Еще раз вильнув, останавливаюсь у обочины. Жду. Монотонно урчит двигатель. Вокруг – ни души. Идет на снижение самолет. Где-то вдали взвизгивают тормоза автобуса. Я еще раз внимательно оглядываю улицу, сдаю назад, кое-как, рывками разворачиваюсь и медленно качу обратно той же дорогой, какой заехала в глубь квартала. Глаза непрерывно бегают по сторонам, сканируя округу. Пусто.
Сворачиваю направо, на Ист-Хилл и еду дальше. Какое удивительное чувство! Кураж и уверенность. До чего же приятно двигаться, действовать! А ведь я, оказывается, способна переиграть противника! Если смогла оторваться от «хвоста», то уж противостоять Перивалю смогу и подавно! Я буду бороться за свое честное имя, верну свою жизнь!
У двойной красной линии перед станцией метро «Ист-Патни» притормаживаю. Джека нигде не видно. Я опоздала. Он, значит, тоже. Сегодня утром дождя не было, но по водостокам бегут остатки ночного ливня, а полосатый навес над цветочным ларьком провис под тяжестью скопившейся воды. Юная цветочница похлопывает одетыми в перчатки руками, согревая озябшие пальцы.
За ней я вижу магазинчик, торгующий прессой, пулей выскакиваю из машины, бегу туда – купить воды – и хватаю на кассе что под руку попадется. Конфеты «Поло», например. Умираю от жажды. Нервы, наверное.
До того как появляется Джек, успеваю вернуться в машину и спрятать покупки. Я замечаю его первой. Опущенная голова, чуть скособоченная походка – из-за оттягивающей плечо большой сумки «Адидас». Он комкает какую-то обертку (от сосиски в тесте?), швыряет ее в ближайшую урну. Оглядывается, засекает меня и чуть ли не бегом припускает в мою сторону. Перепрыгивает лужу. Не очень-то удачно, надо сказать; на джинсах оседают грязные брызги. Сегодня на нем куртка потеплее – он на ходу принимается стряхивать с нее крошки – и модная шляпа «а-ля Шерлок Холмс». В машине Хейуорд одним рывком ее стягивает, высвобождая чуть примявшуюся шевелюру.
Он аккуратно пристраивает ноги, стараясь не наступить на пустые жестянки, конфетные фантики, завернутую в парковочные талоны жвачку. Моя машина – это зона, свободная от уборки; тайная дверца в мою маленькую чумазую душу, в ту ее часть, которую Филиппу не понять никогда. Джек же никак не реагирует на царящий в салоне разгром – может, у него самого дома страшный беспорядок? – зато рассыпается в извинениях за опоздание. Сегодня все ползут как черепахи: он бог знает сколько проторчал на станции «Виктория», чтобы пересесть на Уимблдонскую ветку, а по линии Дистрикт метро вообще тащится еле-еле… Не метро, а сельский поезд какой-то!
Если бы Джек уже ждал меня, когда я подъехала к месту встречи, я обязательно рассказала бы ему о маленьком «Рено». В красках и с бурными жестами. Но теперь весь азарт куда-то подевался. А вдруг у меня паранойя? Вдруг мне померещилось? Что, если дальше станет хуже?… Ощущение, будто за мной гонятся… следят… Господи, неужели дело во мне? Я… схожу с ума?… Мой недавний кураж исчез, словно и не бывало. Если я не понимаю, что реально, а что нет, как же мне быть хоть в чем-то уверенной?… Как проверить? Как?
Светофор.
– Куда теперь? – глядя прямо перед собой, спрашиваю я.
От этих напряженных сомнений намертво, до боли сжимаются зубы. Мир утратил ясность и определенность… Что думает обо мне Джек? На что мне опереться?… Все зыбко, непонятно… Мышцы лица не слушаются…
– А, ну да! – Он достает телефон, возится с ним, что-то ищет. – Вот!
Бакстеры живут в Западном Патни на симпатичной зеленой улице, в викторианском особняке на две семьи. За нами никто не следит, я проверяю. Их дом стоит чуть в стороне от дороги, в конце короткой, начинающейся сразу за воротами подъездной аллеи. Стены выкрашены в один из новомодных цветов, разработанных под маркой Национального фонда, – какое-нибудь чарующее «птичье молоко», или неотразимая «белая кость», или пленительная «бледная поганка». В приподнятой клумбе у входной двери, изогнув ветви под гроздьями карамельно-розовых цветов, гордо красуется сакура.
– До чего же часто люди, претендующие на наличие тонкого вкуса, с головой выдают собственное плебейское нутро тем, какие растения садят у своего порога! – заявляю я чужим голосом.
Это цитата из Роджера Пидлза; по ту сторону кинокамер он превращается в большую язву, настоящего мастера уничижительных обобщений.
Джек укоризненно качает головой:
– Ну надо же! Я сижу в потрепанном «Ниссане» со снобом-флористом!
– «Потрепанный „Ниссан“»? – Я приподнимаю бровь. – Видимо, ко мне в этот самый «потрепанный „Ниссан“» занесло другого сноба – автомобильного!
Он расплывается в улыбке. Похоже, обмениваясь шпильками, мы оба чувствуем себя гораздо свободнее.
Я остаюсь в машине ждать, а Хейуорд отправляется за ворота. Через открытое окно доносятся детские голоса. Сад за домом – та самая «лазалка» с фотографии, которую мне показывали в участке. Красная пластиковая машина. Милли долго выпрашивала у нас такую. И почему мы ей не купили?… Кажется, она не понравилась Филиппу…
Распахивается входная дверь, и Джек здоровается со стройной женщиной. Его ждут, он созванивался заранее: он работает над детальным биографическим очерком об Ане Дудек, хочет отсеять весь тот мусор, который намели бульварные газетчики, понять, каким человеком она была на самом деле. Миссис Бакстер легко поддалась на уговоры, она любила Аню. Ее все любили. Дети очень по ней тоскуют.
Я закрываю окно и откидываюсь на спинку кресла. Я в безопасной тихой гавани. Никто за мной не следил. Никто – снова и снова мысленно повторяю я. Надо было рассказать Джеку, а теперь поздно. Никто за мной не следил! На тротуарах пусто. Обитатели Западного Патни сидят по домам – готовят обед, учат уроки, возятся в саду на свежем весеннем воздухе… Я в безопасности… В машине тепло… Я зеваю.
Возвращается Джек, приносит с собой аромат кофе и прилипшие к подошве ботинок влажные цветы сакуры.
– Что-нибудь узнали?
– Поехали отсюда.
– Хорошо. – Я жму на газ, взвизгивают покрышки.
Ну что, поиграем в побег с места происшествия? Нет, у меня не хватает духу изображать кураж… Тот задор, что совсем недавно мной двигал, развеялся как дым. И на спидометре – жалкие 15 миль в час.
Но Хейуорд угадывает мой укрощенный порыв.
– Скорее, они у нас на хвосте! – скрежещет он зубами.
– Куда ехать?
– В паб, исключительно в паб! Вы ведь не против? – Он, словно испанским веером, обмахивается пружинным блокнотом. – Отчитываться буду.
Я сворачиваю налево, направо, петляю закоулками Патни и выезжаю к реке.
– Ваш паб!
Забавно, с какой определенностью он сказал это свое «В паб!»; будто в голове у него имелась некая идеальная картинка, в которую впишется любое старинное заведение. Что ж, вот вам паб «У герцога» – большой, просторный, очень симпатичный. Давным-давно мы были здесь с Филиппом, смотрели состязания по гребле. Я ставлю машину на набережной, поближе к мосту. Мимо проезжает красный автобус. Его отражение дрожит в покрытой рябью воде, разгоняет облака, – настоящая рекламная открытка Лондона.
Сейчас прилив, река плещется о балюстраду, у эллингов лихорадочная суета – поднимаются лебедками лодки, мокнут ноги, бугрятся мышцы; переваливаясь, ковыляют утки… В пабе тихо, время утреннее. Лишь у барной стойки зычно гогочет группа широкоплечих гребцов: в мощных руках зажаты кружки с пивом, локти выставлены под прямым углом. Они узнают меня, как только мы входим. Прилизанные волосы, отсутствие косметики – обычно такая маскировка меня не подводила. Обычно, но не сейчас. Какая уж тут маскировка после того, как мой запечатленный на фото оскал попал чуть ли не во все газеты! Они глазеют, я им улыбаюсь. Никакой реакции. Один парень – в шортах и футболке с надписью «В отличной форме» – локтем толкает своего соседа.
– Что вы будете? – спрашивает Джек.
Я хочу диетическую колу, но рядом с таким мужчиной, как Хейуорд, это прозвучит смешно и наигранно. Поэтому я гордо разворачиваюсь спиной к гребцам, к их оскорбительно окаменевшим физиономиям, требую:
– Полпинты светлого шанди! – И усаживаюсь у окна.
Джек идет к стойке чуть косолапой пружинящей походкой и кричит мне через плечо:
– Какое именно?
Гребцы дружно провожают его глазами, но он не обращает внимания.
Меня прошибает холодный пот. Господи, а каким бывает шанди? Не помню!
– Светлое, – повторяю в отчаянии.
– С лимонадом или лаймом?
– А! С лимонадом, пожалуйста.
Джек, отвернувшись от нерасторопного бармена в мою сторону, картинно закатывает глаза, изображая нетерпение. Наконец он приносит напитки, проливает несколько капель из моего бокала на стол, торопливо ставит передо мной шанди и промокает получившуюся лужицу рукавом своей куртки. Гребцы уже потеряли к нам интерес и снова громко над чем-то хохочут.
– Так-с. – Невозмутимый журналист отхлебывает «Гиннесс» из своей кружки. На верхней губе оседает пена. Достает из кармана блокнот. Что в нем? Ключи к разгадке или пустые слова, ненужные фантазии? – Аня работала на них последние семь месяцев. Пришла по объявлению, которое они разместили на сайте «Гамтри» – няня на выходные. Мистер Бакстер у нас рекламщик и много времени проводит в Дюссельдорфе, отрабатывает кредит за «БМВ».
Я вздергиваю бровь, мол, понимаю, что такая машина для автомобильного сноба – все равно что красная тряпка для быка.
– Да-да-да. А у миссис Бакстер слабое здоровье. Послеродовая депрессия. Доктор прописал ей не перетруждаться. Поначалу Аня работала только днем, но она так замечательно ладила с детьми – их сын Элфи, как я понял, знатный кусака, – что стала их основной няней.
– Знатный кусака? – недоверчиво переспрашиваю я.
– Ну да. Проблемы с дисциплиной. Плохо управляемый ребенок. А вот Ане удалось найти к нему подход. Она могла уговорами добиться от него нужного поведения, что не удавалось никому другому. Например, у нее он как миленький ел все, что на тарелке. Она была бескорыстной и добросердечной, умела находить с миром общий язык. На Рождество покупала детям подарки, пекла с ними печенье. Несколько недель назад возила их на поезде в парк развлечений в Чессингтон. Еще как-то, – он заглядывает в свои записи, – в Ричмонд-парке собирала с ними лягушачью икру.