— Томми же! Томми Хаякава, из нашего класса, — помолчав, девочка добавила: — Может, это он меня ищет.
Он снова выругался под глубокий вздох, повернул машину так, что она едва не завалилась набок, и поехал назад. К этому ужасающему звуку…
— Это он, он! — взвизгнула девочка. — Томми! Томми!
— Залезай, — скомандовал он, притормозив возле мальчугана.
— Залезай, Томми, — добавила его пассажирка.
Мальчик колебался. Водитель, перегнувшись через девочку, ухватил его за рубашку и втащил внутрь.
— Утонуть хочешь, дурень?
Стоило ему переключиться на вторую скорость и более-менее разогнаться, как в пыли, едва ли не перед самой машиной, возник еще один человек, размахивавший руками. Он мельком увидел лицо махавшего, и машина пошла быстрее. Это был давешний воришка.
Ну, тут уж можно не сомневаться, подумал он, продолжая езду. Туда ему и дорога, пусть его тонет.
Но ужас его детства снова выплыл из подсознания; перед его глазами вновь (на этот раз мысленно) появилось лицо бродяги. Тот отчаянно барахтался в воде — налитые кровью глаза переполнены ужасом, рот широко раскрыт в бессловесном крике о помощи…
Водитель остановил машину. Из страха истратить лишние секунды на разворот, он дал задний ход и как можно скорее поехал назад. Ехать было недалеко, вдобавок бродяга уже бежал к машине.
Рванув на себя дверцу, он ввалился внутрь и выдохнул:
— Спасибо, друг! Давай-ка сматываться отсюда!
— Верно.
Он глянул в зеркальце, затем выглянул в окно и посмотрел назад. Сквозь пыль он увидел графитно-черную стену, футов тридцати — а может ста? — в высоту, несущуюся за ними, вот-вот накроет! Рокот воды, казалось, разносил черепушку изнутри.
Он врубил вторую, быстрее, быстрее, выжать из машины все, что можно, кой черт теперь в баллонах.
— Как оно! — крикнул он.
Бродяга оглянулся:
— Отрываемся. Так держать!
Он резко свернул, огибая останки чьей-то машины, и немного сбросил скорость, памятуя, что на такой высокой скорости рано или поздно не поможет даже честное слово, на коем только и держалась их общая безопасность. Девочка захныкала.
— Заткнись! — рыкнул он.
Мальчуган-нисей обернулся назад.
— Что это? — едва ли не с благоговейным трепетом спросил он.
— Тихий океан к нам прорвался, — ответил бродяга.
— Не может быть! — заорал шофер. — Это, должно быть, Колорадо!
— Не, Мак, никакая не Колорадо. Это — залив. Я как раз сидел в кантине в Центро, когда из Калексико по радио передали. Предупреждение — мол, на юге осыпи. Идет, мол, приливная волна. А потом станция вырубилась, — он облизал губы. — Почему я и здесь сейчас.
Водитель не отвечал. Бродяга, которому было явно не по себе, продолжил:
— Тот тип, что обещал меня подвезти, сам — один уехал, когда мы на заправке в Броули остановились. — Он опять оглянулся. — Не видать больше этой пакости…
— Мы оторвались?
— Хрен там — оторвались. Гремит-то по-прежнему. Просто не видно ничего в этой пылюге чертовой.
Машина неслась вперед. Дорога слегка свернула вправо, затем почти незаметно сузилась.
Бродяга, смотревший вперед, внезапно заорал:
— Э! Куда тебя понесло?!
— Чего?
— Мужик, ты же с шоссе свернул! Мы назад едем, к Сол-тон, а там — нижайшая точка Долины!
— Нам некуда больше ехать. Назад — нельзя.
— Это вперед нельзя, если жить не надоело…
— Ничего, мы ее обгоним. А к северу от Солтон опять пойдет подъем.
— Нам он без толку. Ты посмотри, что у тебя с бензином.
Стрелка счетчика покачивалась у самого левого края
шкалы. Два галлона осталось, не больше. Хватит как раз до берега Солтон, который наверняка зальет. В мучительных колебаниях он смотрел и смотрел на стрелку.
— Тут надо влево отрываться, развилка будет, — сказал его пассажир. — По той дороге прямо к холмам доедем.
— Где развилка?
— Давай пока вперед, я скажу, где сворачивать. Я эту дорогу знаю.
Свернув налево, он едва понимал, что теперь их курс почти параллелен ненасытной массе воды, надвигающейся на них с юга. Но дорога шла вверх.
Он глянул влево, пытаясь разглядеть черную водяную стену, от грохота которой едва не рвались барабанные перепонки, однако дорога требовала внимания.
— Ты ее видишь?! — крикнул он бродяге.
— Вижу! Давай, друг, жми!
Он кивнул и сосредоточился на холмах впереди. Холмы, сказал он сам себе, уж обязательно должны быть над уровнем моря. Выше, еще выше — сквозь безвременную нескончаемую пустыню, где нет ничего, кроме пыли, жары и рева. Дорога шла вверх, а затем машина, перевалив вдруг через вершину холма, устремилась вниз, в мелкий овражек — высохшее русло, которое теперь было наполнено водой.
Он въехал в воду прежде, чем понял это, погружаясь все глубже и глубже. Затормозив, он дал задний ход. Мотор кашлянул и заглох.
Бродяга вышиб дверцу, вытащил из машины детишек и, схватив их под руки, бегом зашлепал обратно, наверх. Водитель еще попробовал запустить двигатель, но вид воды, уже заплескивавшейся в салон, привел его в чувство. Он выпрыгнул наружу, упал, споткнувшись, коленями в воду, поднялся на ноги — глубины было по пояс — и побежал следом.
На вершине холма бродяга опустил детишек на небольшой пятачок суши и огляделся.
— Убираться надо отсюда, — выдохнул владелец машины.
— Без толку. Ты вокруг погляди, — покачал головой бродяга.
Стена воды, шедшая с юга, разбилась о вершину их холма. Между ними и холмами, в овражке, где осталась машина, получился небольшой рукав, а основная масса воды проходила, накрыв оставленное ими шоссе, западнее, направляясь к Солтон. Стоило водителю оглянуться — и рукав вновь соединился с основной массой волны. Вода окружила их со всех сторон. Ему страшно захотелось закричать и броситься в черный, бурлящий поток. Наверное, он и закричал, потому что бродяга встряхнул его за плечо.
— Спокойней, друг. Эх, успели бы еще через пару холмов перевалить…
— Что? — Он протер глаза. — А, да. Что теперь делать?
— Я к маме хочу, — решительно заявила девочка.
Бродяга рассеянно погладил ее по голове, а Томми Хаякава обнял ее.
— Я о тебе позабочусь, Лора, — серьезно сказал он.
Вода уже почти накрыла машину и все прибывала. Бурлящая «голова» потока давно миновала холм, и грохот затихал; вода прибывала медленно — однако прибывала.
— Нам нельзя здесь оставаться, — упрямо сказал водитель.
— А придется, — ответил бродяга.
Пятачок суши таял на глазах; теперь он был футов тридцать на пятнадцать. И здесь они были не одни. Койот, американские зайцы, разные мураши, ползуны-грызуны — всех бедных пустынных родственников равно теснила, сужая круг, вода. Койот и зайцы не обращали друг на друга никакого внимания. На самой верхушке холма стоял грубый бетонный столб футов четырех в высоту — обелиск с бронзовой табличкой на боку. Водитель перечел табличку дважды, прежде чем до него дошел смысл написанного.
То был репер, и табличка, наряду с данными о широте-долготе, утверждала, что выгравированная на ней — вот эта самая — линия и есть «уровень моря».
— Эй! Гляди, гляди! Мы спасены! Воде выше, чем вот по-сюда, не подняться!
Бродяга взглянул на табличку.
— Да, знаю. Я уже видел читал. Так это еще ничего не значит. Отметку-то до землетрясения делали.
— Но как…
— А теперь он, может, выше стал, или ниже… Поглядим.
Вода все прибывала, она поднялась уже по лодыжку. Зайцы и прочая мелкая живность постепенно перестали барахтаться и пошли ко дну. Теперь они стояли посредине ничем не разделенной глади воды, стремящейся из-за Шоколадных гор к Солтон, на запад, в сторону близлежащих холмов. Койот, на манер собаки, жался к их ногам, а затем, вроде как решившись, скользнул в воду и погреб к холмам. Голова его долго маячила на поверхности, пока не слилась с водой в сгустившихся сумерках.
Вода поднялась до колен, и тогда они подняли детей на руки. Непоколебимость бетонного столба волей-неволей внушала кое-какую уверенность; они просто стояли и ждали, слишком вымотанные, чтобы бояться и дальше. Стояли молча. Даже дети — с тех самых пор, как пришлось бросить машину, — не проронили ни слова.
Темнело. Внезапно бродяга спросил:
— А ты молиться умеешь?
— Да нет… не шибко-то.
— Ладно, тогда я сам попробую, — он сделал глубокий вздох. — Отче всемилостивейший, твое всевидящее око не пропустит и летящего воробья, будь милосерд к недостойным рабам своим. Избави их от сей беды, если будет на то воля твоя. — Чуть помолчав, он добавил: — И сделай это как можно скорее, пожалуйста. Аминь.
Темнота сомкнулась над ними непроглядная — ни звездочки на небе. Воды они больше не видели, зато слышали и чувствовали ее отлично. Вода была не холодной, и, когда она поднялась до подмышек, стало даже лучше, чем раньше. Дети сидели теперь у них на плечах, опираясь спинами на затопленный столб. Течения теперь было почти не заметно.
Раз что-то натолкнулось на них в темноте — дохлая корова, бревно, а может, труп — как знать? Толкнув их, нечто прошло дальше. Раз водителю вдруг показалось, что свет мелькает над водой, и он быстро сказал бродяге:
— Слушай, а фонарь, который ты спер у меня, все еще с тобой?
Последовала долгая пауза, затем бродяга натянуто ответил.
— Ты меня, значит, узнал…
— Ну еще бы. Где фонарь?
— Я его пропил в Центро. Но, слышь, Мак, — рассудительно продолжал бродяга, — кабы я его и не пропил, он бы все равно сейчас в машине лежал, в бардачке… А будь он у меня в кармане, так намок бы и никуда уже не годился.
— А, ладно. Забудь.
— О’кей. — Они немного помолчали, а потом бродяга спросил: — Друг, ты можешь чуток обоих детишек подержать?
— Наверное. А зачем?
— Вода-то все прибывает. Может, и с головой еще накроет. Ты возьми ребятишек, а я заберусь на столб, усядусь сверху и ногами его обхвачу, а ты мне потом их обоих передашь. Так мы дюймов восемнадцать выиграем, а то и целых два фута.