Маннинг пересмотрел свои планы с целью закончить разработку детальной программы уже к концу 1952 года, поскольку было очень трудно предвидеть, каков будет характер будущей администрации.
Мы оба страшно устали от работы, и я начал понимать, что мое здоровье ушло безвозвратно. Причину не пришлось искать далеко — кинопленка, приложенная к моей коже, темнела уже через двадцать минут. Я страдал от кумулятивного отравления маленькими дозами радиации. Оформившихся раковых опухолей, которые поддавались бы операции, не было, но отмечалась систематическая деградация функций всех органов и тканей. Средства излечения отсутствовали, но зато у меня была работа, которая ждать не могла. Свое состояние я связывал преимущественно с той неделей, которую провел, сидя на контейнерах, сброшенных потом на Берлин.
17-го февраля 1951 года я пропустил срочное телевизионное сообщение о крушении самолета, в котором погиб президент — в это время я валялся больным дома. Маннинг теперь требовал, чтобы я каждый день после обеда отдыхал, хотя от дежурства меня не освобождали. Поэтому я впервые услышал о несчастье от своей секретарши, только когда вернулся в офис, и тут же бросился в кабинет Маннинга. В этом свидании было нечто нереальное. Мне показалось, что мы каким-то образом сместились во времени к тому дню, когда я только что вернулся из Англии, ко дню, когда умерла доктор Карст. Маннинг поднял взгляд.
— Здравствуй, Джон, — сказал он.
И как тогда, я положил ему руку на плечо.
— Не принимайте так близко к сердцу, шеф.
Вот все, что мне удалось из себя выжать. Через сорок восемь часов пришло распоряжение только что приведенного к присяге президента о вызове Маннинга в Белый дом на доклад. Я сам принес ему этот вызов — официальную депешу, которую мне пришлось расшифровать. Маннинг прочел ее с каменным лицом.
— Вы поедете, шеф? — спросил я.
— Что? Ну разумеется.
Я отправился в свой кабинет, чтобы взять цилиндр, перчатки и кейс. Маннинг взглянул на меня, когда я вошел.
— Зря старался, Джон, — сказал он. — Ты не пойдешь.
Думаю, у меня был такой упрямый вид, что ему пришлось добавить:
— Ты не пойдешь, ибо у тебя будет работа тут. Подожди минуту.
Он подошел к сейфу, покрутил диски, открыл дверцу и достал оттуда запечатанный конверт, который швырнул на стол между нами.
— Тут мои распоряжения для тебя. Принимайся за дело.
Он вышел в ту минуту, как только я открыл конверт.
Я прочел приказ и принялся задело. Времени было в обрез.
Новый президент принял Маннинга, стоя в окружении нескольких телохранителей и приближенных. Маннинг узнал сенатора, который возглавлял общественное движение, имевшее целью использовать патруль для возвращения земель, экспроприированных в Южной Америке и Родезии; тот же сенатор был и председателем комиссии по авиации, с которым Маннинг имел несколько абсолютно неудовлетворительных встреч по вопросу о выработке modus operandi[79] для открытия коммерческих авиалиний.
— Я вижу, вы точны, — произнес президент. — Это хорошо.
Маннинг поклонился.
— Мы можем сразу же перейти к делу, — продолжал глава исполнительной власти. — У нас произойдут некоторые изменения в политике администрации. Я хочу получить ваше заявление об отставке.
— К сожалению, мне придется отказать вам в этом, сэр.
— Ладно, разберемся. А пока, полковник Маннинг, вы освобождаетесь от своих обязанностей.
— Мистер комиссар Маннинг, с вашего разрешения.
Новый президент пожал плечами.
— Хотите так, хотите этак, нам все равно. В любом случае, вы освобождаетесь.
— К сожалению, мне опять придется вам возразить. Мое назначение пожизненное.
— Хватит! — крикнули ему в ответ. — Это Соединенные Штаты Америки! Здесь не может существовать более высокого органа власти! Вы арестованы!
Хорошо представляю себе, как Маннинг после долгого изучения выражения лица президента говорит ему, громко отчеканивая каждое слово:
— Физически вы, конечно, можете меня арестовать, я согласен, но советую все же подождать хотя бы несколько минут, — он подошел к окну. — Поглядите-ка на небо.
Шесть бомбардировщиков Комитета мира кружили над Капитолием.
— Ни один из пилотов не является уроженцем Америки, — продолжал все так же чеканить Маннинг. — Если вы арестуете меня, никто из находящихся в этом помещении не доживет до завтрашнего дня.
Позже произошло несколько инцидентов, вроде той неприятной истории в Форт-Беннинге три дня спустя и мятежа в патрульном звене, расквартированном в Лиссабоне, после чего последовали массовые увольнения; но если говорить о практических результатах, то они сводятся к свершившемуся coup d’etat[80].
Маннинг стал неоспоримым военным диктатором земного шара.
Может или не может человек, столь ненавистный миру, как Маннинг, воплотить в жизнь идеальную идею того патруля, который виделся ему в мечтах, может ли он сделать эту организацию самовосстанавливающейся и сверхнадежной, я не знаю, а из-за недели, проведенной в подземном английском ангаре, у меня уже не будет времени, чтобы получить ответ на этот вопрос. Сердечное заболевание Маннинга делает будущее еще более непредсказуемым — он может и протянуть еще лет двадцать, а может откинуть копыта уже завтра, и нет никого, кто мог бы занять его место. Все это я пишу для того, чтобы чем-то заполнить то короткое время, которое у меня осталось, а отчасти, чтоб показать — у каждой истории есть две стороны, даже у той, которая касается владычества над миром.
Нет, ни один из возможных вариантов будущего меня не устраивает. Если есть хоть какая-то правда в болтовне насчет жизни-после-смерти, то я очень хотел бы встретиться с тем парнем, что впервые изобрел лук и стрелы; я б с удовольствием разобрал его на части голыми руками. Что же касается меня самого, то я не могу ощущать себя счастливым в мире, где любой человек или любая группа людей могут присвоить себе право миловать или казнить вас, меня, наших соседей, каждого человека, каждое животное, каждое живое существо. Мне не по душе каждый, кто держит в руках такую власть.
И самому Маннингу он тоже не по душе.
УСПЕШНАЯ ОПЕРАЦИЯ
© С. Трофимов, перевод
Для любого из пишущей братии самым дорогим и ценным словом, конечно же, является короткое и круглое англосаксонское N0!!! А одну из особенностей отношения публики к работе прозаика характеризует тот факт, что люди, никогда не ожидающие от таксиста свободного маршрута движения или от рынка свободного набора товаров, без малейшего смущения требуют от профессионального писателя все новых и новых даров его авторучки.
Это нетерпеливое «а ну-ка давай» — повальное заболевание среди фанатов научной фантастики, в острой форме проявляющееся у организованных фанатов НФ и в самой опасной форме — у фанатов-которые-издают-журналы-для-фанатов. Следующая история появилась на свет сразу после продажи моего первого рассказа; то есть возникла в результате того, что я в то время еще не научился говорить NО!
— Как ты смеешь такое предлагать!
Главный придворный врач упорно стоял на своем.
— Я бы не осмелился, сир, если бы вашей жизни не грозила опасность.
Кроме доктора Ланса, в отечестве нет другого хирурга, который мог бы сделать пересадку гипофиза.
— А я говорю, оперировать будешь ты!
Медик покачал головой.
— Тогда вы умрете, вождь. Моего искусства недостаточно.
Глава государства стремительно закружил по комнате. Казалось, он вот-вот даст выход одному из тех истерических взрывов гнева, которых так боялись его приближенные. Неожиданно он сдался.
— Приведите его ко мне! — приказал он.
Сохраняя достоинство — достоинство и присутствие духа, не сломленные в течение трех лет «превентивного заключения», — доктор Ланс предстал перед вождем. Бледность и истощение выдавали в нем узника концентрационного лагеря; впрочем, люди его расы уже привыкли к притеснениям.
— Я понял, — произнес он. — Да, я понял… Я могу сделать операцию. Каковы условия оплаты?
— Условия оплаты? — возмутился вождь. — Ты еще смеешь говорить об условиях, грязная свинья? Тебе дается возможность хотя бы частично искупить грехи своей расы!
Хирург поднял брови.
— Думаете, я не знаю, что, будь у вас под рукой другой вариант, вы бы никогда не послали за мной? Но вам понадобилась именно моя помощь.
— Ты сделаешь, что тебе скажут! Ты и твой род должны быть счастливы уже тем, что остались живы.
— И все же без гонорара я оперировать не собираюсь.
— А я сказал, тебе еще повезло, что ты жив… — В голосе диктатора чувствовалась неприкрытая угроза.
Ланс молча развел руками в стороны.
— К тому же мне говорили, что у тебя есть семья…
Хирург облизал пересохшие губы. Его Эмми… они могут погубить ее… и маленькую Розу. Но он должен быть мужественным — таким, каким хотела бы его видеть Эмма. И он будет играть по самым высоким ставкам… ради них и только ради них.
— Мертвым им не будет хуже, чем теперь, — твердо ответил он.
Прошло немало времени, прежде чем вождь убедился, что Ланса ему не сломить. Не стоило даже пытаться — хирург впитал мужество вместе с молоком матери.
— Какова твоя цена?
— Разрешение на выезд для меня и моей семьи.
— Скатертью дорога!
— Компенсация за имущество…
— Да подавись им!
— …выплаченная золотом до операции!
Вождь по привычке хотел возразить, но сдержался. Пусть этот самонадеянный глупец думает что угодно. Вразумить его можно будет и после операции.
— А теперь последнее… операция будет проводиться в зарубежном госпитале.
— Но это нелепо!
— Я настаиваю.
— Так ты не доверяешь мне?
Ланс, не отвечая, смотрел ему прямо в глаза. Вождь ударил доктора — ударил сильно, по губам. Хирург даже не шевельнулся, чтобы избежать удара; он принял его, не изменив выражения лица…