ело шумел праздник, и это решило дело. В конце концов, подумал он, это подождет до завтра. Если что-то интересное будет слишком далеко от его близоруких глаз — он подойдет поближе, вот и все.
Решив так, он встал в хвост очереди у ворот и вскоре прошел в них.
И оказался, безусловно, в гуще величайшего праздника из всех, какие когда-либо придумывались к вящему поражению человечества. Вдвое больше, чем все, что есть у вас за окнами, вдвое шире всего белого света; ярче самых ярких ламп, новее новехонького — потрясающий, величественный, захватывающий дух и повергающий в трепет, огромный и суперколоссальный — и еще веселый и интересный. Каждый штат, каждый город и каждая община Америки прислали все лучшее, что у них было, на это великолепное празднество. Чудеса Ф. Т. Барнума, Рипли и всех наследников Тома Эдисона[21] были собраны вместе. Со всех концов бескрайнего континента привезли сюда все дары и сокровища богатой и щедрой земли и творения изобретательного и трудолюбивого народа — а заодно и праздники этого народа, сельские и городские, все ярмарки, все представления, юбилеи и годовщины, шествия и гулянья, карнавалы и фестивали. Результат вышел столь же американским, как клубничный пирог, и таким же грубовато-ярким, как рождественская елка, — и все это сейчас раскинулось перед ним, шумное, полное жизни, запруженное праздничными, веселыми толпами.
Джонатан Уоттс набрал полную грудь воздуха и очертя голову нырнул в пестрый водоворот праздника.
Он начал с Фортсвортской юго-западной выставки-ярмарки тучного скота — и целый час любовался кроткими беломордыми волами, каждый из которых был шире и квадратнее конторского стола, и спина каждого была столь же плоской и необъятной, и каждый был вымыт и вычищен до блеска, и шерсть каждого аккуратно расчесана на пробор от головы до крупа; любовался крохотными однодневными черными ягнятами на подгибающихся, точно резиновые, ножках — ягнята по молодости лет даже не осознавали еще своего существования; тучными овцами со спинами, почти столь же широкими, что и у волов, — а серьезные пареньки-работники все подравнивали и прихлопывали завитки шерсти, дабы поразить придирчивых судей и получить вожделенный приз. А рядом шумела Помонская ярмарка с тяжеловесными першеронами и изящными рысаками-паломинцами со знаменитого ранчо Келлога. Тут же, разумеется, и бега — они с Мартой всегда любили бега. Он выбрал упряжку с верным, как ему казалось, претендентом на победу — рысаком из прославленной линии Дэн Пэтча, поставил — и выиграл, и тут же поспешил дальше, потому что надо было увидеть еще так много интересного! Ведь тут же, рядом, раскинулись и другие ярмарки: Йакимская яблочная, Вишневый фестиваль Бьюмонта и Бэннинга, Персиковая ярмарка Джорджии. Где-то наяривал оркестр: «О, Айова, о, Айова — край высокой кукурузы!..»
В этот момент Джон Уоттс наткнулся на розовый ларек с розовой сахарной ватой.
Марта сахарную вату обожала. На Мэдисон-сквер-гарден или на Большой окружной ярмарке — словом, где бы то ни было — Марта первым делом направлялась туда, где торговали сахарной ватой.
— «Большую порцию, дорогая?» — пробормотал он себе под нос с полной иллюзией того, что стоит сейчас обернуться — и он увидит, как она весело кивает.
— Большую, пожалуйста, — сказал он продавцу.
Пожилой продавец явно и сам принимал участие в карнавале — на нем был черный фрак и белая крахмальная манишка. Он с великим достоинством и важностью обращался с огромными комьями сладкой розовой паутины. Свернув фунтик из бумаги, он с торжественной важностью поднес заказчику эту крохотную модель рога изобилия. Джонни протянул ему полдоллара. Продавец с поклоном принял монету, разжал пальцы — и монета исчезла. Что, и все? А сдача?..
— А что… вата у вас по пятьдесят центов? — неуверенно и застенчиво спросил Джонни.
— Что вы, сэр, — старый фокусник извлек монету из лацкана Джонни и, поклонившись, вручил ее владельцу. — Это за счет заведения — я вижу, вы участник. И в конце концов, что значат деньги?..
— Э-э-э… ну то есть спасибо, конечно, но, э-э-э, я, видите ли, не то чтобы участник, знаете — я…
Старик пожал плечами.
— Если вам угодно сохранять инкогнито — кто я такой, чтобы оспаривать ваши решения? Но ваши деньги тут недействительны.
— Э-ээ… если вы так считаете.
— Вы сами увидите.
Тут Джонни почувствовал, как что-то потерлось о его ногу. Это был пес той же породы… то есть той же беспородности, что и Биндльстиф. Пес взирал на него снизу вверх и с обожанием вилял хвостом — даже не хвостом, а всем, что было позади ушей.
— Эй, привет, старина! — он потрепал пса по спине, и его глаза затуманились: собака и на ощупь была точь-в-точь как Биндльстиф. — Ты что, парень, потерялся? Вот и я тоже. Может, нам стоит держаться вместе, а? Кстати, ты не голоден?
Пес лизнул ему руку. Джонни повернулся к продавцу сахарной ваты.
— Где тут можно купить сосисок?
— Прямо позади вас, сэр. На той стороне улицы.
Джонни поблагодарил, свистнул псу и поспешил через улицу.
— Полдюжины хотдогов, пожалуйста.
— Сию секунду! Просто с горчицей или с полным гарниром — лук, салат и прочее?
— О, простите. Я хотел их сырыми — это для собаки.
— Ясно. Получите!
Продавец протянул ему шесть «венских» сосисок, завернутых в бумагу.
— Сколько с меня?
— С наилучшими пожеланиями — за счет заведения.
— Простите?..
— Знаете, говорят — «у каждого пса есть свой счастливый день». Так вот, сегодня такой день у него.
— О. Что ж, спасибо.
Он услышал, что праздничный шум вокруг усилился — и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как проходят первые платформы Жрецов Паллады, прямо из Канзас-Сити. Его новый приятель тоже увидел процессию и залаял.
— Тихо, старик, тихо!
Он принялся разворачивать пакет с сосисками; тут кто-то на другой стороне улицы свистнул — пес метнулся на звук, проскочив между колесниц, и был таков. Джонни рванулся было следом, но ему сказали, что придется подождать, пока пройдет процессия. Между колесницами он пару раз заметил пса — тот весело прыгал вокруг какой-то женщины. Из-за сверкания огней на платформах и, конечно, ввиду отсутствия очков он не мог разглядеть ее, но было ясно, что пес ее знает — он приветствовал ее с тем искренним и безграничным энтузиазмом, какой доступен лишь собакам.
Он поднял пакет с сосисками и помахал им женщине; та помахала в ответ, но грохот оркестра и шум толпы не дали им возможности обменяться словами. Тогда он решил полюбоваться пока шествием, а когда оно кончится — найти дворнягу и ее хозяйку. Сразу, как пройдет последняя платформа…
Насколько он мог судить, это был лучший парад Жрецов Паллады изо всех, что ему приходилось видеть. Кстати: этот парад не проводили уже довольно много лет. Наверно, возродили его специально к этой ярмарке.
Да, это вполне в духе Канзас-Сити, большого маленького города. Самый его любимый город. Вряд ли есть другие, сравнимые с ним… разве что Сиэтл. И, конечно, Новый Орлеан.
И Дулут. Чудесный город. Ах да, еще Мемфис… А хорошо бы быть владельцем автобуса: из Мемфиса — в Сент-Дио, из Нэтчеза — в Мобайл…
Мобайл — вот замечательное место!..
Парад прошел, за ним спешила галдящая толпа ребятишек. Джонни поспешил через улицу. Женщины не было — ни ее, ни ее пса. Он еще раз внимательно огляделся. Нет, собаки не видно. И женщины с собакой тоже.
Он побрел куда глядели глаза, готовые к новым чудесам ярмарки. Но думал он о собаке. Пес действительно был точь-в-точь как Биндльстиф… и он хотел бы познакомиться с его хозяйкой: женщина, которой нравится такой пес, сама должна быть отличным человеком и вполне в его духе. Он купил бы ей мороженого, — а может, и уговорил бы дойти с ним до Главной улицы. Марта бы это одобрила. Марта бы, конечно, знала, что ничего дурного у него на уме нет.
И потом, кто примет всерьез немолодого толстого коротышку?
Но вокруг было столько чудесного, что для таких мыслей места не осталось. Он вдруг оказался в самой гуще Зимнего карнавала из Сент-Пола, сказочным образом перенесенного в лето. Пятьдесят лет он проходил в январе — но вот же он, здесь, на макушке лета, бок о бок с Пендельтонской ярмаркой, Праздником изюма из Фреснсь, Колониальной неделей из Аннаполиса. Джонни успел, правда, только к концу Зимнего карнавала, — но все-таки успел как раз вовремя, чтобы увидеть свой самый любимый номер, труппу фигуристов «Олд Смуфиз», которые ради такого случая, видимо, оставили заслуженный отдых и так же гладко, как в былые времена, скользили под звуки «Свети, сияй, полная луна…».
Его глаза снова затуманились, и очки тут были ни при чем.
Выбираясь из этой толпы, он наткнулся на плакат:
«ДЕНЬ СЭДИ ХОКИНСА — ХОЛОСТЯКИ, НА СТАРТ!»
Хорошо бы принять участие, подумал он: вдруг женщина с псом окажется среди «старых дев»?.. Но вообще-то он уже слегка устал; а тут кстати подвернулся еще один праздник, с катанием на пони и каруселями.
В следующий миг он уже был на карусели и с чувством благодарности вскарабкался в люльку в виде лебедя, из тех, куда обычно садятся взрослые, покуда дети мчатся на карусельных лошадках. Там уже сидел и читал книгу молодой человек.
— Извините, — обратился к нему Джонни. — Я не помешаю?
— Вовсе нет, — ответил молодой человек, откладывая книгу. — Больше того, может быть, вы — именно тот человек, которого я ищу.
— Так вы кого-то ищете?
— Да. Видите ли, я частный детектив. Всегда мечтал стать сыщиком — и вот теперь, наконец, стал.
— Скажите-ка!
— Да. Понимаете, каждый ведь захочет когда-нибудь прокатиться на карусели, так что надо только ждать здесь. Ну, конечно, я, бывает, околачиваюсь на бульваре Голливуд, на Вайне, Таймс-сквер или Канал-стрит[22],— но тут я могу вдобавок посидеть и почитать.
— Как же вам удается одновременно читать и высматривать кого-то?