ружили аналог, исследовали пулю, изъятую из тела, под микроскопом. И рядом поместили самый лучший из имеющихся у нас образчиков. Производство пули или патрона неизвестного нам происхождения обычно определяется при исследовании желобков на пуле и по направлению правой или левой резьбы… Впрочем, вас эти подробности, наверное, не интересуют?
Браун слышал это прежде десятки тысяч раз.
— Короче говоря, — продолжал Карлайл, — имеющаяся у нас пуля выстрелена из револьвера марки «Кольт» тридцать восьмого калибра. Именно поэтому в машине не удалось обнаружить стреляной гильзы — преступник пользовался револьвером. В городе, по самым скромным подсчетам, имеется сто тысяч незарегистрированных «кольтов» тридцать восьмого калибра. Так что шансы найти эту пушку приблизительно один к восьмидесяти. Вот, собственно, и все.
— Спасибо, — пробормотал Браун. — Я передам.
— Видел сегодняшние газеты? — спросил Карлайл.
— Еще нет.
— История попала на первые полосы. Излагают события так, словно израильская армия наводнила Маджесту танками, и все с целью пришить одного паршивого араба. А правда, что на стекле у него была нарисована звезда Давида?
— Именно в таком виде и нашли машину наши.
— Могут быть неприятности, брат, — вздохнул Карлайл.
Но он не знал и половины того, что уже было известно сыщикам.
Пока Карелла и Мейер спали мертвым сном, точно медведи в берлогах, Клинг с Брауном читали их предварительное заключение. Они особо отметили тот факт, что вдова погибшего назвала любимую мечеть Аслама — Маджид Хазрат-и-Шабаз. Ровно в одиннадцать утра детективы выехали по указанному адресу.
Если хотя бы один из них ожидал увидеть сверкающие белые минареты, арки и купола, он глубоко заблуждался. В городе насчитывалось свыше сотни мечетей, но лишь несколько из них строились изначально как мечети и отвечали традиционному облику. Остальные превращались в места поклонения и отправления религиозных надобностей из частных домов, складов, магазинов, лавок, больших квартир и прочих помещений. Ведь зданию, объявляющему себя мечетью, предъявлялось всего три требования: чтобы мужчины и женщины могли молиться раздельно, внутри помещения не было изображения одушевленных существ и была установлена квибла — специальное место для молитвы, ориентированное на Мекку.
Едва они вышли из неприметного седана без полицейских номеров и мигалки, как начал накрапывать дождь. Вышли и направились к желтому кирпичному зданию на углу Лоуэлл и Фрэнкс, где некогда находился супермаркет. Только теперь вместо витрин с зеркальными стеклами там были окна, закрытые металлическими ставнями. Стены желтого кирпича и зеленые ставни были изрисованы граффити. Над входом висела вывеска, где черным по белому была выведена витиеватыми буквами надпись от руки с названием мечети: «Маджид Хазрат-и-Шабаз». На тротуаре среди молодых людей в спортивных куртках и бейсболках, повернутых козырьком назад, стояли мужчины в просторных белых одеяниях и шапочках для молитв с ручной вышивкой, на других красовались строгие деловые костюмы и темные шляпы без полей с плоским верхом. Пятница считалась для мусульман началом священного дня отдохновения, самые правоверные непременно должны были отметить это молитвой.
По другую сторону здания детективы увидели еще один вход, через него в мечеть проходили женщины.
— Моя мать знает одну такую мусульманку из Даймондбека, — сказал Браун. — Она ходит в тамошнюю мечеть. Среди мусульман, видишь ли, очень много чернокожих…
— Знаю, — кивнул Клинг.
— Но там, куда она ходит молиться, нет никакого разделения. Мужчины и женщины молятся вместе, в одном зале. Правда, женщины сидят позади мужчин. И вот однажды в пятницу эта старуха-толстуха припозднилась, в зале уже было полным-полно мужчин. И тут они говорят, что для нее просто не осталось места. Но эта дамочка умеет держать удар! Знаешь, как она разоралась? Вопила что есть мочи: «Здесь у нас Америка! Я такая же честная и добрая мусульманка, как и все мужики, что собрались тут. Как же это получается? Выходит, для братьев наших место есть, а для меня нет?» Ну и тогда имам, это у них в мечети главный, вроде нашего проповедника, что ли, процитировал из ихнего писания, где говорилось, что по пятницам положено молиться только мужчинам, а женщинам — не обязательно. Так что мужчин придется пропустить первыми. Вот так. И тогда наша дамочка-толстушка цитирует ему в ответ по-мусульмански, что женщин положено уважать и почитать. И что она не допустит, чтобы с ней обращались таким непочтительным образом. Ну и, короче, ушла она из этой мечети и больше в нее ни ногой. С тех самых пор молится только дома. Это все правда, точно тебе говорю, — добавил Браун.
— Верю, — отозвался Клинг.
В эту пятницу главной темой проповеди имама стала гибель таксиста. Он говорил о нем сперва по-арабски, и, естественно, ни Клинг, ни Браун не поняли ни слова. Затем перешел на английский — возможно, только ради них двоих да еще для группы молодых людей, собравшихся в большом, продуваемом сквозняками помещении. Мужчины молились, стоя на коленях посреди зала. За полупрозрачной съемной перегородкой Браун с Клингом увидели небольшую группу женщин-мусульманок с прикрытыми платками лицами.
Имам сказал, что молится за то, чтобы беспорядки на Ближнем Востоке не перекинулись сюда, в этот город, и без того познавший много несчастий. И еще за то, чтобы ни в чем не повинным и трудолюбивым слугам Аллаха не пришлось заплатить жизнью за поступки чуждых им людей, склонных лишь к разрушению…
Детективы догадались, что речь идет об израильтянах.
Имам молился, чтобы звезда на ветровом стекле убитого таксиста не стала знаком нового насилия.
— Глупо печалиться о наших потерях, — завершил он свою речь, — поскольку на все воля Аллаха. Лишь трудясь на благо всех мусульман мира, сможем мы понять истинное свое предназначение в жизни.
Мужчины дружно склонились и прижались лбами к бетонному полу.
Женщины за перегородкой сделали то же самое.
Звали имама Мохамед Адхам Акбар.
— Нам хотелось бы знать, — начал Браун, — были у мистера Аслама враги или нет?
— Почему вы задаете такой вопрос именно мне? — спросил Акбар.
— Но он молился в вашей мечети, — поспешил заметить Клинг. — Вот мы и подумали, что вы можете знать.
— Но почему у него должны быть тут враги?
— Враги у мужчин бывают повсюду, — вставил Браун.
— Только не здесь, в доме, куда приходят молиться. Хотите знать, кто враг Аслама, взгляните на ветровое стекло его машины.
— Но мы должны рассматривать все версии, не только эту, — возразил Клинг.
— Звезда Давида на ветровом стекле, этим все сказано, — заметил Акбар и пожал плечами. — Его убил какой-то еврей. Это же очевидно.
— Допустим, какой-то еврей мог совершить убийство, — кивнул Клинг. — Однако…
— Мог, — повторил имам, и в голосе его звучала насмешка.
— Но пока мы его не поймаем, никто не знает наверняка, верно? — заметил Клинг.
Акбар окинул его пристальным взглядом, и, помолчав, произнес:
— Насколько мне известно, у убитого не было врагов.
Пока Карелла и Мейер просыпались после восьмичасового сна, каждый в своей квартире, на улицы города выкатили таксисты, готовые отработать вечернюю смену — с четырех дня до двенадцати ночи. А когда детективы уселись за поздний завтрак — оба любили хорошенько поесть — на улицы города начали выходить почтенные дамы и ловить такси, которые должны развозить их по домам. Это были женщины с красивыми прическами, сделанными в парикмахерских. Они только что пили чай в кафе, болтая с такими же, как они, стильными и ухоженными дамочками. Была среди них и еще одна женщина — она вышла из универмага, в каждой руке по пакету с покупками. Она взяла пакеты в одну руку, освобождая другую, чтобы остановить такси. Была среди них и еще одна женщина — она вышла из корейской парикмахерской, на ногах у нее были специальные бумажные сандалии, чтобы защитить только что сделанный педикюр. А вот эта женщина выбежала из кондитерской, прижимая к груди пакет со свежими багетами, и тоже взмахнула рукой, стремясь остановить машину. Около пяти вечера улицы города внезапно наводнялись богатыми и праздными женщинами, самыми красивыми в мире, и каждая из них была готова убить другую за перехваченное под самым носом такси.
То был настоящий час пик для городских таксистов. Минут десять спустя из офисных зданий начинали выходить мужчины и женщины, чей рабочий день начинался ровно в девять утра. Они тоже наводняли тротуары, жадно вдыхая теплый весенний воздух. Дождь прекратился, отмытые им мостовые и тротуары блестели, и пахло приятно и свежо. Долгая, смертельно надоевшая зима осталась позади.
И вновь на дороге «голосовали» машинистки и клерки, юристы и редакторы, агенты и продюсеры, экспортеры и воры… Да-да, ведь даже воры и другие преступники пользуются такси, хотя таксисты, лихо подкатывавшие к самому тротуару в погоне за клиентами, обычно избегали сажать людей ярко выраженной криминальной внешности. Ведь за аренду машины каждый таксист платил по восемьдесят два доллара в день. Пятнадцать-двадцать долларов уходило на заправку «железных коней», так что перед выездом на работу каждый из них был в минусе на целую сотню баксов. Время — деньги. А дома голодные рты, которые надо кормить. По большей части в этом городе таксистами работали мусульмане, чужие люди на этой земле.
Одного из них убили прошлой ночью.
И это только начало…
Салим Назир и его овдовевшая мать бежали из Афганистана в 1994 году, когда стало ясно, что «Талибан» вскоре захватит всю страну. Отец Салима, моджахед, погиб в сражении с русскими. Мать не хотела, чтобы на их головы пало проклятие «учеников Господних», как называли себя талибы, когда к власти придет новый режим.
Теперь Салиму было уже двадцать семь, а матери — пятьдесят пять. Три года назад оба получили американское гражданство, однако не одобряли того, что делает Америка с их родной страной, пусть даже талибы и творили там зло. По той же причине они не приветствовали политику Америки в отношении Ирака и действия США в ходе поисков несуществующего оружия массового поражения. (Салим называл это «оружием массового обмана».) Одним словом, Салиму категорически не нравилась каша, заваренная американцами у него на родине, но он редко распространялся о своих взглядах. Разве только наедине с другими мусульманами, проживающими, как и он с матерью, в Калмс-Пойнт, своеобразном гетто для выходцев из мусульманских стран.