Я подумала о скорости, с которой число ее подписчиков падало в перерыве между моими постами. А затем также быстро прирастало всего после одной новой публикации.
– Сколько она публикует в среднем в день? – спросила я.
– Зависит от обстоятельств. Иногда по тридцать раз. Иногда десять. И не по расписанию, так получается эффект случайного подкрепления.
– Ты тоже ходила на курс UX-инженерии? – спросила я, удивленная ее пониманием случайного подкрепления.
– Как ты вообще себе представляешь обучение коммуникациям? – спросила она. – Или, если уж на то пошло, высшее образование? Каждый должен пройти немного курсов по психологии, английскому, искусству и компьютерным наукам.
– Хорошо, я этого не знала. Я думала, так бывает только в хороших колледжах.
– В Колорадо хороший колледж! Господи, Пейдж.
– Мама так говорит, – заметила я. – Выбери несколько фотографий. Нам нужно браться за дело, если мы собираемся сделать сегодня тридцать постов.
– Вчера ты опубликовала только три, так что нам нужно сильно постараться, чтобы все исправить, – заметила она. – Если Миа следит за аккаунтом, ты уже уволена.
– Она не следит, – уверенно ответила я, начиная понимать, почему она сбежала. – Но я согласна – нам нужно активизироваться. Тридцать постов! Боже мой. Мне нужно полчаса, чтобы написать один. Миа Белл, должно быть, очень занятая женщина. – Я поставила свой лимонад, заставляя себя встретиться взглядом с Джессикой. – Джессика, хочу, чтобы ты знала: я очень рада, что ты помогаешь мне в этом деле, и еще больше рада, что ты не умерла, потому что я и десяти постов в день без тебя не написала бы.
– Мне это в радость, – ответила она. – На самом деле, то, что мы занимаемся этим вместе, очень помогает мне.
– Да? – спросила я.
– Я уже давно находилась в больнице. В основном просто тратила впустую время и деньги мамы и папы, потому что была слишком напугана, чтобы оставаться одной без присмотра, пытаясь подружиться с медсестрами от одиночества. Люди, которые приходили ко мне сначала, были одержимы моей попыткой самоубийства и больше ни о чем другом не говорили. Забота о себе, крик о помощи, была ли это их вина, бла-бла-бла. Никто, кроме тебя, не приходил ко мне потом, и ты, кажется, была не так уж и напугана тем, что я сделала. Сейчас ты спокойно шагаешь вперед, хотя и идешь по городу с девушкой, покрытой бинтами.
– Вообще-то я была очень напугана. В какой-то момент мне пришлось выполнить специальную дыхательную технику, которую я не использовала уже очень давно.
– Ну, ты не подавала виду, – сказала она. – А еще ты вроде бы не думаешь, что я должна сейчас вести себя радостно, или грустно, или как-то по-особенному. Так что это хорошо. Ты для меня сейчас то, что надо.
– А ты, – заметила я, – то, что надо для моей работы. Ты делаешь очень эффектные фотографии, отлично используешь свет, и ты, кажется, инстинктивно чувствуешь, что сделала бы Миа в той или иной ситуации.
– Спасибо. Вот прямо сейчас Миа рассказала бы о том, что в этом ресторане подают соломинки из нержавеющей стали и лайм.
– Точно-точно. Сфотографируй мой лайм, – попросила я ее.
– Неправильно, – сказала она.
– Неправильно? – тупо повторила я.
– Посмотри на лайм, – сказала она мне.
Я посмотрела. Передо мной был стакан с соломинкой и веточкой мяты. Треть его была заполнена бледно-зеленоватой жидкостью и ледяной жижей.
– Он должен быть… полным?
– Именно так.
– Значит, мне нужно заказать второй напиток только для того, чтобы сфотографировать его, даже если мне уже не хочется пить?
– Так и есть.
– Избыток сахара может оказать пагубное воздействие на микрофлору кишечника человека, – заметила я ей.
Джессика покачала головой и сказала:
– Ты и правда не рождена для этого. – Когда официантка проходила мимо, она поймала ее взгляд и спросила, что еще подают с соломинкой из нержавеющей стали.
– Все, что хочешь, – ответила она. – У нас этих соломинок как звезд на небе.
– В таком случае, принесите нам джин с розмарином и тоником? – спросила она, указав на надпись в меню.
– Что за черт! – воскликнула я.
– Но только половину тоника и половину содовой, – добавила она, игнорируя меня. – Мы следим за потреблением сахара. – С этими словами она подняла брови, глядя на меня.
– Без проблем, – заверила нас официантка. – Звучит здорово. Сейчас вернусь с вашими напитками.
Я бросила острый взгляд на Джессику, когда официант подошел к бару.
– Что? – спросила она.
– Алкоголь противопоказан в случаях тяжелой депрессии, – объяснила я. – Это снизит эффективность лекарств и, естественно, заставит тебя чувствовать себя плохо.
– Это для тебя, – объяснила она мне. – Опубликуй пару-тройку фотографий покупок прямо сейчас, и сможешь выпить джин, когда принесут.
– В это время дня? – спросила я. – Не думаю, что мне нужно пить.
– Может быть, кто знает, – ответила Джессика. – Но мне нужно, чтобы ты выпила. Если мы собираемся преуспеть в Интернете, нам нужно уменьшить громкость твоего шумного мозга.
Миа
Городской телефон моей мамы зазвонил на следующий день после того, как мы вернулись из похода. Я не знала, что делать. Мне ответить на него? Как? Тут есть идентификатор вызывающего абонента? Я проследила за звуком, но он исходил от базового зарядного устройства, а не от телефонной трубки. И на базе дисплея не было. Я бродила по маминому дому в поисках нужной части телефона, пока он не перестал звонить. Аппарат включился, послышался щелчок, жужжание, и я услышала голос незнакомки, рассказывающей, что она слышала, что я сертифицированный инструктор по йоге, и интересующейся, не могу ли я провести урок виньяса-йоги в ее студии сегодня. Я была потрясена и вышла на улицу, чтобы найти маму.
Она сидела в саду, но не занималась садоводством. Просто сидела там. Я подумала, что она, возможно, медитировала, пока не увидела меня и не помахала мне рукой. Я заметила, что ее глаза были влажными.
– Что ты делаешь?
– Слушаю пчел. У них печальное жужжание.
Я прислушалась.
– В самом деле? Пчелы грустят?
– Вообще-то я не уверена. В основном я сказала это, чтобы проверить, поверишь ли ты мне.
– А на самом деле что ты делаешь? – поинтересовалась я.
– Думаю об Энди.
– Счастливые мысли или грустные? – спросила я.
– Все счастливые мысли печальны, – пояснила она мне. – Честно говоря, я, кажется, немного застряла в своем трауре. Твое присутствие помогло мне это понять.
Я села рядом с ней, вытянув ноги, чтобы не задеть мамину зелень, и обняла ее за плечи.
– Не хочешь пойти позаниматься йогой со мной? – спросила я ее. Это мама впервые научила меня йоге, когда я была еще маленькой. Тогда это было почти явлением контркультуры. Она делала это с воскурением благовоний и песнями.
Я не очень много пою. Раньше я пела в конце урока – у меня достаточно приятный голос, а сутры – прекрасный аспект традиции йоги, – но люди всегда жаловались на это в Yelp. Вместо этого они предлагали мне ставить Coldplay в конце занятий. Поэтому я ставила Coldplay.
Сейчас я задавалась вопросом, был ли это правильный выбор. Я спрашивала себя: может быть, мне стоило продолжать петь и продавать топы для йоги работы Линнси и не стремиться продвигать свою студию йоги в Интернете? Я бы, наверное, все еще вела занятия по шесть человек три раза в день в той самой первой душной маленькой студии и выживала бы благодаря кредиткам. В этом была какая-то честность. Но и бедность тоже.
Были ли это мои единственные два варианта? Я спрашивала себя: что лучше? Играть по-крупному или нет?
Я посмотрела на маму. Ее глаза заблестели и расфокусировались, как будто она была уже не здесь. Интересно, сколько времени она проводила здесь сидя, погруженная в мысли о нем? Это вызывало беспокойство.
– Ты помнишь это, мама? – спросила я, вдохнула, издала звук «Ах» и изобразила ноту, с которой начиналось песнопение. Затем я перешла к слогам санскрита; мой голос, хриплый, не такой богатый, как у моего учителя, держался на одной ноте, пока я не дошла до конца. – Асатома садгамая, – пела я, и мой голос звенел на каждом из ахов гамаи. Затем я снова пела слоги, теперь поднимаясь и опускаясь вместе с небольшой мелодией, которой я научилась у мамы много лет назад. Затем я закончила еще одно повторение санскрита, завершившееся всего на один тон ниже того, с которого я начала. Асатома садгамая.
Мама улыбнулась.
– Какой у тебя красивый голос! Только воздух, никакой земли.
– Мне, наверное, нужно есть больше баклажанов, – предположила я, ссылаясь на аюрведическую традицию, которая была связана с недостатком приземленности. Недостатком обоснованности. Я подумала о том, каково это было – погрузить ноги в гравий у очага, опустить руки в почву рядом с пастернаком и насколько я была привязана к этому клочку земли прямо сейчас. – Но я не чувствую недостатка.
– Это не было критикой, – заметила она. – Ну, не только критикой.
– В основном, критика, – укорила ее я, но мягко.
– Веди нас от нереального к реальному, – ответила она мне. Это был один из вариантов переводов тех слогов, которые я спела минуту назад. Подозреваю, что она считает ее восприятие – реальным, а мое – нереальным.
– И от смерти к бессмертию, – закончила я молитву, с которой началось мое песнопение. Она положила голову мне на плечо, и мне пришлось напрячься, чтобы не упасть. Я скрестила ноги, согнув их в коленях, поставила ступни на землю, опершись на руку сзади, и у меня осталась еще одна свободная рука, чтобы опустить ее на мамину спину. Да, она была в кризисе. Но я люблю ее. Я не понимала, как ей все еще было настолько грустно. Я вспомнила о том, как долго я тайно горевала о своей собаке. Сколько же тогда мать может оплакивать своего сына?
– Когда ты здесь, в Скалистых горах, где мы все проводили так много времени вместе, когда вы были детьми, я скучаю по нему еще больше, – призналась она мне. – Вот почему я предпочитаю сама к тебе приезжать.