– Пейдж, – сказала она. – Это плохо. То, что ты сказала, довольно подло. Я имею в виду, что я тоже подписчица Мии. Это то, что ты думаешь обо мне? Что я дура, которой следует выйти из Интернета и отправиться на улицу? И, черт возьми, почему ты вымещаешь свой гнев на медитации? Когда медитация причиняла кому-то боль?
Я поднесла руки к лицу.
– Джессика, мне так жаль! Это было направлено не на тебя. По какой-то причине я начала расстраиваться из-за комментариев, которые Миа получает каждый день. Не только те, которые ты видела, но и действительно злые, которые мне приходилось удалять, кажется, каждые десять минут. И теперь я понимаю, что все жалуются, потому что, что бы я ни говорила, они просто хотят пожаловаться, и они думают, будто я человек без чувств и проблем. Что бы я ни говорила, они сравнивают это со своей собственной жизнью и находят то, чего их жизни не хватает, даже если я буквально говорю им наслаждаться тем, что у них есть! – Я вздохнула. – В каждом комментарии так много нужды, печали и просто нытья, независимо от того, что мы публикуем, когда и как часто. Тогда, в том кафе в городе, ты сказала, что мы создаем контент! Но мы создаем только discontent[10]!
Я сказала последнюю фразу очень громко, и Тим внезапно заговорил.
– Отличная фраза, – признал он. – Контент. Discontent. Можно я опубликую это в Твиттере? Я отмечу тебя.
Я указала на него вытянутой рукой.
– ВИДИШЬ?! – воскликнула я Джессике, хотя между тем, о чем мы с ней говорили, и тем, что он только что сказал, не было абсолютно никакой связи, кроме того, что обе фразы касались социальных сетей.
Она покачала головой, не понимая меня.
– Я вижу, что ты расстроена, но тебе нужно удалить этот пост. Ты только что передала свое собственное плохое настроение множеству других людей. Это ведь не цель того, что мы делаем, правда?
Я замолкла. Я пыталась заботиться о своей сестре, но я расстроила людей, и, вероятно, одной из этих людей была и она.
– Нет. Конечно нет. Но… – начала я. – Первоначальная цель была… – Мой голос сорвался. Я не могла точно вспомнить, какова была первоначальная цель, помимо того, чтобы найти себе занятие, пока меня не восстановят на работе. – Причина, по которой я связалась с @Mia&Mike, в первую очередь, – призналась я, – заключалась в том, что ты опубликовала комментарий в ее ленте. – Я понизила голос и призналась в своих чувствах, во многом определявших мое поведение последние пару недель. – Есть часть меня, которая чувствует, что это вина таких людей, как она, инфлюенсеров, в том, что ты чувствовала себя так, как чувствовала. Я думала, как только ты увидишь, что находится по ту сторону занавеса, их власть над тобой ослабнет.
К этому времени Тим исчез, и я задалась вопросом, не остались ли мы здесь одни. Я все еще не знала, как переключать передачи на велосипеде.
– Мне жаль, Джессика. Я напишу об этом.
Ее плечи опустились.
– Спасибо, – произнесла она, но ее тон был ровный, голос низкий. Это из-за ее лекарств? Я удивилась. Конечно же нет. Дело не всегда в лекарствах. Дело в словах, которые я ей сказала.
Дошло до того, что это я, а не Миа, заставила ее чувствовать себя плохо.
Я снова разблокировала телефон. Я перешла на Pictey, нашла пост и снова посмотрела на него. Боже мой! Я и правда была не в себе, когда опубликовала это. Приступ расстройства, о котором я быстро забыла, как только оказалась на природе. Я должна обязательно поблагодарить Джессику за это предложение, после того как я…
Мой телефон зазвенел.
– Что это? – спросила Джессика. – Что происходит?
– Это важное сообщение, напрямую, – объяснила я. – Не запрос на переписку в директе, – продолжила я. На Pictey только люди, которых вы одобрили, могут отправлять вам такие сообщения. Любой желающий может отправить запрос на переписку, но вы не увидите, что он написал, пока не примете запрос. Такие письма отправляются в отдельные вкладки. Очень, очень мало людей Миа когда-либо одобряла, позволяя им присылать сообщения напрямую, без запроса.
Я зашла в сообщения, а затем удивленно подняла глаза.
– Это Такер, – объявила я.
– Такер? – повторила она. – Зачем ему писать ей, если у них сейчас медовый месяц? – Говно попало на вентилятор – это относительно новая идиома американского происхождения, и, скорее всего, военного. Впервые она появилась в печати только в 1948 году. Его британский аналог – все пошло наперекосяк, но мне также нравился и другой вариант: все накрылось медным тазом.
И сейчас на велосипедной дорожке между Коппериджем и Вейлом говно наперекосяк накрылось медным тазом. Я взорвала активность на канале незнакомой девушки и привлекла внимание ее бывшего жениха. И я не рассказала Джессике, что Мию бросили. Она, конечно, солгала об этом в Интернете, так что Джессика до сих пор ничего не знала.
Я открыла сообщение. В нем говорилось следующее:
Миа, я только что увидел твой пост. Я не могу в это поверить. Я не могу поверить, что ты наконец-то сказала все это. Это именно то, что я хотел, чтобы ты объяснила мне, когда мы были вместе. Мне нужно было, чтобы ты сказала все это. Признала, какой помойной ямой может быть эта жизнь, и бросила ей вызов. Дать небольшой толчок людям, на которых у тебя была возможность влиять, вместо того чтобы просто вести себя по-тюленьи. Это все то, о чем я тебя просил.
Ты все это время слушала, а я просто не дал тебе достаточно времени, чтобы справиться с этим? Мне жаль. Мне очень, очень жаль. Я скучал по тебе каждый день с тех пор, как вернулся домой. Я следил за твоей лентой, плакал каждый день и ждал знака. Я молюсь, чтобы это был знак. Миа, дай мне посмотреть на тебя. Я прямо сейчас еду в аэропорт. К обеду я могу быть в горах. Твои метаданные говорят о том, что ты все еще находишься в округе Саммит. Я полагаю, это означает, что ты у своей мамы.
Пожалуйста, встретимся в доме твоей мамы, Миа.
Просто дай мне шанс сказать тебе, как я сожалею, лично. Дай мне шанс все исправить.
Люблю,
Такер
– Пейдж? – протянула Джессика, пока я в шоке смотрела на телефон. – Что это?
– Джессика, – медленно произнесла я. – Думаю, мне нужно быстро ввести тебя в курс дела по ряду вопросов, которые станут актуальными в самом ближайшем будущем. – Я оглядела место, где мы стояли, в искусственном каньоне, почти таком же старом, как и этот штат, между возвышениями травы, деревьев, скал, снега, голубого неба и облаков. В таком проходе можно смотреть только вперед или назад. Другого выхода нет.
– Пункт первый, – сказала я, твердо решив, что буду двигаться вперед, – это то, что нам нужно найти Тима. К моему собственному удивлению, я, похоже, и правда не умею ездить на велосипеде. Возможно, опыт детства был немного преувеличен.
Миа
Первым признаком того, что с Майком что-то было не так, была моча. А именно, он не мочился. Он поглощал свою еду каждое утро так, как будто я никогда не кормила его раньше, и выходила на улицу после этого, не обращая слишком много внимания на то, что происходило, за исключением того, что я убирала за ним то, что нужно было забирать.
Однако со временем я заметила, что он не глотает пищу. Иногда он ел слишком быстро, и его рвало завтраком, но потом он ел медленно в течение нескольких недель после этого. Немного позже, однако, он возвращался к своему способу и снова начинал блевать, и тогда я поняла, что не могу вспомнить, когда в последний раз видела, как он писает. Я предложила ему немного воды, и он выпил совсем чуть-чуть, а я целый день наблюдала за ним, как ястреб, предлагая и предлагая, но он не писал. Я сразу поняла, что что-то не так. Его зубы и десны выглядели прекрасно, а уши были чистыми и здоровыми. Его глаза были ясными. Его хвост вилял. Я пыталась убедить себя, что все в порядке. Может быть, инфекция мочеполовых путей? Я добавила немного яблочного уксуса в баночку с арахисовым маслом. Он съел его, но его опять вырвало.
Я предложила ему еще еды, но он ее не съел. Его живот казался полным и твердым. Я отменила все свои занятия, положила его на диван и провела весь день рядом с ним, нежно поглаживая его, разговаривая с ним храбрым голосом, пытаясь скрыть запах моего страха, положив кусок говядины в кастрюлю с водой на плите и готовя его на медленном огне весь день. Я сказала ему, что с ним все в порядке, и я не беспокоюсь, и я буду хорошо заботиться о нем, и мы назначим встречу с ветеринаром, как только он сможет нас принять.
Я повела его туда на следующее же утро. Лицо ветеринара было серьезным. Это была очень ранняя стадия рака кровеносных сосудов. Опухоль была в селезенке, но метастазы не пошли в легкие. Майк знал, что это были плохие новости. Он пытался подбодрить меня. Это только еще больше напугало меня.
В панике я бросила все деньги на решение проблемы. Ему предстояла спленэктомия и небольшой отдых, а затем ему пришлось бы начать химиотерапию. Я тщательно справлялась с его болью, зная, что он попытается скрыть ее от меня. В течение двух недель после операции я не оставляла его в покое. Мама влетела к нам без приглашения. Она сидела с ним, пока я вела занятия, которые не могла позволить себе пропустить – студия находилась в процессе продажи, и у меня были обязательства. Она кормила меня, потому что я не ела.
Она улетела домой после того, как Майк оправился после операции. Хотя он явно чувствовал себя лучше, я все равно брала его с собой, куда бы ни пошла, и перестала ходить в места, в которые он пойти не мог. Я начал читать ветеринарные журналы о раке собак. Я позвонила профессору Университета Миннесоты, который опубликовал статью о новой разновидности химиотерапии. Все было так многообещающе! Поскольку доза была гораздо менее серьезной, чем у человека, побочные эффекты были умеренными и управляемыми. Его трехмесячные рентгеновские снимки были хорошими. Он преодолел четырехмесячный рубеж – самый долгий срок, который большинство собак выдерживают с таким диагнозом, – был сильнее, чем когда-либо. Мой ветеринар ни разу не заговорил об эвтаназии.