Степаныч изображал бурную деятельность совсем рядом. Он как раз собирался снять правое переднее колесо с телеги, наверное, для того, чтобы, полюбовавшись на него, поставить на место.
– За деньги не поеду, – сурово ответил он, поглядывая на прерванную работу. Может, у него был план по снятым колесам? – За сахар. Очень уж она его любит… – Он погладил кобылу по крупу. – Эх, Зоренька, давненько ты вкусненького не ела.
«Ага, послезавтра как раз третий день пойдет», – подумал я, глядя на вполне сытую и не особо загнанную лошадку. Но вслух сказал совсем другое, конечно же:
– А морковку Зорька примет за плату?
– Не, ты б, товарыш старший лейтинат, сказал, что не для себя стараешься, – все еще плохо веря случившемуся, в десятый, наверное, раз толковал Степаныч. – Я ж думал, барахлишко какое у полюбовницы вывезти или шкап бесхозный. А ты свои деньги тратишь на то, чтобы какую-то железяку в Киев отвезти. Я уж думал, что такие только в кинопостановках бывают…
Морковку я купил у той самой женщины, которая мне передала красноармейские книжки погибших в Таранском бойцов. К своему стыду, я понял, что так и не познакомился с ней. Не называть же ее «извините, пожалуйста». Так что я покаялся в этом грехе сразу, как только мы подъехали к ее дому. Она так же копалась в огороде и три рубля за ведро морковки, похоже, посчитала самой лучшей продажей в своей жизни. Эх, пустое. Деньги у меня есть, да и куда мне их тратить? Да и что ей эти купюры? Я, получается, даже вроде как и обманул ее. По уму, она урожай должна припрятать да есть потихоньку со своими. А то для немцев мой трояк ничего не значит. Спасибо тебе, добрая женщина София Андреевна из Конотопа!
Так что Егор на КПП особо нас и не ждал. Дольше всего, наверное, Степаныч прилаживал наполовину снятое колесо на место.
Капитан, правда, посмотрев на трофей, который я собрался взять с собой, заерепенился. Не пущу, мол. Это вам не станция Конотоп-грузовая, а военный аэродром, а вы тут… Ну и так далее. Самодур. И фанфарон в придачу.
Я решил сразу зайти с крупных козырей, чтобы время не тянуть. Затребовал связь с управлением фронта.
– Скажите еще, что самому командующему звонить будете, – проворчал капитан.
– Вы документы мои видели? – спросил я, протягивая бумаги. – Может, глянете повнимательнее? До хрена вопросов в сторону уйдет.
Командир аэродрома и окрестностей ознакомился. Повертел. Только на зуб не попробовал. Но в итоге опять затянул ту же шарманку: не положено, не оформлено, не… не… не…
– Пойдемте, свяжемся с управлением фронта, и там подтвердят мои полномочия, – прервал я торжество военной бюрократии.
Связи с Киевом не было никакой. Наверное, что-то с атмосферой, как сказал капитан. Но я не отчаивался и запросил начштаба двадцать первой армии. Аэродромный начальник уже, наверное, и не рад был, что связался со мной. Хорошо, что Василий Николаевич оказался на месте и официально разрешил мне вывезти трофей на самолете. Вот с этого самого аэродрома. На том самолете, на котором собирался. И пара теплых слов капитану Евсееву, который сам со всякой ерундой разобраться не может.
Танкетка вошла в бомбоотсек как родная. Саблин, конечно, поворчал, прилаживая ее вместе со стрелком радистом (тот, правда, признался, что рация ни хрена не работает, так что радист он только по названию). Ну а потом меня впихнули в кабину штурмана, одев в теплую кожанку, завели один мотор, второй, самолет разогнался – и вдруг я понял, что мы летим. Понятное дело, на самолетах я и до этого перемещался. Не то чтобы жил в воздухе, но и совсем уж неопытным не был. Но вот так, небо перед тобой, а земля под ногами далеко-далеко – впервые. Нет, штаны у меня остались сухие, но было все это… не совсем удобно.
Хорошо хоть, лететь было недалеко. Меньше часа. Только разогнались, я вроде как начал привыкать (если это то, к чему можно привыкнуть) – и мы заходим на посадку, а земля начинает мчаться навстречу.
– Ну как, впечатляет? – сияя улыбкой, спросил Егор, когда мою тушку вытащили из кабины штурмана и поставили на твердую землю. Чему я был несказанно рад.
– Сумасшедшие, что с вас взять? – махнул я рукой. – Да чтобы я по своей воле хотя бы раз!..
– И это мне говорит человек, который возится с тоннами взрывчатки, – засмеялся Саблин. – Так что насчет сумасшедших еще надо посмотреть, где они.
В Узино как будто и не было войны. Каких-то жалких две с половиной сотни километров, а тут травка растет, чуть ли не птички щебечут. Ни стрельбы, ни висящей в воздухе пыли пополам с сажей, которую потом долго и упорно выкашливаешь вместе с собственным нутром. Вот мимо прошел боец в чистой форме. А под деревьями и вовсе десятка три гражданских, сидят, как на вокзале. И прямо среди них трое, а, нет, четверо, в два кларнета, скрипочку и какую-то неведомую мне по названию дудку наяривают вальсок. Такой, знаете, на все сто процентов довоенный. На миг почудилось, что рядом танцплощадка и на ней кружатся в танце парочки.
– Это что? – удивленно спросил я.
– Оркестр вывозят, с утра еще приехали, видать, задерживаются, – объяснил Егор.
– Все, пойдем, проведешь меня в штаб, мне надо с нашими связаться. И готовься: вскорости начнешь подписывать кучу бумаг о том, что ты ничего не видел, никого не встречал и всякое такое.
– Это мы подпишем, не страшно, – ответил летчик, идя рядом со мной к зданию штаба полка. – Вот вы бы там, Петр Николаевич, выбили для нас занятия на штурмовиках. А то эскадрилью пригнали, а учиться некогда. Времени за текучкой не остается совсем.
– Опасное это дело, товарищ младший лейтенант, – ответил я. – Это хоть ты осознаешь?
– Значит, для меня, если опасное, – сказал Егор. И ведь не шутит, вон как глаза горят. Точно сумасшедший, что ни говори.
Глава 8
– Двадцать восьмого августа при переправе через реку Ипуть… – Политрук поправил очки, обвел внимательным взглядом присутствующих. – Немецко-фашистские войска, не будучи в состоянии преодолеть мужественное, стойкое сопротивление частей Красной Армии, собрали местное население города Добруш и под страхом расстрела погнали впереди себя женщин, детей, стариков! Озверевшие, потерявшие человеческий облик гитлеровские выродки…
Вот так! Приехал в штаб доложиться Кирпоносу, показать «Голиафа»… может, даже устроить выставку для саперов и разведки. А попал на лекцию политрука.
В зал загнали всех: Аркашу, связисток, даже Ильяза, которого и вовсе поймали в коридоре.
– …Эти злодейские факты еще и еще раз вскрывают звериное лицо подлого врага. – Политрук отпил чаю из стакана, откашлялся. – Таких преступлений мир еще не видел! Таких злодеяний не знала человеческая история!
– Ты в небоскребе наблюдательный пункт закончил делать? – тихонько спросил я, наклонившись к уху Ильяза.
– Ага. Фальшивую стенку с тайной дверью заштукатурили и замаскировали, телефон бровели. Радио установили и настроили.
– А черный ход?
– Кинул канат в воздушной шахте. Бришлось восемь школ объехать: забрал спортивный инвентарь именем комфронта.
Отлично. Я потер руки. Все как заказывали.
– Замаскировать все там надо получше. Чтобы… не знаю, чтобы сам найти не мог, если не знаешь.
– Есть один сбец по маскировке, – подумав немного, сказал Ильяз. – Я узнаю, где он, если не очень далеко, я его бриведу.
Хитрый татарин быстро освоился, понял, что прав у него побольше, чем у простого летехи. Хотя и не наглел особо, только для дела.
– На площади что?
– Да… – Татарин махнул рукой. – Кобаются.
– Пойдешь к ним. Надо сделать тайную захоронку в фасаде здания университета. Чтобы туда вошла вот такая бандура. – Я взял бумажку, нарисовал схему «Голиафа». – Обрати внимание, у него провода идут сзади, надо просверлить стену и пустить их сквозь. Нарастить. Сможешь?
Ильяз почесал в затылке.
– Попробую. А что за зверь такой?
– Товарищи! – Политрук строго на нас посмотрел. – Перестаньте шептаться!
Аудитория на нас неприязненно оглянулась. Политработнику внимали, ловили каждое слово. На галерке сидели только мы с татарином да еще парочка штабных писарей, что взяли с собой на лекцию работу.
– Весь советский народ клянется кровью замученных граждан не давать никакой пощады немецким мерзавцам…
– Давай после лекции дуй в строевой отдел, ищи своего спеца по маскировке… – только и успел я сказать Ильязу, как нас грубо прервали.
– Товарищи, вы, в заднем ряду! – Политрук чеканил слова как в кузнице, аж со звоном отлетали. Не иначе, быть ему старшим политруком вскорости. – Встаньте. Представьтесь. Вам есть что добавить к сказанному мной? – Он потряс номером «Правды», показывая, откуда черпает сведения.
– Старший лейтенант Соловьев, младший лейтенант Ахметшин, – уверенно сказал я, поднимаясь. – Мы как раз по теме выступления.
– И что же вы желаете добавить по теме выступления? – насмешливо протянул политрук. Вид у него был такой, будто ему заявили, что сейчас приведут говорящую кошку, которая расскажет таблицу умножения. На цифру семь. А потом примеры решать будет.
– Вот, товарищ политрук, младший лейтенант Ахметшин, он, вдохновясь речью нашего великого вождя от третьего июля, имеет предложение… – громко начал я, двинув по ноге Ильяза, чтобы со всем соглашался.
Сейчас я тебя твоим же оружием, крыса тыловая, припечатаю. Не знал ты, дорогой товарищ, что у нас, извините за то, что принижаю высоту момента, на зоне, в красном уголке, была подшивка «Правды» сорок какого-то года. И я на спор выучил наизусть статью, где какой-то брехун цветисто рассказывал сказку про то, как великий вождь еще в июле сорок первого года придумал фишку про Великую Отечественную, но до поры до времени из скромности молчал про новое название. И автор приводил примеры из этой речи в доказательство гения лучшего друга всех физкультурников. Короче, я тогда выиграл пачку чая. Маленькую, пятьдесят граммов. Сейчас полностью весь опус не помню, конечно, но пересказать могу уверенно.