– О, награду обмываем? – говорит он, всматриваясь в меня, будто резкость никак навести не может. – Это дело хорошее. Поздравляю. – И с совсем не пьяной ловкостью схватил наш графинчик с водкой, набулькал скоренько в схваченный бокал (Кирпоноса, кстати) граммов сто пятьдесят и выпил одним глотком. На весь этот фокус у него пара секунд ушла.
Я, если честно, офонарел. Пришли в такое приличное место, а тут забулдыга разгуливает, с чужих столов водку хватает. Прям привокзальная пивнуха. Не ожидал. А головастик не останавливается: схватил с тарелки кусок ветчины и сжевал его. Тут я начал приходить в себя. Надо, думаю, вывести его аккуратненько, пока он дебош не устроил или, не приведи господь, на нашу скатерть сдачу не выдал. Он, видать, почуял, что сейчас могут начать бить, и говорит:
– Вы не обижайтесь, товарищ… – Тут зрение его опять подвело, он пару секунд всматривался в мои петлицы, пытаясь разобрать звание, и продолжил: – Наверное, подполковник… Я пьяный, конечно… Но просто не знаю, что делать… – он довольно громко икнул, – трезвым.
Да, думаю, кубари со шпалами в петлицах перепутать – это надо выпить немало. Хорошо не наоборот, а то ведь в секунду разжалованный подпол мог бы и не сдержаться. Нам тут только мордобоя не хватало. Надо все это на тормозах спустить, пока мои не вернулись.
– Давай, – говорю я как можно спокойнее, – иди дальше, дорогой товарищ. Выпил на дармовщинку и шагай куда шел.
– А я ведь… – пьяница еще раз опасно икнул, и я снова подумал, что пора отвести его подальше, а то парадный китель у меня один, – член Союза советских писателей! Ува-ажаемый человек! Юрий Олеша! Не знаете? – И он, покачнувшись, схватился за край скатерти. Хорошо я успел придержать ее, а то сейчас бы все наши вкусности на полу оказались.
Тут за головастиком, наконец, прибежали. Советского писателя крепко схватил под руку какой-то его приятель, и пьянчужка сразу утратил интерес и к нашему столу, и ко мне. Он обнял своего спутника и начал сетовать на то, что князю «Националя» никакого уважения, что сейчас такое страшное время и его могут убить. «Разве что вилкой тебя тут убьют», – подумал я. Сколько их, этих тонко чувствующих натур, всю войну мужественно обороняли Ашхабад и Алма-Ату? Тоже мне, герои ташкентского фронта. Некоторые хоть работали: писали там что-то, кино снимали, а в основном вот так вот и гульбасили, переживая за себя, любимых. Ишь, не знает он, что трезвым делать. Я бы тебе занятие быстро нашел, засранец.
На этом приключение не кончилось. Через минуту буквально, как бы не раньше, подходит к нашему столу прелестная брюнетка, вся в каком-то блестящем зеленом платье, в ушах каменья, тоже зеленые кстати. Прическа – день, наверное, в парикмахерской сидела, всю эту красоту на голове соорудить. А на лицо вроде знакомая, может, видел ее раньше? И почти трезвая, что примечательно. Подошла уверенно и без всяких предисловий говорит:
– Вы простите нашего товарища, это он лишнего выпил, не хотел вас обидеть. – Улыбнулась так, знаете, приветливо, я невольно в ответ улыбнулся. – И разрешите вас поздравить с высокой наградой, товарищ старший лейтенант.
Ну, я встал, понятное дело, поблагодарил, говорю, мол, ничего не произошло (и в самом деле, хлопнул водки советский писатель да ветчиной зажевал – невелика потеря). И тут наконец-то вернулся комфронта. Увидел брюнетку эту, заулыбался как кот на сметану.
– Добрый вечер, Верочка Александровна, – начал петь Кирпонос, – какая приятная неожиданность, не ожидал даже, что вас тут увижу…
Дамочка тоже давай улыбаться. Видать, знакомцы, да не просто так здрасьте-прощавайте, а как бы даже у них чего не случилось в смысле каких-нибудь амуров. И продолжают они говорить друг дружке всякие приятности, на меня уже внимания никакого не обращая.
Вернулась моя жена, смотрит на меня: мол, что тут произошло, пока я отсутствовала? Что за баба? Я так же молча рукой показываю: дескать, потом объясню, погоди.
– Вера Александровна, познакомьтесь. – Наконец комфронта вспомнил, что он не один. – Это тоже Вера, только Андреевна, жена моего адъютанта, Петра Соловьева.
Короче, оказалась эта самая брюнетка, дорогие друзья, ни много ни мало, а солистка Большого театра Вера Давыдова! Слыхали? Я тоже нет, оперу я как-то не очень хорошо знаю. Но что умница и красавица – тут я вам ответственно заявляю, что так и есть.
Посидели мы, пообщались. Певица к писательской компании даже не возвращалась: сумочка у нее с собой была. Куда ж женщине без сумочки ходить? Они без нее как без рук. Это она только с виду маленькая, а влезает туда не меньше, чем в солдатский вещмешок. Генерал все больше со своей знакомой воркует, видать, вопросы оперных постановок его очень сильно интересуют.
Я Вере потихонечку и говорю: давай, мол, уходить. Не будем портить Кирпоносу малину. И громко уже, поднимаясь из-за стола:
– Михаил Петрович, я жену проводить. Спасибо огромное за поздравления. – Ну и дальше как положено в таких случаях.
А комфронта мне и говорит, что ждет с утра, в восемь. Наверное, все же надеется послушать сопрано вблизи, в более уютной обстановке.
Глава 13
Уж не знаю, получилось ли у Кирпоноса что с этой певицей или так просто посидели да и разошлись – я бы у него про это даже не подумал спросить. Но когда я пришел в гостиницу с утра пораньше, ходил комфронта по номеру мрачнее тучи. Я молча начал собираться. Вещей у нас на двоих было чуток, но тут, главное, что-то делать у него на глазах, тогда и можно дождаться, что Михаил Петрович буркнет что-то о причине своего плохого настроения. И не в том дело, что адъютантская работа разве что вытирания начальственной задницы в себя не включает, и потому он от настроения командира побольше других зависит. Нет, ребята, тут совсем другое. Ладно, потом расскажу как-нибудь. Мелочь это по сравнению с тем, что после случилось.
– Конотоп не сегодня-завтра оставить придется, – прервал наконец-то молчание комфронта. – Дорога на Киев, считай, открыта. Начинаем отвод.
– Сталин дал добро?
– Нет. Тайком начну. Сначала небоевые части, имущество армии…
Смелый.
Больше комфронта ничего не сказал, а мне и не надо. И так ясно. Вот сейчас все и решится: получится отвести войска – он на коне. А замкнут немцы кольцо – то лучше опять погибнуть в бою, чем сюда возвращаться. Расстреляют как Павлова, Рычагова…
УРы сопротивляются из последних сил тоже. И там отвод со дня на день надо было начинать, даже если бы Конотоп продолжал держаться. И в отличие от того сентября сорок первого, сейчас все уже не так. И под Луцком и Бродами, хоть и проиграли сражение, но не один к десяти разменялись. И Конотоп держится до сих пор, хотя должен был пасть уже почти две недели как. И к Кременчугу немцы прут, конечно, но совсем не так, как в прошлый раз. Не знаю уже штабных раскладов, я в этом понимаю не очень хорошо, но сдается мне, что немцам, чтобы остановиться, надо совсем немножечко. Нечем наступать будет.
– Ты остаешься, – вывел меня из раздумий голос Кирпоноса.
От неожиданности я даже уронил то, что держал в руках. Парадный китель свой, наверное.
– А что случилось хоть? – спросил я, когда вновь обрел возможность разговаривать. Не квартиру же новую искать меня оставляют.
– Полковника Старинова помнишь? – поинтересовался Кирпонос. – Он у нас краткосрочные курсы по минированию проводил, ты же там был.
– Помню, конечно, – осторожно начал я. – Илья Григорьевич…
– Петя, ну что ты как восьмиклассница мнешься? – прикрикнул Михаил Петрович. – Номер за тобой пока, сейчас быстро собрался и чтобы в восемь двадцать стоял у памятника писателю Гоголю возле Генштаба. Знаешь такой?
– Найду, что там, памятников много? – промямлил я, а у самого думки в голове роятся: «Зачем я Старинову? Что он от меня хочет? На кой хрен ему вообще безвестный старлей?»
– Ты там давай, постарайся с ним общий язык найти, – начал отеческие вразумления Кирпонос. – Я его хочу к нам в оперативно-инженерную группу фронта сосватать. Голдовича сначала думал, но какой-то он… не знаю, пускай еще на армейском уровне покрутится…
Я подумал только, что пойди все как раньше, то ни Старинова, ни Голдовича, да и вообще никого ты, Михаил Петрович, аккурат с… сегодняшнего дня ни хрена бы уже не увидел. И Тупиков, и еще куча народу. Не знаю почему, но я вдруг подошел к нему и обнял:
– Берегите себя, товарищ генерал. Я постараюсь освободиться здесь побыстрее.
– Ты что, Петро? – разволновался Кирпонос. – Почувствовал что? Ты что это? – Он явно не ожидал от меня такого.
– Не, прошло уже. – Я попытался улыбнуться. – Все хорошо будет.
Старинов поджидал меня у памятника Гоголю, хотя я тоже пришел на несколько минут раньше договоренного.
– Соловьев! – позвал он, подходя поближе.
– Здравствуйте, товарищ полковник, – козырнул я.
– Здравствуй, – подал он мне руку. – Давай сразу к делу, времени мало. Помнишь, ты в Киеве показывал схему закладки на неизвлечение?
– Помню, конечно, – улыбнулся я.
– А я вот нет, – как-то виновато сказал Старинов. – Зарисовал тогда на листике, в блокнотик засунул и потом не знаю, куда и дел. Пытался вспомнить, но чувствую, все не то. А тут случайно столкнулся с Михаилом Петровичем, а он и продал, что ты здесь рядышком где-то бегаешь. Поздравляю, кстати, с наградой. Растешь над собой!
– Спасибо, обязательно потом проставлюсь.
– Это подождет.
– Так давайте блокнот, я еще раз изображу, – с облегчением сказал я. Хорошо, что из-за этого встретились. А я чего только не передумал, пока шел на эту встречу.
– Да погоди ты рисовать, – отмахнулся полковник. – Пойдем-ка со мной, тут один человек есть, проведем небольшое совещание.
Илья Григорьевич повел меня не в здание Генштаба, возле которого мы стояли и куда я уже почти привык приезжать с Кирпоносом, а в другое, на Арбате. Проходя мимо четвертого дома, я невольно вспомнил вчерашние приключения с Буряковыми. Как там они, интересно? Едут в своем поезде? Зимовать в Алма-Ате тоже не подарок. Холодные метели, морозы. Там же горы, считай, прямо в городе.