Отодвигалось оно от меня с большим трудом. Почти никак. Ноги я чувствовал. Вот они как раз были посвободнее, и я смог пошевелить обеими. И самое главное, боли при этом не ощутил. Будем надеяться, что целы.
Прошло с полчаса, может, – не знаю. Наверное, я опять отключился. Где-то сзади шумело, вроде кто-то ломился сквозь кусты. И ругались. К сожалению, по-немецки. Шли не таясь, громко переговариваясь между собой. Досталось от коллектива, насколько я понял, фельдфебелю Майеру, который, толстая харя, остался возле мотоциклов, а бедные зольдатен вынуждены рвать тут в лесу форму, которую никто менять не собирается. Обычный треп, я бы и внимания не обратил. Вот только шли эти гансики, скорее всего, по мою душу. Паскудство, да?
Судя по голосам, шли пятеро. Даже если я исхитрюсь вытащить руку с пистолетом из-под обломков, которыми меня придавило, то смогу уложить от силы парочку. Ну, это если они будут стоять как в кино и ждать, пока я уйму дрожь в руке и смогу прицелиться. Если повезет, то напоследок сам застрелюсь. Потому что к Герою Советского Союза они вряд ли воспылают большой любовью. Особенно, если найдут мой трофейный парабеллум.
Вот только пистолета я нащупать никак не мог. Что-то врезалось мне в задницу, но я бы не поставил на оружие. Так что геройская перестрелка пока откладывается. Я все же смог немного повернуться на бок, хотя до этого вроде не получалось даже вдохнуть поглубже. Опаньки, и правда, парабеллум. Кобура, собака, никак не расстегивается, пальцы во что-то упираются. Сейчас, еще немного и все получится. Ну же!
А немцы уже рядом. Похоже, им сильно мешает разросшийся шиповник, и лезть в него они не хотят. Самый умный предложил вытащить спичку, чтобы проигравший пробрался в одиночку и все проверил. Надеявшегося на трофеи молодого подняли на смех, заверив, что на сувениры можно взять только маленький кусочек, остальное разбилось при падении с высоты.
Как говорят, инициатива имеет инициатора. Проиграл рядовой Кох, предложивший тянуть жребий. Под гогот камрадов он полез в кусты. А я в ту же секунду смог расстегнуть кобуру. Ладно, теперь пистолет. Он подавался по миллиметру буквально, еще и пальцы срывались. В одной из попыток я сорвал ноготь и еле сдержался, чтобы не закричать от боли.
А немец все лез, молча, никак не реагируя на подначки своих товарищей. Только ветки трещали. И в конце концов, вывалился на землю где-то сзади меня. Встал, помянул свинячье дерьмо и начал рассказывать, что он видит. Понимал я не все: какой-то странный диалект, да еще и окончания слов глотает. Для такого горе-переводчика, как я, сложновата задачка.
– Самолет, как и думали, всмятку. Ничего целого. Кабина зарылась в землю, ее не видно. Фюзеляж смят, крыло отвалилось. Вот один труп, этому грудь раздавило. Второй рядом, голова лопнула как тыква. Не, живой пока… – Тут совсем близко щелкнул затвор и грохнул выстрел.
– Ты что там развоевался, Кох? – крикнули из-за кустов. – А то сейчас Майер прибежит, испугается. – Немчики дружно заржали такому остроумию.
– Раненый, не жилец, – крикнул Кох, – ничего особого. А Майера вам, дурачки, бояться надо, до меня он не доберется. – Немец закашлялся, долго, надсадно и с облегчением отхаркал в конце мокроту. Постоял, восстанавливая дыхание, и продолжил: – Груз разбросан, лезть в коробки и ящики нет никакого желания. Обмундирование, наверное. Вот еще труп.
Вот как раз в этот момент капля попала мне в глаз, и я не выдержал, моргнул.
– Ты ранен? – тихо спросил немец. Голос шел прямо из-за моей головы, он успел подойти гораздо ближе, чем когда обходил самолет.
Я просто моргнул. Почему-то подумал, что сейчас смысла скрывать свое корявое знание немецкого языка нет. Чувствовал я себя донельзя беспомощным в этот момент. Обидно до слез было: только что этот гад обозвал меня трупом, перед этим спокойно грохнув моего товарища. И переживает, наверное, только из-за того, что винтовку чистить придется. Сволочь.
– Кох, ты с кем там разговариваешь? – вдруг крикнул кто-то из кучки ожидающих новостей.
– С твоей мамой, она говорит, что заждалась меня, – гоготнул немец. – Все, я вылезаю. Пусть трофейная команда здесь корячится. Для нас ничего нет.
Что-то упало возле моего лица. Я скосил взгляд и увидел немецкий перевязочный пакет. Кох, бормоча что-то про то же самое свинячье дерьмо, полез назад в кусты.
Пистолет наконец поддался, выскользнул из кобуры. Я попытался навести мушку на спину немца, задержал дыхание. А потом подумал: «А на хрена я в него собираюсь стрелять? Только что он меня спас от плена и, возможно, от смерти». Кох удалялся, сверху продолжала литься холодная вода. Я вытер лицо, опустил парабеллум. И смог, наконец, вздохнуть полной грудью. Болели ребра, в горле клокотало. И тут ящики сдвинулись, больно ударив меня по руке с пистолетом и выбив его на землю. А дышать снова стало не особо чем.
Интересно, он патрон на меня пожалел? Или все же решил помочь? Хрен его знает. Выбираться надо, а то вдруг и впрямь примчится трофейная команда? Двигаться мешал тулуп, в который я все еще был завернут. Он сбился как-то набок, и я с трудом шевелился. Но помалу все же вылезал. Освободить бы вторую руку, тогда полегче будет. Да, Петя, тебя бы в цирк, показывать чудеса гибкости. Во второе отделение к Мессингу. Наш аттракцион продлится три часа. Или четыре. Хрен его знает, дорогие зрители, когда артист сможет вылезти. Ноги, считай, в воздухе болтаются, опереться толком не обо что. Правая рука из борьбы выключилась. Так что дергаюсь и червяком-ленивцем продвигаюсь. Очень хочется пить. Наоборот, впрочем, тоже, но штаны мочить я пока не буду, потерплю.
И вот когда до локтя оставалось сантиметров десять, я все же зацепился каблуком обо что-то и начал отталкиваться от неожиданной опоры, а потом смог освободить левый локоть. Ура, дорогие зрители, можно расходиться по домам. Представление окончено. Артист утомился.
Кое-как я вылез наружу и первым делом, извините, отлил. Аж в глазах посветлело. Потом откашлялся.
А день, кстати, угасал. Солнца за деревьями не видно, вот-вот и смеркаться начнет. Сил у меня ни хрена не осталось, вся эта байда с освобождением из-под завалов высосала все. Но на то, чтобы выдернуть наружу свой вещмешок, а за ним и тулуп, их хватило.
Ощупал себя – цел. Ни царапины, надо же! Летунов жалко, конечно. Судя по рассказам, пахали они на износ. Этот кусок нелетной погоды для них как выходной был. Так они сидели и переживали, что бездельничают, а груз сам себя не доставит. Эх, ребята, жить бы вам да радоваться, а оно вон как вышло.
Что же, посмотрим, что у меня есть. Сначала фляжка армейская, изготовлена из особо ценного материала люминия, вместимостью один литр. А в ней вода водопроводная, московская. Очень вкусная, как по мне. Последние несколько часов только о ней и мечтал. Всасывается еще на пути в желудок. Мундир парадный, одна штука. Хорошее дело, но сейчас пригодится не особо сильно. То же самое и с коробочками с наградами. Все назад, до лучших времен. Банка мяса тушеного, две штуки. Одну я сейчас оприходую, хотя не всю, а половинку. Утром добью на завтрак, перед дорожкой. А вторую – назад, про запас. О, пилотка завалялась. Пригодится. Мыльно-рыльное, смена белья, даже носовой платок. Индпакет. В вещмешок его, вместе с подарком от немца. Лучше два, чем ни одного. Две пары летних портянок. Ничего, зато перемотать сухие всегда можно.
Я поднялся на заросший кустами холмик, огляделся. Вокруг расстилались типичные украинские поля с густым черноземом, вдали виднелся лесок. Холодный дождь прекратился, слегка потеплело. Но не сказать, что сильно. Рядом никого не было, я спустился обратно к самолету, выволок трупы радиста и бортмеханика. Это Федю добил Кох. Глядя на его тело, я подумал, что выстрел немца и вправду был милосердным: когда голова лопнула пополам, как спелый арбуз, а мозги вывалились наружу, человек – совсем не жилец. Летчиков достать не смог – кабина слишком глубоко зарылась в землю. Сложил ребят рядом, забрал документы из гимнастерок. Сколько же я уже перехоронил наших бойцов? Начал загибать пальцы, сбился со счету.
Потом развел маленький костер, только чтобы тушеночку согреть. Надо поспать, а с утреца – в путь-дорогу. А как поел, глаза сами слипаться начали. Я провалился в спасительный сон.
Тулуп – дело хорошее. Очень даже полезное. И от дождя, и от холода защищает. Сверху, правда, уже не лило, но воздух был свеж. Пожалуй, что слегка чересчур. Но я человек привычный. Если бы за каждую ночь, проведенную на земле, мне платили рубль, то… Короче, богатым бы я был.
Утром перекусил наскоро, как мог; найденной лопаткой со сломанным черенком вырыл неглубокие могилы. Щелкнул вхолостую пистолетом, уложил трупы. Потом забросал землей, пытаясь сделать хоть какие-то нормальные холмики.
Похоронив ребят и написав на обломках фамилии из документов, пошел смотреть груз. Там для меня не было ничего полезного: почта плюс запчасти и прочие железки. Зато я нашел моток провода, скрутил им тулупчик и привязал его поверх вещмешка. А что, он не очень тяжелый. По крайней мере, пока. А ночью с ним вон как хорошо. Если что, выбросить всегда успею. И гранату. «Феньку». Одну штуку. Странная находка, что она делает в самолете? Так уже и не спросишь ведь.
Из зарослей я выбирался вовсе не тем путем, что немец Кох. Падая, самолет пробил небольшую просеку. По крайней мере, шиповника там росло сильно меньше. Гансикам сюда было не с руки лезть: перед ними был овражек, полный тех же кустов. А мне так ничего, в самый раз. Мне ведь совсем в другую сторону.
Из небольшого лесочка я вышел примерно через час. Передо мной лежал обширный луг, на половине даже трава скошена. Вот по нему я и побрел. Прямо на восток. А куда мне идти? Карта-то у меня была, у штурмана в планшете позаимствовал. Пятиверстовая, не очень подробная. Вот только одна небольшая проблема: я попросту не знал, где нахожусь. Никто не нарисовал жирную стрелку с надписью на кончике: «Ты здесь». А жаль, я бы не отказался. А то кто его знает, сколько мне шагать по родным просторам: пару километров или сотню? Меня бы устроил первый вариант, конечно.