– Опять бомбить будут?
Не бомбить, а взрывать, но в детали я вдаваться не стал, лишь кивнул.
Подошел Ахметшин, отряхиваясь от паутины. Дед на него зыркнул, но ничего не сказал. Что могли, сделали. Может, и дойдет до него, что с немцами шутки лучше даже не пробовать устраивать.
Мы вышли на улицу и остановились на крыльце. Ильяз продолжал попытки избавиться от мусора.
– Ладно, пойдем, прогуляемся, надо встретиться с одним человеком, – сказал я и спустился со ступенек.
– А бочему вчера не бошли? – Мой помощник засеменил рядом со мной, пытаясь подстроиться под мой шаг.
– Так вчера там и встречаться было не с кем, – объяснил я. – Может, и сейчас еще нет никого. Так что не бухти, успеешь еще належаться. Да и идти не особо далеко.
Хоть и не короткими, но все же перебежками, мы добрались до нужного места за каких-то минут сорок, не больше. Хоть и рвануло сравнительно недалеко только однажды, но рисковать все же не хотелось.
Явочная квартира была в обычном старом четырехэтажном доме. Вроде и от центра недалеко, но район какой-то глухой. Здание особо от налетов не пострадало: в парочке окон стекол не хватало, и они были прикрыты драной фанерой, а так терпимо. А с другой стороны, вид с фасада был пошарпанный, так что вряд ли немецкие квартирьеры обратят на него внимание в первую очередь. Самое то для явки.
Мы поднялись на третий этаж и остановились перед старенькой дверью, на которую была привинчена маленькая деревянная табличка с полуосыпавшейся надписью «Е. М. Линкевич». Звонка не было, и я постучал. Никакого условного знака: все эти «пять раз длинными и восемь короткими» хороши для кино, а в жизни бдительные соседи быстро обратят внимание на все эти шаманские танцы с бубнами. Чем проще, тем лучше.
Открыл нам высокий сутуловатый мужчина в возрасте сильно за полтинник, опирающийся на тросточку. Глянешь на лицо – типичный польский пан, с орлиным профилем и волевым взглядом. Он посмотрел на меня в приоткрытую дверь (цепочку не снял, осторожный) и неожиданно высоким голосом спросил:
– Вам кого?
– Я от Ираиды Матвеевны, насчет лука, – произнес я дурацкую фразу пароля.
– Лук кончился, – ответил он, – но осталось немного чеснока.
Нет, вот скажите, кто хоть придумывает все эти пароли про славянский шкаф? А ну попроси кто-нибудь этого Линкевича предъявить обещанный чеснок, а у него ни зубчика? Или спроси адрес пославшей? Нет, друзья, все эти подпольные побегушки не для меня. Не на того учился.
Хозяин цепочку снял и нас впустил. Буркнул: «Разуваться не надо» – и прошаркал дальше. Ну, мы за ним, не торчать же на пороге. Руку из кармана я не доставал, парабеллум с предохранителя снял еще на лестнице. Надо будет избавляться от этой привычки, а то с немцами и объяснить не успеешь, откуда трофей: гестапо, формальный допрос, и как особая честь – возможность самому выкопать могилку.
Прошли мимо комнаты, где я заметил сидящую на стуле яркую блондиночку в сереньком платье. Она вкручивала запалы в гранаты.
– Не подорвешь нас? – Я тормознул, Ильяз толкнул меня в спину.
– Уж будь уверен… – обожгла меня взглядом женщина. Посмотрела, будто живого тигра в зоопарке без клетки встретила. Красивая, лет двадцать пять – двадцать семь, с аппетитными выпуклостями. Губы подведены, глазки тоже тушью обработаны. На губе справа такая родинка – «мама, я женюсь». Во времена Екатерины аристократки любили такие мушки на лице рисовать. Но эта нет, оригинальная.
– Я Соловей… – придумал себе кличку. – А ты?
– А я «Проходите мимо, товарищ»… – Блондинка нахмурилась, приоткрыла газету на столе. Там лежал ТТ. Весело тут.
Я пожал плечами, потопал дальше.
За столом на кухне сидел тип, который наверняка был по недоверчивости круче меня. Свой пистолет он держал на виду, а Линкевич, внезапно избавившийся от хромоты, стоял наготове с другим. Сидящего я видел на фото, Кудря его фамилия. Признал сразу, поэтому поздоровался, как и положено вежливым людям, пришедшим в гости:
– Здравствуйте, Иван Данилович. Я Петр.
На отчество он, конечно, не тянул, молод еще, наверняка и тридцати нет. Было в нем что-то такое вертлявое. То ли волосы волнистые, то ли брови домиком. Или странноватая полуусмешка тонких губ. Или взгляд какой-то наивный. Ну не знаю. Но вот трояк до зарплаты я бы ему не дал, почему-то у меня сложилось такое впечатление. Наверняка обманчивое. Говорили мне о нем как о парне грамотном и надежном. Так что выражение лица, скорее всего, было только способом маскировки.
– Здравствуйте. Максим. Называйте меня только так, – ответил он.
Голос у этого парня был мягкий, певучий. Небось, с Полтавщины откуда-то родом. Вот как заговорил он, так и выражение лица сразу поменялось, стало сосредоточенным. Артист, да и только.
Я, не дожидаясь приглашения, пододвинул к столу крепкий еще с виду табурет и сел напротив этого Максима.
– Поговорить надо, – сказал я, щелкнув в кармане предохранителем, и после этого спокойно положил руки на стол.
Собеседник намек понял, тоже свой пистолет со стола убрал. Сзади прошаркал в другую комнату хозяин квартиры, а за ним протопал Ильяз.
Хорошо поговорили. Продуктивно, как говорят начальники. Кудря коротенько рассказал о своих планах. Видать, такие ценные указания ему дали. Так как меня интересовал Крещатик, то по нему он и доложился. Единственное, я ему посоветовал проводить взрывы во всяких конторах не тогда, когда там будут местные. А то потом те же фашисты начнут рассказывать о кровавых преступлениях большевиков, уничтожающих мирное население. Подумав, он согласился.
Рассказал товарищ Максим еще и о том, что в разных районах создаются подпольные райкомы, дал мне парочку адресов. На всякий случай я запомнил, хоть и без особой охоты. Мне эти товарищи Михаил и Трегуб не очень нужны, у них на копейку возьмешь, на рубль отдашь. Но пусть будет, мало ли что…
А под конец разговора он меня смог удивить. Он сказал, что сюда ходить не стоит, тут радиоточка, нечего внимание привлекать.
– Так давайте адресок, мне без разницы, где связь держать, – говорю я. – А про эту квартиру, считайте, забыл.
– Небоскреб Гинзбурга знаете? Он выселен, там никто не живет.
Наверное, что-то в моем взгляде показалось ему странным, и он тут же как-то подобрался весь, что ли. И я тоже вспомнил слухи, что какие-то подпольщики натаскали в какой-то большой дом взрывчатки – и случилось неизбежное. Так вот они подпольщики, вот дом, наверняка и безголовых исполнителей с горящими глазами у товарища Максима тоже найдется немало.
– Восьмой этаж? – сразу в лоб спросил я. К чему хороводы водить?
– Да… – Похоже, я его обескуражил, вон как смотрит.
– Значит, не ослышался я. Все дело в том, товарищ Максим, что у нас там оборудован наблюдательный пункт, – смотрю, а он все кивает только, – и нам, как бы так сказать помягче… ваши склады там пока не нужны. А после того, как мы свое дело сделаем, тогда и заселяйтесь, не жалко.
– И какое… ваше дело? – вроде пришел в себя подпольщик.
– Узнаете, не беспокойтесь, – улыбнулся я. – Мимо вас точно не пройдет.
Как выехала штабная колонна из Киева, так и посыпались неприятности. Чуть не через двадцать километров от городской черты началось. То машина сломается, то радисты смотрят на свои железные ящики как баран на новые ворота и не могут сказать, почему связи нет. Кто-то сломал руку. Передовое охранение свернуло не туда. Мелкие комбатовские радости, от которых Тупиков давно отвык, навалились. Мыслимое ли дело: у него в отряде полковников больше, чем сержантов. Пять сотен командиров в одну кучу собраны. Ну, и к ним три броневика, четыре «сорокапятки» и опять же четыре станковых пулемета.
Первый день прошли почти по плану. Василий Иванович про бумаги и овраги даже про себя уже давно не шутил. Хотя считал справедливой чью-то ругань на учениях, что с таким бестолковым воинством и воевать не надо – сами себя разобьют, лишь бы не мешал никто. Вот у него такого добра набралось много. Штабной работе все обучены, справляются. Да по-другому в штабе фронта и немыслимо. А вот на марше – совсем другое дело. Позабывали уже как ненужное. Ладно, способ привести в чувство даже гражданских известен. И на военных он тоже действует хорошо.
Пришлось Тупикову на вечернем построении рассказать подчиненным о необходимости правильного несения службы. Впечатлились отцы-командиры: наверное, от внешне интеллигентного и обычно тихого начштаба такого не ждали. Ну и хорошо, значит, лучше дойдет.
А вот на второй день с утра началось.
Во-первых, утром разведка донесла, что дорога на Пирятин перерезана немцами. Силы их выяснить не удалось, но точно не меньше батальона. И четыре танка впридачу. Пришлось выдвигаться по резервной дороге, на Куреньки.
Во-вторых, за ночь разогнало облака, и такая комфортная сплошная низкая облачность уже не охраняла их сверху. И ближе к полудню над ними пролетел разведчик, а чтобы им это не показалось случайной встречей, «рама» вернулась и пролетела прямо над колонной.
Пришлось быстренько организовывать дневку в рощице. С такими силами на марше – все равно что голому идти. Любое нападение, что с воздуха, что с земли, будет равно смерти. Как стемнело, двинулись дальше.
К утру дошли до какой-то балки с рощицей по краям. Там и засели, собираясь переждать день. Как на беду, опять пролетела «рама». Хоть и один раз, но все равно было неприятно. А ко всему этому – будто не хватало бед – посланная в ближайшую деревню разведка вернулась с неутешительными новостями: там стояли немцы. И сначала их было немного, до роты, но потом еще рота приехала на грузовиках, а с востока двигаются танки.
Надежда остаться незамеченными таяла. Похоже, все эти силы собрались по их души. Тут подошел подполковник Глебов, начальник оперативного отдела.
– Оборону заняли, Василий Иванович, по восточному и южному склону. Не знаю, сколько продержимся, но сдаваться никто не собирается.