Если кто-то после этого обзовет меня нормальным… Покрою гада цитатой классика. «Геополитика — тяжелая вражда полушарий мозга, которая у некоторых бывает с рождения» (Пелевин, «Поколение П»). Хотя, если быть строго корректным, следовало бы обозвать мою личную настольную ролевую игру — метаполитикой.
Интересно, что первые два тура остались всецело за тем, что я означил мировой олигархией (фактически в нее вышел симбиоз верхушки трефовой масти и черных шахмат). Из религий уцелел только буддизм, из массовых идеологий — социал-демократия, из империй — некое подобие второго рейха. Католицизм и сталинизм пролетели, хотя одно время стояли сильно… Мир явно шел под тотальный контроль всех финансовых потоков шестью персонами, но в третьем туре наметился некий перелом, а четвертый тур не сыгрался.
Самое забавное, к чему вела игровая логика:
1) Фигура, аналогичная Сталину, могла быть — в глобальном масштабе — лишь агентом мирового империализма. В моем случае, родовой финансовой олигархии, скрепленной внешними скрепами подобия религиозного ордена (я не виноват, но Крыс реально контачил с трефами).
2) Элита сильнейших враждующих государств договаривается против… не столько даже народа, сколько против элиты «второго плана».
3) Последовательно проводимый либерализм поначалу неминуемо скатывается к социал-демократии.
4) Национально-освободительные движения поначалу индуцируют левую идеологию, но в итоге ее же губят. Весь третий тур прошел под знаком борьбы «Интернационала» и «сепаратизмов».
5) «Националистическая партия» в рамках одного федеративного государства сначала разбила «имперскую партию», но потом была вынуждена отыграть обратно в ее сторону.
6) Спецслужбы тяготеют к транснациональной организации и предательству своих «государств», «этносов» и т. д.
7) Главным препятствием олигархии, как ни странно, выступила свобода слова, и она была отменена на хрен.
8) Единоличное правление в масштабах мира, как и узурпацию всех финансовых потоков одним лицом или даже одним кланом — вряд ли возможна. «Надо договариваться».
9) Попавший в номенклатурный верх никогда уже не падет ниже определенной черты, и всегда имеет шансы вернуться.
10) Мировая элита оказывается в строгом смысле коллаборационистской по отношению ко всему человечеству как периферии, то есть она ведет себя так, как будто обслуживает некую метрополию, при том, что никакой видимой метрополии нет.
…Примерно вот так. Можно предположить, что я начал играть с некими установками, и в процессе их развернул. Думаю, что 6–7 пунктов предпрограммированы совершенно. Но вот 3–4 (какие именно, не скажу) явились для мня открытием. Я действительно не подозревал, что оно обернется так. Я действительно никому не подыгрывал… единственное пожелание — сделать процесс максимально увлекательным, для чего он должен быть подробным и честным.
По итогам одной отвязно-шизовой развлекухи мог бы написать добрый конспирологический томик. Более того, если такие томики пишутся по какой-то схожей методе — респект их авторам.
Умеют ребята творчески отдохнуть!
— Надо, — говорю студентам, — изучать различные страты. Ни к каким не принадлежа. Ну вот, например, в субботу я пил спирт с бичами, а в понедельник чай с вице-премьером Российской Федерации в Белом доме. А сейчас вот тут перед вами, и еще вопрос — какой из трех опытов любопытней, экстремальней и познавательней.
При этом тактично умалчиваю, какие же мерзкие бичи, мерзкий вице-премьер, и студенты — местами тоже.
Но это было давно. Исчезли бичи, подевались вице-премьеры, и сам я сбег от студентов. Сижу один.
Но если что — могу понтоваться. Мол, было. Знайте наших, которые знали тех.
Сейчас я ленивый, скучный. Обрюзг. Пишу мемуар.
Если бы я был христианским проповедником, я бы сказал самому себе — «тебя терзают мелкие бесы, которым ты по запарке торганул душу». Возможно, я бы даже поверил.
Дело в чем? Временами накатывает такой невроз, а может, это называется по-другому. Подсознательно ждешь какого-то нападения — на улицах, вообще в любых местах, кроме 3–4 совсем уж знакомых. Это не разумный страх, когда прохожий обходит компанию бухой гопоты. Я-то как бы жду всего и от всех — среди бела дня, от мужчин, женщин, детей, знакомых и незнакомых. При этом мне никто ничего плохого не делал — явилось само собой, не реакцией на реально пережитый кошмар. Правда, когда сильно занят, спешу, думаю, когда сильно хорошо, или плохо, или болею, или чувствую прилив сил — не накатит. Накатит тогда, когда нормальному человеку скучно. Он идет и скучает, как образ лишнего человека в русской литературе. Я иду и тревожусь, как идиот.
Проповедник бы мне сказал: в книжках ты описал мир веселого конца света, где любой прохожий — вынет и стрельнет. Ты, сука, оклеветал мир, и вот ты живешь в тобой сотворенном, тебе кажется — «сейчас начнется», а ведь это твоя же фирменная поделка. Ты сам вымутил этих бесов, и вот они, мелкие суки, тебя грызут.
Проповедник мог бы говорить долго.
Я все-таки полагаю, что это: а) резкое окончание резко алкогольного периода жизни, б) ряд еще вполне физичных причин…
Поживем — увидим.
Но версия про бесов мне бы импонировала.
P.S. Помню, кстати, эта фигня вроде бы прошла. И по этому поводу тоже можно придумать какую-нибудь красивую лжетеорию.
Везде в гостях, нигде в доме. Я про свои «занятости», «профессии» — или как это называется? В каждой области я словно представительствую за что-то другое, в силу чего меня терпят (некоторые, может, и любят).
На кафедре я был литератор, может быть, журналист… Пытались привить мне «научный стиль». Мол, вы эту публицистику бросьте. Нет, вы очень творческий человек. Мы это ценим. Но бросьте. Давайте жить по-научному. Привилось бы лучше, если бы не пытались привить уважение к нему, к стилю. Так и не научился: болею отвращением к списку литературы, к прочему. Ну вот. В научной среде я играю за журналистов.
Журналисты понимают, что я, конечно, не журналист. Ученый, писатель — типа того. Некоторую журналистскую работу могу делать лучше среднего, некоторую не могу вообще. Но по стилю жизни, по образу мысли — ни хрена, конечно же, не медийщик. Писатель. Ну и посему бы редакции — не позволить себе писателя? При каждом просвещенном дворе должен быть немного Вольтер, при просвещенной редакции — должен быть немного писатель.
Для писателей я… для кого «журналист», для кого «философ». В зависимости от того, чего я больше цитировал на последней встрече. Писатель, прежде всего, человек художественный. А я как бы знающий. Хотя в кругах по-настоящему знающих или осведомленных ценима скорее моя «художественность». Чего уж я такого знаю?
В системе образования я пытался выглядеть кем угодно, только не «преподом». Преподом по случаю, скажем. «Ребята, я к вам на минутку зашел погреться». А так вообще-то я по свои делам. По каким? Ну, могу рассказать… И я рассказывал. Чего-то из писательства. Из журналистики. Просто из разных тус. В системе дополнительного образования меня представляли по-разному. Было дело — ездил на летнюю школу «политологом». А на каком-то круглом столе перед мной стояла табличками, там написано было «философ».
Когда в одной из сфер я держу блистательное поражение, то тихо уползаю в другую. Допустим, я сбежал с вуза именно так. Совершенно бессмысленно заманивать меня к диссертации, к аудиториям, пока блистательное поражение вновь не одержано где-нибудь на другой поляне. Поляны надо навещать. Чтобы не соскучились.
У меня много плохих черт, но есть хорошее. Волнуюсь, пока не понимаю, что делать. Волнуюсь, чтобы начать решать. Почти перестаю, как решил. Почти все равно, чем закончится… И еще замечаю странную — мелкие потери занозят меня сильнее, чем крупные. Особенно если крупные были следствием прозрачного мне решения, а малые — хрен знает чего. Ну допустим: потерял тут несколько тысяч долларов на фондовом рынке, сумма не смертельная, но мне значимая. Переживаю меньше, чем по поводу потерянных 1000 рублей. Я знаю, что в коробке должно лежать девять тысяч, а там восемь… Где, блин, штука? Вот именно непонятность, отсутствие контроля — и бесят. Долго — не целый день, но все равно долго — переживаю. По поводу долларов — не переживаю вообще. Это же был следствием решения, верно? Я же сам так решил? Это же стратегия? Это ведь не была совсем глупая стратегия, верно? Это же просто не повезло? Ну и вот. И мне уже кайфно. Я потерял, и мне кайфно. По причине того, что я не расстраиваюсь там, где расстроился бы любой другой человек моего достатка. А когда меня крючит из-за выпавших из кармана ста рублей, я знаю, что нормального человека с такого вообще не крючит, никак… И меня начинает крючить еще сильнее.
Девушка-служака обыскивает меня в аэропорту Домодедово. При этом я замешкался, и она:
— Пошевеливайтесь… Привыкли стоять в очередях в семидесятые годы…
Это мне, 1978 года рождения. Сама девушка — не старше меня. Неплохо сохранившаяся с семидесятых! С интонациями тетки из советского магазина, или постсоветского клерка. И самое похожее в ней на теток — фраза про 1970-е. Какое-то особое хамство, смешанное с какой-то особой глупостью, что это почти уже песня, почти сюжет.
Март 2007 года. С ребятами понтовались на Красной площади — «чья мобила дешевле?» Или как варианты — чья старее и примитивнее? Я вышел в финал с парнем, показавшим хреновину за 700 рублей. Но, блин, это ей сейчас 700 рублей. А моя в принципе не продается. Это была самая примитивная модель 2003 года, стоившая тогда 2000 рублей. Через год-другой это стоило уже 1000, потом исчезло.
— Хорошо стоим, — сказал кто-то, — в провинции так не бывает.
Нас было десять человек, мы приехали из разных провинций. Через час в Кремле у нас была встреча с Сурковым. Мы были молодые писатели.