Ранние, чугунные, мортирные снаряды отливались не так точно, как современные, стальные, начинённые пятью пудами шимозы, а потому разброс у них был куда значительнее. А может, дрогнула рука у одного из наводчиков – и в результате бомба, которой предназначено было обрушиться на внутренний рейд, преодолев крутой изгиб баллистической дуги, легла посреди одной из улиц Нового города. Взрыватель на сей раз не подвёл, как это случалось сплошь ирядом, и бомба исчезла вкоптящей вспышке чёрного пороха, разбросав вокруг веер бритвенно-острых осколков чугуна.
Оказавшимся поблизости двум нижним чинам Седьмой Восточно-Сибирской стрелковой дивизии не повезло: осколками их посекло на куски. Погиб китаец-рикша; кухарка полковника Суховеева, возвращавшаяся в хозяйский дом, получила удар в голову куском брусчатки и скончалась в госпитале два часа спустя. Кроме неё в госпиталь привезли десяток прохожих, посечённых чугунной и каменной шрапнелью, контуженных взрывной волной. Несколько домов лишились оконных рам; стёкла дождём посыпались вдоль всей улицы. Всё же дымный порох – это вам не шимоза; разрушения могли бы оказаться куда серьёзнее, будь на месте чугунной старушки стальная, начинённая мелинитом бомба. А так разрушения оказались более чем скромные, что же до жертв – ну не повезло, бывает. Война. Осада.
В момент взрыва Сёмка остановился, чтобы поправить подвернувшуюся штанину и присел на корточки. Волной спрессованного до каменной твёрдости воздуха его шваркнуло об жиденький заборчик палисадника. Светка же с Галиной схлопотали лишь горсть мелкого каменного крошева, хлестнувшего их по спинам, – больно, но не опасно. Основная масса осколков, предназначенных им беспощадной геометрией взрыва, досталась рикше и, похоже, третьему гостю из будущего – Георгию Петровичу, как раз и остановившего китайца, чтобы нанять его везти уставших девочек. Когда рассеялось вонючее облако порохового дыма и пыли, Георгия Петровича на мостовой не оказалось – на брусчатке сиротливо лежала соломенная шляпа-канотье, смятая так, будто побывала под колёсами ломовой телеги. Рядом кулём валялось тело денщика Казимира; осколком ему аккуратно, будто гильотиной, срезало голову, и та, словно мяч, откатилась шагов на пять в сторону. В обломках повозки хрипел умирающий рикша; по улице бегали женщины, но историка нигде не было. Подбежали трое пехотных солдат и ефрейтор; Сёмку, перемазанного кровью и землёй, уложили на шинель. Светка молчала, вцепившись в его руку. По щекам её катились слёзы, прокладывая грязные дорожки в толстом слое белёсой пыли. Галина Топольская, бледная, решительная, распоряжалась стрелками, суетившимися вокруг раненого. Солдаты почтительно косились на красные кресты на платке и переднике «маленькой сестрички», а ефрейтор, матерясь под нос, чтобы, не дай Бог, не услышала барышня, откручивал от разбитой тележки оглобли.
«Она ещё Казимира не видела, – мелькнула мысль у Светланы. – Вот вам изменение прошлого – в дневниках Галины о гибели денщика её отца нет ни слова! А ведь наверняка упомянула бы о таком происшествии: Казимир был очень близок семье Топольских».
«Выходит – если бы мать Галины не отправила денщика с гостями, он остался бы жив? – Светка на всякий случай подвинулась правее, чтобы Галка не увидела лежавшего на мостовой обезглавленного трупа. Один из стрелков, помявшись, извлёк из мохнатой папахи чистую тряпицу и прикрыл голову убитого. Светлана облегчённо вздохнула и отвернулась, не выпуская Сёмкиных пальцев. Краешком сознания девочка удивлялась – как это она ещё способна рассуждать на отвлечённые темы? Это что, плоды нравственной закалки, приобретённой в путешествиях во времени? Чушь какая…»
Однако слёзы больше не текли, и только корка подсыхающей пыли неприятно стягивала кожу. Светлана недовольно помотала головой, – очень хотелось смахнуть неприятное ощущение – но рук не разжала.
– А ну-ка, барышни, посторонитесь, позвольте осмотреть раненого! Я провизор с госпитальной «Монголии»…
Невысокий чернявый господин на вид лет около тридцати, в фуражке и флотском, с двумя рядами золочёных пуговиц, чёрном офицерском пальто склонился над мальчиком. Солдаты топтались за спиной новоприбывшего. Тот, ловко орудуя извлечёнными из саквояжа ножницами, распорол окровавленный рукав Сёмкиной курточки и принялся ощупывать руку выше локтя. Галина, присев, придерживала голову раненого.
Светка, судорожно всхлипнув, подошла.
– Вы, сестрица, не из седьмого солдатского? – быстро говорил провизор. Его длинные, покрытые пятнами, будто от химикатов, кисти, уверенно тискали предплечье раненого. – Помнится, в мае имел удовольствие вас видеть – когда возил с «Монголии» полные кислородные подушки взамен израсходованных. Мы там наладили собственный газовый аппарат – вот и делимся помаленьку с другими госпиталями, а то раненые очень страдают от отравления продуктами шимозы. Меня, если припомните, зовут Фейгельсон, Михаил Симонович, я фармацевт. А вы, кажется, вместе с маменькой в сёстрах милосердия?
Топольская обрадованно закивала – узнала чернявого фармацевта. А тот, оставив Сёмкину руку, склонился к его лицу, задрал веко и зачем-то подул на переносицу. Галина нахмурилась: мальчик слегка дёрнул головой и невнятно что-то промычал. Фейгельсон удовлетворённо кивнул, стащил с носа пенсне и стал протирать его об сукно на груди. Галина выхватила было из рукава платок, но провизор уже извлёк из саквояжа марлевую салфетку и снова взялся за круглые стёклышки. Маленькие его усики, сильно закрученные вверх на кончиках, так забавно при этом задвигались, что Светлана против воли улыбнулась.
– Цел ваш кавалер, барышни, – успокоил девочек Фейгельсон, покончив с пенсне. – Попорчена мякоть руки – всего и дел. Кость, слава Создателю, цела. Сейчас перевяжем, у меня, кажется, ещё остался бинт…
И снова зарылся в саквояж.
Галина ловко промокнула длинный порез на Сёмкином плече марлевым тампоном; один из стрелков тонкой струйкой лил из фляги воду. Фармацевт наконец оставил саквояж и принялся сдирать с аккуратной пачки бинта жёсткую коричневую бумагу.
– Кровопотери почти нет, так что беспокоиться не о чем. Не волнуйтесь, заживёт как на собаке, а вот контузия имеется, и, я бы сказал, сильная. Так что юноша пробудет некоторое время без сознания. Надо бы его срочно в госпиталь…
Галина встрепенулась:
– Давайте к нам! Мама как раз на дежурстве, она…
– Не советую, барышня, не советую, – покачал головой провизор. – Я, видите ли, как раз оттуда – сопровождал раненых с форта номер два. Ночью японцы там дважды ходили на приступ и были отбиты, с большой потерей. Наша убыль, слава Богу, невелика, но всё же побитых прилично. Да и бомбардировка эта… Госпиталь ваш под завязку, тяжёлых класть некуда.
Светке вспомнилось заваленное ранеными крыльцо бывшей гимназии.
– Тогда куда же? – растерялась Галина. – Надо ведь, чтобы его сразу приняли, контузия – дело опасное…
– А давайте к нам, на «Монголию»! – предложил Фейгельсон. – Я как раз туда. Утром часть раненых свезли на берег, в Сводный госпиталь, что возле Перепелиной горы. Так что места есть, устроим вашего кавалера в лучшем виде. Младший врач нашей «Монголии», Ковалевский Владимир Павлович, – отменный терапевт, знаток нервных болезней и лучше всех в Артуре разбирается в последствиях контузий.
Возможно, у гостьи из будущего и было особое мнение по вопросу квалификации местных медиков, но она благоразумно оставила его при себе.
– Но ведь внутренний рейд обстреливают из осадных пушек… – неуверенно заметила Топольская. – А если и в «Монголию» попадут?
Фармацевт пожал плечами:
– А вы, барышня, можете указать сейчас в крепости хоть сколько-нибудь безопасное место? На форте номер три новые бомбы прошивали шестифутовый бетонный потолок, как японскую бумажную ширму. Так что на пароходе ли, на суше – какая теперь разница? Все под Богом ходим…
Прибежал ефрейтор с оглоблями и начал просовывать их в полы может, оставить? застёгнутой на все пуговицы шинели – готовил носилки. Галина отправила стрелков искать повозку, и Светлана приняла Сёмкину голову, подсунув ему под затылок изрезанную фельдшерскими ножницами курточку. Что-то тяжёлое, в кармане, больно стукнуло острым углом по коленке, но Светка даже не поморщилась. Слёзы давно высохли, оставив на щеках неровные полоски. Со лба, из-под чёлки, сползла тоненькая струйка крови – и застыла тяжёлой каплей над самой бровью.
– Ну-ка, ну-ка, барышня… – Фейгельсон решительно взял запротестовавшую было Светлану за виски, и стал осматривать лоб.
– Ничего фатального, камешком царапнуло. Не волнуйтесь, не пострадает ваша красота – если не будете лезть грязными руками. А то ведь и до заражения недалеко – вон сколько пыли! Сейчас промоем, а на «Монголии» продезинфицируем и наложим хорошую повязку.
Всю дорогу до порта Галка рыдала. Она буквально в последний момент вспомнила о Казимире и теперь захлёбывалась слезами, уткнувшись в Светланину пелеринку. Служба в госпитале приучила девочку к виду крови и человеческих страданий, но ни разу за всю страшную артурскую страду ей не приходилось ещё терять близкого человека. Призванный четыре года назад из города Остороленка Ломжинской губернии Казимир, младший сын отставного вахмистра Волынского уланского полка, стал девочкам Топольским кем-то вроде дядьки. Он нянчил годовалую Ларочку, учил ездить верхом саму Галину, а в нелёгкие дни осады, как мог, заботился о дочках и супруге капитана Топольского. Он сопровождал Галину в гимназию, а потом в госпиталь, стараясь оградить от малейшей опасности… Светлана зажмурилась, вспомнив, как в минуты волнения денщик переходил на польский, сам того не замечая. А теперь – умер, убит!
Вид растерзанного осколками тела, оторванной головы, прикрытой пропитанной кровью тряпицей, – на пыльной брусчатке, как посторонний предмет! – поверг Галину в отчаяние. Светлана, неудобно устроившись вместе с подругой в тряской повозке коляске, обнимала, гладила по голове, шептала какие-то слова…