В гостиную вошел с видом снисходительным и чуть-чуть настороженным: художник Маковский, картина «Посещение бедных». А сам диктовал сердцу ритм биения: не тук-тук-тук-тук, а тук… тук… тук… тук. Сердце изо всех сил старалось, но получалось у него плохо.
Только всё это было зря — и напускная величавость, и насилие над адреналиновым балансом. Хозяйку интересовал только один вопрос: правда ли, что Николас настоящий баронет. (А Мадам Куценко оказалась женщиной молодой и не правдоподобно красивой. Всё в ее лице было идеальным: кожа, рисунок губ, изящный носик, форма глаз. Николас попытался мысленно хоть к чему-то придраться, но не сумел — Инга Сергеевна являла собой само совершенство. Ей бы легкое косоглазие, или чуть оттопыренные уши, или рот пошире — одним словом, хоть какой-то дефект — и была бы неотразима, подумал Фандорин. А так вылитая кукла Барби, свежезамороженная клубника.
— People at the agency told me that you have a hereditary title. Is it true?[1] — спросила хозяйка, произнося английские слова старательно, но не очень чисто.
— I am afraid, yes, — по-аристократически скромно улыбнулся соискатель, да еще слегка развел руками, как бы извиняясь за это обстоятельство своей биографии. — Nobody is perfect.[2] Правда, баронетство наше недавнее, первым баронетом Фандориным стал мой отец.
— Для британца вы слишком хорошо говорите по-русски, — забеспокоилась госпожа Куценко. — И потом… — Она замялась, но все-таки спросила. — Скажите, а как человек может ну… подтвердить, что он действительно имеет титул? Что, прямо в паспорте пишут: лорд такой-то или баронет такой-то?
— Зачем в паспорте? Выдается грамота, подписанная монархом. Хотите, покажу, как это выглядит? Она у меня с собой. Там собственноручная подпись королевы Елизаветы.
Фандорин сделал знак горничной, чтобы принесла из прихожей саквояж, а сам подивился Жанниной предусмотрительности. Вместе с ключами от машины, водительскими правами и телефоном он получил отцовский баронетский патент, который должен был храниться дома, в шкафчике, рядом с прочими родовыми реликвиями. Выводов отсюда проистекало как минимум два. Первый: оказывается, помощники Жанны умеют проникать в чужие квартиры и производить там обыск, не учиняя погрома и вообще не оставляя каких бы то ни было следов. И второй вывод, еще более пугающий: Алтын и дети от подобных вторжений абсолютно ничем не защищены. Именно это Жанна, должно быть, и хотела ему лишний раз продемонстрировать.
Пока Инга Сергеевна с любопытством разглядывала геральдических зверей на грамоте, Николас для пущего эффекта прибавил:
— Как видите, нашему баронетству нет и тридцати лет, но вообще род Фандориных очень древний, еще от крестоносцев.
Хозяйка смущенно попросила:
— Можно я сделаю ксерокопию? Нет, нет, не для проверки, что вы! — Блеснув голливудской улыбкой, призналась. — Хочу подругам показать, а то не поверят. Знаете, я ведь тоже из дворянского рода. Мой прадед, Серафим Пименович Конюхов, при царе Александре Третьем получил личное дворянство. Вот он, видите? Я по старой фотографии заказала.
Посреди стены, на самом почетном месте, висел сияющий лаком портрет чиновника, судя по выпученным глазам и носу картошкой, а в особенности по имени-отчеству, выслужившегося из поповских детей. Николасу стало стыдно, что он расхвастался своими крестоносцами, однако Инга взирала на своего предка с гордостью. Наверное, полагала, что личное дворянство — это какая-то особенно почетная разновидность аристократии, с личным шофером и личной охраной.
А дальше разговор перешел в аспект практический: сколько гувернер будет получать, где жить, с кем питаться. Из этого Николай понял, что пропуск на эшафот он себе благополучно добыл, и внутреннее напряжение немного ослабло.
— Наша Мирочка — девочка необыкновенная, вы сами увидите, — стала рассказывать хозяйка про ученицу. — В чем-то она гораздо взрослее своих сверстниц, а в чем-то, наоборот, сущий ребенок.
Могу себе вообразить, кисло подумал Фандорин, представив себе, что за чадо могло взрасти в этом кукольном доме за глухой стеной, сплошь утыканной видеокамерами. Что было, действительно, необычным, так это имя. Во внешности Инги Сергеевны ничего семитского не было. Быть может, господин Куценко?
— Девочку зовут Мирра? — переспросил Николас.
— Нет-нет, — засмеялась хозяйка. — Имя у нее, конечно, ужасное, но не до такой степени. Не Мирра, а Мира, уменьшительное от «Миранда». Претенциозно, согласна, но нас не спрашивали.
Это загадочное высказывание поставило Фандорина в тупик, однако лезть с расспросами он не решился.
— Во-первых, нужно заняться с Мирочкой английским — чтоб был такой же чудесный выговор, как у вас. — Инга Сергеевна стала загибать тонкие пальцы с серебристыми ногтями. — Во-вторых, хорошо бы, чтобы она и по-русски тоже говорила, как вы. Неграмотное строение фразы, вульгаризмы — это еще полбеды, но ей нужно избавиться от этого жуткого прононса! Далее. Общий уровень. Выработайте культурную программу, привейте ей хороший вкус, базовые представления об изобразительном искусстве, музыке. Особенное значение мы с мужем придаем правильному чтению. Не обязательному, которое включено в школьную программу, а внеклассному. Именно по начитанности этого рода тонкие люди определяют, что ты за человек.
Николас с серьезным видом кивнул, подумав, что потуги новой элиты на утонченность по-своему трогательны. Мужьям, конечно, не до «внеклассного чтения», они слишком заняты проблемами выживания и пожирания себе подобных, всякими там откатами, обналичками и заморочками. Но женщины, извечные оберегательницы и покровительницы культуры, уже устремляются душой к прекрасному, даже если пока оно еще имеет вид пухлых купидончиков на расписном потолке и чудовищных портретов в золотой раме. Ничего, они наймут своим отпрыскам дорогих бонн и гувернеров, научатся отличать искусство от китча. Скоро, очень скоро взбитое молоко российской жизни обрастет слоем нежнейших сливок.
— Агбарчик, золотце! — воскликнула вдруг хозяйка, прерывая свой монолог. Вытянула губы трубочкой, протянула руки книзу, и на колени ей впрыгнула беленькая ухоженная болонка. — Познакомься, это наш новый друг. Лаять на него нельзя, кусать тем более.
К собакам Фандорин всегда относился с симпатией, но от вида этой его передернуло — вспомнились слова Жанны, сказанные во время безумной гонки по шоссе.
Болонка соскочила на пол и дружелюбно потыкалась Николасу в ботинок. С отвращением глядя на ее мокрый нос и болтающийся розовый язычок, магистр сдавленным голосом сказал:
— Славный песик. Но почему «Агбар»? Разве это не мужское имя?
— А он у нас и есть мальчик, — просюсюкала хозяйка, подхватывая повизгивающего Агбара на руки. — Смотрите, как он на вас смотрит. Вы ему понравились… Так на чем я остановилась? Ах да. Про внеклассное чтение я уже сказала. Теперь самое главное. Девочку нужно обучить манерам, она монструозно невоспитанна. Школьные предметы — не ваша забота. К Мирочке ходят профильные учителя, и она очень неплохо успевает по всем дисциплинам. Но как она держится, как разговаривает, как ходит! Девочка кошмарно запущена. Во весь рот зевает, даже не прикрываясь ладонью. Когда икнет, говорит: «Икотка-икотка, беги на Федотку». Если кто-то чихает, желает доброго здоровья. Представляете?
Николас сочувственно покивал.
— Я бы хотела, чтобы уже к Новому году ее можно было вывозить в свет.
Он с трудом сдержал улыбку, представив этот «свет»: вчерашних завмагов, райкомовских работников и бухгалтеров, изображающих из себя салон Анны Павловны Шерер.
— Но еще до того, в ближайший вторник, Мирочку ждет первое серьезное испытание. Отец решил устроить прием в честь ее дня рождения. Соберется много гостей. Она не должна ударить лицом в грязь. Как вы думаете, сэр Николас, многого ли вы сумеете добиться за столь короткий срок?
Он озабоченно покачал головой и нахмурил лоб, как это делает ДЭЗовский сантехник, когда говорит: «Ну не знаю, командир, сам гляди, работы тут много, а у меня смена кончается».
Окончательно входя в роль, сказал:
— Сделаем. Зевать она будет с закрытым ртом, это я вам гарантирую. Кстати, сколько вашему ребенку лет?
Ответ был неожиданным:
— Через три дня исполнится восемнадцать.
Вот тебе на! Хозяйка выглядела максимум лет на тридцать.
Инга Сергеевна улыбнулась, правильно истолковав удивление собеседника в лестном для себя смысле.
— Вы думали, что Мирочка моя дочь? Нет-нет, это дочь моего мужа. Там целая романтическая история… — Госпожа Куценко сделала неопределенный жест, однако от пояснений воздержалась, вместо этого сочла нужным сообщить. — Вместе мы живем совсем недавно, но я успела полюбить Миру как родную дочь.
За окном раздался шелест колес по гравию, и лицо хозяйки просветлело.
— Это муж! Он ненадолго, скоро снова уедет по делам, но я хочу, чтобы он на вас взглянул. Посидите, пожалуйста.
И вышла, оставив Фандорина одного.
Вежливей было бы сказать: «я хочу вас познакомить», мысленно поправил он работодательницу и сам усмехнулся — надо же, учитель изящных манер. Не поменять ли профессию? Пятьсот долларов в неделю на всем готовом, плохо ли?
Госпожа Куценко вернулась в гостиную, сопровождаемая невысоким мужчиной лет сорока пяти — пятидесяти с некрасивым, но, пожалуй, значительным лицом: высокий лоб, бугристый плешивый череп, внимательные глаза за толстыми стеклами и неожиданно сочный, толстогубый рот.
Так-так, вычислил Николас. История семьи угадывалась без большого труда. Этот самый Куценко несколько лет назад разбогател, женился на молодой фифе, а прежнюю подругу дней своих суровых, как это водится у мужчин предклимактерического возраста, отправил в отставку. Недавно же отобрал у нее и дочку, должно быть, хорошо за это заплатив. Нет повести банальнее на свете.
Вошедший протянул руку с длинными, как у скульптора или пианиста, пальцами и тихо сказал: