— Нет. Оклемается.
— Коля! — закричала через дверь Миранда. — Ты живой? Коля!
— Да-да, — нетерпеливо откликнулся он. — Анатолий, почему вы это сделали? Я думал, вы…
Фандорин не договорил, потому что не сумел подобрать правильных слов, но Утконос понял и так.
— Ты думал, я пень безухий? Нет, Коль, я давно к тебе приглядываюсь. Правильный ты мужик. Пацанёнка тогда на шоссе спас. И вообще. Говоришь по делу. Правду ты сказал — потом сам себе печёнку выгрызу. Главное, девчонка-то чего ей далась? Ну, замочи её, чтоб не заложила или в отместку. А мучить зачем?
Толя открыл комнату, где была заперта пленница, и немедленно получил удар дверью по носу. В холл стремглав вылетела Мира, мельком взглянула на следы побоища и бросилась к Николасу.
— Уроды! Козлы! Что они с тобой сделали! Тут больно? — Она потрогала его щеку, отняла пальцы — они были красными. — А тут?
— Да ерунда, ссадины, — ответил Ника, чувствуя себя персонажем из голливудского фильма. (Are you okay? — I'm fine. И небрежно размазать кровь по лицу.)
— Валить надо, — сказал Толя. — Ты правильно говорил. Ястыков за облом с нас спросит.
Мира посмотрела на Утконоса, перевела взгляд на Фандорина.
— Он что, за нас? — Николас кивнул. — Его папа подослал, да?
— Нет. Твой папа… купил Ильичевский комбинат…
Сказал — и отвернулся, чтобы не видеть её лица. Мира шмыгнула носом. Плачет?
Нет, её глаза были сухими, только блестели ярче обычного.
— Тогда почему он нам помог? — шепнула она Николасу на ухо.
— Потому что слово эффективнее кулака, я тебе это уже объяснял.
Она взяла его за руку, посмотрела на разбитые костяшки:
— Оно и видно. — И вдруг поцеловала его окровавленные пальцы, а потом расплакалась.
Толя тронул Фандорина за плечо.
— Всё, ноги. Макс пускай сам. Он скоро очухается. Калач тёртый, выкрутится.
У подъезда Утконос быстро повертел головой вправо-влево, сунул Николасу пятерню.
— Ладно, Коля, бывай.
— Ты куда теперь?
— На Кавказ подамся. К абхазам или в Махачкалу. Там работы много.
Он поднял воротник куртки, кивнул Мире и, перепрыгнув через заборчик, двинул прямо сквозь голые кусты. Закачались ветки, потом перестали. От плохого профессионала по имени Толя осталась только цепочка рифленых следов на снегу.
— А мы куда? — спросила Мира, размазывая слёзы. — К папе, да? Или куда?
К папе хорошо бы — чтоб задать ему пару вопросов, подумал Николас. Но сказал не так:
— Пока не знаю. Главное — подальше отсюда.
Быстро шли по Кимринской улице. Мира еле поспевала за размашистым шагом учителя, вынужденная то и дело переходить на бег.
Фандорин через шаг оглядывался назад, голосуя автомобилям.
Первым остановился фургон «газель».
— Куда надо? — спросил шофёр.
— Куда-нибудь подальше, — пробормотал Николас, нервно глядя на вылетевший из-за поворота чёрный джип. Вспомнив, что по мобильному телефону можно определить местонахождение, вынул аппарат из кармана, потихоньку бросил под колесо.
— За стольник докачу хоть до Ерусалима, — весело предложил водитель. Джип пронёсся мимо.
— Куда-куда? — уставился Ника на шутники. — До Иерусалима?
— Ну. В Новый Ерусалим, свечки везу.
А, это он про Ново-Иерусалимский монастырь, дошло до Николаса. Вот кстати. Оттуда и до Утешительного недалеко.
Хотя это ещё надо было подумать, ехать в Утешительное или нет…
Вот по дороге и подумаю, решился Фандорин.
Сели, поехали: весёлый шофёр — слева, пел про батяню комбата и товарища старшего сержанта; Николас — справа, думал про Мирата Виленовича и Олега Станиславовича;
Мира — посередине, всхлипывала и шмыгала носом.
Так, каждый при своём занятии, и катили до самой Истры.
Купол Воскресенского монастыря — пузатый, несуразный, не похожий ни на одно известное Николасу творение православной архитектуры — засверкал позолотой над полями задолго до того, как грузовичок подъехал к тихому городку. Заглядевшись на диковинную конструкцию, Фандорин на минуту отвлёкся от насущных мыслей, вспомнил жестоковыйного патриарха Никона, который затеял в дополнение к Третьему Риму и даже в затмение оного воздвигнуть новый Господень Град. А поскольку ни патриарх, ни его зодчие в Святой Земле отродясь не бывали, то черпали сведения с европейских картин, на которых Иерусалим изображался в виде фантастического златобашенного бурга готико-мавританского обличья. Как это по-русски, подумал Николас: материализовать заведомую европейскую химеру. Но лучше уж монастырь, чем логический немецкий парадиз в одной отдельно взятой нелогической стране.
Попрощались с шофёром, который отправился с накладными к какому-то отцу Ипатию. Остались у надвратной башни вдвоём.
Дилемма, над которой Фандорин ломал голову всю дорогу от Москвы, так и не была решена.
Идти к Куценко или нет? Этот человек сделал свой выбор. Наверняка давшийся ему нелегко, но всё же окончательный и обжалованию не подлежащий. Было, скорее всего, так. Он искренне намеревался выполнить условия сделки, но, когда увидел торжествующую физиономию врага, ненависть выжгла из его сердца любовь, перевесила её. Или же порыв был менее романтического свойства: Мират Виленович просто физически не смог выпустить из рук желанный куш. Закоченел, как чеховский дьячок при виде лохани с чёрной икрой, и забыл обо всём на свете. Так или иначе, он сам отказался от дочери. Согласился с тем, что он больше не отец.
Вопрос в том, согласилась ли с этим Мира? Девочка немного постояла возле молчаливого магистра и отправилась гулять по монастырской территории. Задрав голову, разглядывала купола, садилась на корточки, чтобы прочитать полустёртые надписи на старинных надгробьях. По виду — самая обычная экскурсантка. Приехала с классом или с родителями, да и отбилась от своих.
Ладно, Мират Виленович оказался негодяем, думал Николас. В иных обстоятельствах следовало бы предать эту жертву алчности, этого скупого рыцаря презрению, вычеркнуть из своей жизни. Но у кого кроме Куценко искать защиты от опасности?
Жанны больше нет, но Ястыков-то остался. Он наверняка жаждет возмездия, а головорезов у Олега Станиславовича и без Жанны предостаточно. Кто-то из них приставлен следить за фандоринской квартирой. А там живёт маленькая черноволосая женщина и двое четырёхлетних любителей сказок, которых Ясь обещал оставить в живых, только если операция пройдёт успешно. Ястыков же, как он сам сказал, человек слова.
И все прочие соображения стали несущественными.
Николас быстро направился к Мире, сосредоточившись только на одном: как уговорить её вернуться к отцу. Если девочка заупрямится, Алтын и дети погибли — защитить их будет некому.
Миранда склонилась над серой, поросшей мхом плитой. Оглянулась на Фандорина, и он увидел, что её глаза сухи, а лицо непроницаемо. Значит, уже приняла решение, с замиранием сердца понял он.
— Смотри, какая смешная надпись, — сказала она, водя пальцем по полустёршимся буквам. — «На сём месте погребён конной гвардии вахмистр Дмитрий Алексеевич Карпов на седьмом году возраста своего веселившимся успехам его в учении родительским сердцам горестное навлёкший воспоминание преждевременною 16 марта 1795 года своею кончиною. Покойся милый прах до невечерня дня».
— Что ж тут смешного?
— Ну как же — вахмистр на седьмом году возраста. И грамматика — шею свернёшь.
— Витиеватость считалась в те времена хорошим тоном, — объяснил Николас, не зная, как подступиться к разговору.
Мира задумчиво протянула:
— Красиво — «до невечерня дня». Отчего малыш умер? Жалко.
Выпрямилась и пошла гулять дальше, Николас же шёл следом, уже чувствуя с нарастающим отчаянием, что не найдёт таких слов, которые заставили бы его гордую воспитанницу вернуться к предавшему и продавшему её отцу.
В этот холодный и солнечный ноябрьский день монастырь был почти безлюден. Присыпанные снегом деревья, забытые могилы, утонувшие в земле старые стены — всё это, казалось, и не нуждалось в людях, отличным образом обходилось без них.
Может быть, именно поэтому Мира повернула от церквей в сторону дальней стены, где располагались домики монастырских служителей.
Николас тащился следом, невидящим взглядом посматривая на палисадники, огороды, окошки с цветными занавесками. Как найти правильные слова, чтобы она переступила через свою боль, через ужасную травму и, несмотря ни на что, простила Мирата Виленовича? Есть ли вообще на свете такие слова?
Было очень тихо, только поскрипывал снег под ногами, да бубнило где-то радио.
— Криминальная хроника, — произнёс бодрый женский голос. — Сегодня утром в автомобиле «БМВ», припаркованном на стоянке возле здания Госкомимущества, обнаружены два трупа с огнестрельными ранениями. Оба мужчины убиты выстрелом в рот.
Судя по документам, это известный предприниматель, владелец сети аптек «Добрый доктор Айболит» Олег Ястыков и его шофёр Леонид Зайцев. Несмотря на то, что двойное убийство произошло в людном месте и в дневное время, свидетелей преступления нет. Оперативно-следственная группа…
— Мира! — закричал Фандорин во всё горло. — Мира!
И не смог продолжить — пошатнулся. Облегчение было таким абсолютным, таким физическим, что его замутило, как водолаза, слишком быстро вынырнувшего из-под толщи воды.
— Что?! Коля, что с тобой?! — испуганно пискнула Мира.
Кинулась к нему, крепко обняла, чтобы не упал.
— Тебе нехорошо? Сердце?
— Она его убила, — с не по-христиански ликующей улыбкой сообщил Николас. — Жанна. Ястыкова. Выстрелом в рот. Это её манера. Вот почему она сказала: «С Олежеком проблем не будет». Мне… то есть нам больше нечего бояться.
— Ну и хорошо, — сказала она помолчав. — Значит, я могу туда не возвращаться.
Он несколько раз моргнул, не сразу вникнув в смысл её слов. Когда же вник, стало стыдно — за то, как плёлся сзади побитым псом и подыскивал ключик к её сердцу.
— Ну и правильно.
Николас снял снежинку с её волос, потом другую, третью. Не удержался, поцеловал туда, где у корней золотился нежный пушок.