ли что-то искал, беседовал сам с собой, хохотал. В стенах оставалось лишь два свободных от компьютера места, там и находились двери – одни, входные, вели в коридор, другие – в кабинет его отца, чтобы при необходимости он в любой момент мог спросить у компьютера или велеть тому что-нибудь сделать. Черные змеи кабелей, отправляясь за информацией, уходили сквозь стены в другие помещения. Компьютер, казалось мальчику, тянулся бесконечно. И еще Бобби подумал тогда: вот, наконец-то он видит перед собой создание, знающее все на свете – даже тайны, нашептываемые в комнате прослушивания, и, стоит его лишь спросить, как он расскажет все.
– Папа, почему ты не спросишь компьютер, о чем шепчут голоса? – не раз задавал отцу вопрос Бобби.
– Я спрашивал, Бобби, – отвечал отец. – Но мы, наверное, не знаем, о чем и как спросить, вот он и не говорит ничего.
Подхватив сына на руки, отец выходил из кабинета, и они оказывались лицом к лицу с компьютером. Бобби, проникаясь уверенностью отца, говорил:
– Я вырасту и заставлю компьютер все рассказать.
– Я буду счастлив и стану тобой гордиться, – отвечал отец.
За все эти годы даже компьютерное помещение как-то съежилось. Все, когда-то блестевшее краской и металлом, словно ушло в стены, с какой-то усталой покорностью поддавшись тирании времени. Кое-где оборудование заменили, наверняка подключили новые блоки памяти, считывающие и печатающие устройства, а может, даже целые операционные системы. Однако в главном компьютер оставался тем же: по прошествии целых десятилетий он дождался Макдональда. По объему памяти и сложности системы сетей он по-прежнему оставался самым большим в мире, хотя, наверное, теперь и не самым быстродействующим. Макдональду уже приходилось работать на машинах, которые во многих отношениях превосходили эту.
– Шагаем в ногу с прогрессом, – проговорил сзади Олсен. – На первый взгляд, возможно, и не впечатляет, особенно, если сравнивать его с последними поколениями компьютеров, с их ультрасовременным дизайном и микроминиатюризацией. Однако все стоящее из нового здесь как-нибудь, да учтено. Мы не захотели изменять ни его памяти, ни внешнего вида. После стольких лет, проведенных вместе, это – скорее человек, нежели компьютер. Вот и хочется, заходя сюда всякий раз видеть родное лицо.
Между считывающими и печатающими устройствами и в полутемных углах зала расставили несколько удобных кресел. Макдональд случайно взглянул на один из таких неосвещенных уголков и ему показалось, будто одно из кресел кем-то занято. Впечатление создавалось до невероятного реальное, он даже присмотрелся повнимательнее и только тогда убедился: в кресле никого нет. В безмолвном зале находились он, Олсен и компьютер. Лишь время от времени раздавались постуки и хихиканье компьютера, да расточались вокруг запахи смазки и озона.
– Садись, – пригласил Олсен, указывая на одно из кресел в центре зала. – Ты должен это услышать.
– По правде говоря… – начал Макдональд, – мне бы не хотелось…
Все же ему пришлось присесть, и Олсен, удобно устроившийся в соседнем кресле, нажал кнопку дистанционного пульта.
– Всем нам следует постоянно помнить, для чего мы все тут, собственно, собрались, – произнес голос из прошлого. – Иначе мы окажемся погребенными Ниагарой данных…
– Господа, прошу всех занять свои места у аппаратуры…
Раздался другой голос:
– Может, вот здесь что-то и есть…
И опять – первый голос:
– Мало шансов.
Вступил третий голос, забубнил, будто в жестяную банку:
– Мак, случилось непредвиденное… Это касается Марии.
Потом тот же голос произнес:
– Ты не сделаешь этого, Мак… Ведь речь не только о тебе. Обо всей Программе.
И снова – первый, так хорошо знакомый Макдональду голос:
– Чарли, ведь в жизни-то я банкрот. За что бы я ни брался, все обращалось в прах… Кто я? Бездарный лингвист? Паршивый инженер? Я не обладаю соответствующей квалификацией для этой работы, Чарли… Вам нужен кто-то понаходчивей, чтобы продолжать Программу, кто-то, способный к плодотворной деятельности, некто… осененный благодатью.
– Мак, ты устраиваешь чудные приемы.
Роберту показалось, голос принадлежит Олсену.
Еще один голос. Пятый.
– Мак, вера в тебя заменяет мне веру в Бога.
Шестой голос:
– Программа – это ты. Если уйдешь ты, все рассыплется. Это явится началом конца.
И снова до боли знакомый голос:
– Всегда так кажется, однако в делах развивающихся по своим канонам, такие предсказания, как правило, никогда не сбываются. Программа существовала до меня и продолжится после того, как я уйду. Просто она должна быть долговечнее всех нас, потому как мы – всего лишь одно поколение, она же – на века.
Опять голос из консервной банки:
– Она выживет, Мак.
– Я слышал, вы уходите, мистер Макдональд? – проговорил новый голос, принадлежащий, по-видимому, человеку не из круга Макдональда. – Не уходите, мистер Макдональд… Здесь ведь по-настоящему все зависит только от вас.
Голоса наполняли зал, уводя Роберта в прошлое.
Потом все перекрыл голос сегодняшнего Олсена.
– Видишь ли, записывалось все происходящее здесь с момента назначения Мака директором. Кто знает, а вдруг, в каком-нибудь разговоре кто-то случайно выскажет нечто, способное впоследствии оказаться ключом к некоей научной тайне. А мы здесь, как ты понимаешь, располагаем неограниченными возможностями, я имею в виду блок памяти и ассоциаций. Вот это, пожалуй, и означает использовать наш компьютер по назначению. Моя задача, – продолжал Олсен, – заключается в составлении программ, которые должны упорядочить информацию и при вводе запросов в компьютер, сделанных в том или ином контексте, отсеять лишнее – вроде как избавиться от информационного мусора.
– Неужели здесь записано все? – спросил Макдональд. – Все с самого начала?
Старческая рука в коричневых пятнах показала в сторону компьютерных стен.
– Все до единого слова, а впридачу и вся информация, накопленная в нашем мире. Все, написанное когда-либо по теме других миров, о языках, передаче сообщений и криптографии. «Кто знает, – часто говаривал твой отец, – где могут соприкоснуться фантазия и действительность?» Мак питал какое-то особое пристрастие к этим самым «кто знает». Это превратилось у нас в шутку: «Надо бы что-то съесть, – говорит, бывало, кто-нибудь, – кто знает, может, я проголодался». Мак смеялся, а все равно продолжал так говорить. Да, великий был человек. Прости меня, Бобби… то есть, Роберт. Наверняка ты уже сыт по горло всеми моими воспоминаниями о Маке и этим обращением, как звали мы тебя в детстве. Ты взрослый человек – мужчина, да и Мака давно уже нет с нами. А я просто запрограммировал здесь все для тебя, возможно, ты поймешь, каким он был в Программе, и постараешься разобраться, как и что он делал.
Старик уже не казался Макдональду впавшим в детство. Да, он стар, но ум сохранил ясный и быстрый. А этот его кропотливый труд по созданию из океана разрозненных данных единого логического целого должен непременно стать предметом исследований специалистов по информатике.
– Твой отец находился здесь, в этом зале, когда произошел первый серьезный срыв. Это случилось, когда твоя мать пыталась покончить с собой. Тогда он чуть не бросил Программу.
Макдональд сидел неподвижно, целиком поглощенный голосами своего прошлого.
– Можешь слушать, сколько захочется. Когда посчитаешь, что услышал достаточно, нажмешь вот эту кнопку:
Макдональд не заметил, как Олсен ушел. Он вслушивался в отцовский голос:
– Каждый человек должен верить в себя, точнее, в свой разум, дабы вовремя признать свое поражение и оставаться убежденным в собственной правоте, дабы выстоять – назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени.
Другой голос, сухой и скептический:
– Эта Программа жива надеждой и верой…
– И еще статистической вероятностью, – произнес отец.
– Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается…
– Пятьдесят лет – лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества.
– Пятьдесят лет – это срок активной профессиональной жизни человека. Вы посвятили всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, что без боя вы сдаваться не собираетесь. Только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество?
А затем, спустя минуту, – вавилонское столпотворение бесчисленных переплетающихся голосов, воодушевленно говорящих разом…
– Голос бесконечности, – произнес его отец.
И снова бормотанье, однако на этот раз знакомое и легко узнаваемое – отрывки из радиопередач тридцатых годов, – первые принятые межзвездные сигналы, – позывные, ретранслируемые с Капеллы, для привлечения внимания к посланию, – то самое бормотание, так эффективно использовавшееся радио и телевидением для оказания поддержки Программе…
– Мы не одиноки, – произнес чей-то голос.
И опять скептический голос, но на этот раз прозвучавший уверенно:
– Что они могут сообщать?
– Узнаем, – ответил его отец.
В полумраке компьютерного зала вместе с голосами струилось само время. Макдональд услышал бас:
– И все это лишь для того, чтобы прочесть единственное короткое послание?
– Истинному последователю Господа для этого достаточно веры, заключенной в сердце его.
– Наша вера, – произнес его отец, – объективно требует предоставления возможности воспроизведения всех результатов и данных всеми, кто использует ту же аппаратуру и аналогичные методы. И, хотя на свете немало истинно верующих сердец, думаю, все же, идентично воспринять послания им не под силу.
Прошло несколько секунд, и бас снова заговорил:
– Прости мне мое сомненье. Это – посланье Божие.
Сцены минувшего, записанные в дырочках перфокарт и на крошечных магнитах электрическими импульсами, хранимые для вечности в необъятной, бесстрастной памяти, в первозданной подлинности переходили от компьютера к разуму и чувствам Макдональда…