В письме выражалась надежда, что гетман «воздаст» царю за его добрый поступок, и далее говорилось, что так по отношению к царю должен поступать «всяк православные веры христианин по своей должности ему, великому государю, православному християнскому монарху и веры православные християнские множителю, единому заступнику и отцу истинному всего православного христианского рода». Ясно, что все эти формулы, отражавшие характерные для московской Руси представления о всемирной роли и значении царской власти, исходили не от формального автора письма – казака, а от людей, составлявших это письмо в Посольском приказе.
Как представляется, использование этих формул говорит о том, что московские политики рассчитывали на преданность православию и гетмана Дорошенко, и близкого к нему митрополита Иосифа Тукальского. И царь, и А. Л. Ордин-Нащокин, оба глубоко религиозные люди, были убеждены, что такие ревнители православия не могут по доброй воле состоять в союзе с «бусурманами» и, взывая к их религиозным чувствам, можно добиться разрыва такого союза.
Но дело этим явно не ограничивалось. Содержавшиеся в письме утверждения, что всякий истинный православный должен служить только единственному православному монарху – русскому царю, говорят о том, что письмо было своего рода первым шагом, первой попыткой побудить гетмана Правобережья перейти под русскую власть. Разумеется, речь шла о ревизии условий Андрусовского договора, но ведь события первой половины 1667 г. показывали, что Речь Посполитая даже не пытается вернуть Правобережье под свою власть, и это, конечно, в Москве также учитывали.
Неизвестно, было ли отослано письмо Григория, но Шереметев выполнил данное ему поручение. Он вступил в переговоры с Дорошенко относительно приезда в Чигирин крымских гонцов, за которыми гетман прислал в Киев двух сотников. Сопровождавший их рейтар М. Пикалов возвратился 21 августа с «словесным» заявлением Дорошенко, что он «отнюдь сам ходить не будет» на Левобережную Украину «и татар посылать не будет»[937]. Ко времени возвращения рейтара между киевским воеводой и гетманом начались и иные, более серьезные переговоры.
Ход последующих событий показывает, что заявления русской стороны, о которых говорилось выше, мимо внимания Дорошенко не прошли и побудили его к поискам контактов с русскими властями. Такие шаги с его стороны вполне понятны, так как, готовясь к походу на Речь Посполитую, он был заинтересован в том, чтобы обеспечить себе надежный тыл.
В тот день, когда Ю. Н. Барятинский выступил в поход, 18 июля, в Киев прибыл от коменданта Белой Церкви майор Александр Генк. Посланец сообщил, что, как стало известно коменданту, Дорошенко «хочет добить челом великому государю» и с беспокойством запрашивал, не собирается ли русское правительство нарушить Андрусовский договор[938]. Посланец привез и другое важное сообщение. Когда белоцерковский комендант просил Дорошенко прекратить военные действия, то гетман ответил, что готов обсудить этот вопрос, если будет об этом «писмо» от воевод из Киева. От имени коменданта посланец просил послать такое «письмо»[939]. Так, по инициативе коменданта, были начаты переговоры между гетманом и русскими воеводами в Киеве. Как сообщал в конце августа ездивший за Днепр гонец Ю. Н. Барятинского Иван Скочек, гонцов Шереметева Дорошенко принял и «отпустил з большою честью», был устроен обед, за которым в их честь «была стрельба великая»[940].
Гонец, побывавший в Пивском монастыре у Крыловского перевоза на Днепре, встречался там с наместником монастыря Леонтием, сотником из Крылова Харлинским и Апостолом, который «наперед сего был полковником в Гадече»[941]. Собеседники убеждали гонца, что Дорошенко не пойдет на Левобережье «и татар не отпустит». Более того, они заявляли, что союз с татарами им нужен только для того, чтобы «управитца с польскими людми», а когда это произойдет, «станем, де, бить заодно и татар». Гонец привез с собой письмо наместника Лаврентия, в котором сообщалось, что Портянка, посол от Дорошенко к султану, вернулся, «и от него чюют же еще не сподеватца добра». Получалось, что и с султаном у правобережного гетмана соглашения не будет. Кроме того, во время беседы наместник привел гонцу слова Дорошенко, что тот, «как управитца с полскими людми, так он будет попрежнему у великого государя». Вероятно, заявления подобного рода были сделаны и посланцам П. В. Шереметева. Такие заявления находили, как представляется, живой отклик у таких благочестивых людей, как царь Алексей Михайлович и его глава Посольского приказа, искренне не понимавших, как такие защитники православия, как казаки, могут по собственной воле вступить в союз с «бусурманами». Записи разговоров давали объяснения их поведения и открывали перспективы возвращения Правобережной Украины под верховную власть царя.
В первой половине августа в Москве нашли почву для серьезных переговоров с Дорошенко настолько подготовленной, что нашли нужным поставить в известность о таких намерениях польско-литовскую сторону. В грамоте Яну Казимиру от 12 августа, сообщая о посылке в соответствии с союзным соглашением войск на Украину, чтобы навести на Дорошенко и его сторонников «военные страхи», царь одновременно заявил о своем намерении «Дорошенка от кроворазлития оторвати» и привлечь «к нерозорванному союзу и к прибыли общей государствам нашим». Невозможно, – говорилось далее в грамоте, – чтобы это «в противность святому покою поставлено было»[942]. Разумеется, о постепенно обозначавшейся цели русско-казацких переговоров в документе не говорилось.
Представляется совершенно неслучайным, что вскоре после отправки этого документа 16 сентября 1667 г. такой авторитетный и уважаемый человек, как архимандрит Киево-Печерского монастыря Иннокентий Гизель, обратился к Петру Дорошенко с посланием, в котором призывал его перестать «искати себе обороны от бусурман», указывая на губительные последствия, к которым может привести такая политика и поиски поддержки у государства, которым «выгублены» греческие и славянские народы. Печальному настоящему Гизель противопоставил славное прошлое, когда «народ Русский» процветал «за державою православных христианских монархов, великих князей Росийских», «а между собою никаких раздоров не имел»[943]. Всё это, как увидим далее, наложило отпечаток и на позицию А. Л. Ордина-Нащокина во время переговоров с «великими послами» Речи Посполитой осенью 1667 г.
Эти перемены, как представляется, не остались без влияния и на политику русского правительства по отношению к Левобережному гетманству. Хотя напряженность, так резко проявившаяся в начале лета, к концу лета спала, почва для новых кризисов сохранялась, так как причины недовольства не были устранены. Левобережная старшина, своими действиями положившая конец начавшемуся движению, продолжала быть недовольной существующим положением, но, по-видимому, рассчитывала, что события, происходившие на Украине в начале лета, должны побудить русские власти пойти на уступки. В конце июля в Москве стало известно о результатах совещания, собравшегося в Гадяче. На совещании было решено направить царю коллективную челобитную с жалобами на то, что им от русских воевод «разоренье чинитца великое». Челобитная была отправлена к царю «за руками», т. е. с подписями участников, «с войсковым обозным». Всё это сопровождалось заявлением, что с воеводами полковники никакие вопросы в дальнейшем обсуждать не будут[944].
Посылка в Москву такой челобитной говорит о том, что к концу лета 1667 г. левобережная старшина еще рассчитывала добиться своих целей путем соглашения с русским правительством. Вместе с тем сам характер предпринятых шагов, как представляется, говорил о том, что поведение старшины в последующее время будет зависеть от реакции в Москве на челобитную. Нет оснований полагать, что такая челобитная могла встретить в Москве позитивную реакцию. В начале июня, когда положение было достаточно сложным и напряженным, А. Л. Ордин-Нащокин не хотел слышать ни о каких уступках, тем более не могла о них идти речь тогда, когда напряжение спало. Отрицательный ответ на челобитную должен был стать важным шагом на пути к возобновлению и углублению кризиса в отношениях между русской властью и населением Левобережья.
Во второй половине 1667 г. начался новый важный этап русско-польских дипломатических контактов, связанный с переговорами, которые вели в Москве «великие послы» Речи Посполитой. Инструкции польско-литовским дипломатам титулярному воеводе черниговскому Станиславу Казимиру Беневскому, референдарю литовскому Киприану Павлу Бжостовскому были составлены к 30 мая н. ст., вскоре после того, как завершил работу сейм, ратифицировавший Андрусовский договор[945]. Посольство должно было получить от царя ратификацию Андрусовского договора, а кроме того, послы получили полномочия договариваться относительно общих действий против «поганых» и украинских казаков, которых общими силами следовало принудить к повиновению[946]. Послы должны были добиваться, чтобы шляхте, чьи имения оказались на отошедшей к России территории Смоленщины, было либо разрешено вернуться в свои имения, либо выплачена за них денежная компенсация. Кроме того, следовало добиваться, чтобы русская сторона согласилась на то, чтобы всем мещанам, находящимся на русской территории, было разрешено вернуться на родину. Но главное место на переговорах должен был занять вопрос о заключении между государствами военно-политического союза. Одновременно оба государства должны были достичь договоренности, как оторвать казаков Правобережья от союза с «бусурманами» и добиться их подчинения