[1011]. Они отвечали тем стратегическим планам активной политики на Балканах, которые связывал с заключением русско-польского союза глава Посольского приказа.
В этой статье договора важное место было отведено вопросу о политике обоих государств по отношению к казакам. В договоре торжественно объявлялось, что король Ян Казимир «обоих народов всем казаком, по обе стороны Днепра будучим, во истину и в правду все вины и преступления сердцем християнским отпущает», но однако с условием, «чтоб казаки украинские противные… ту милость и добродеяние благодарно приняв, от бусурман отлучилися и больше с ними никакова совету не имели». Если это не произойдет, то «тогда обои великие государи принудить их к тому послушанию и отлучению от бусурман имеют». Эта часть статьи воспроизводила в основном предложения, сделанные польской стороной на встрече 28 октября и поддержанные затем русской стороной. С одним существенным изменением. В польском проекте говорилось, что царь и король должны обратиться к казакам, «призывая их о возвращении в подданство и обнадеживая их всяким милосердием». В тексте договора выражалась надежда, что казаки должны отступить от союза с «бусурманами» «за обсылкою обоих государей или которого ни есть из них». Как увидим далее, употреблению в договоре этой формулы в Москве придавали особое значение.
Статья 8 договора содержала предложение русской стороны организовать в июне 1668 г. трехстороннюю встречу в Курляндии «на вечное утверждение межды тремя великими государи и государствы о торговлях торговым людем»[1012]. Великие послы обязались сообщить об этом предложении участникам ближайшего сейма. Никаких обязательств, таким образом, Речь Посполитая на себя не брала, но русское предложение должно было стать предметом обсуждения на самом высоком уровне. А. Л. Ордин-Нащокин ожидал, что такое обсуждение приведет к благоприятному для его планов решению.
После заключения Московского договора «великие» послы еще на некоторое время задержались в Москве. 8 декабря им были торжественно переданы часть «Древа Креста Христова», привезенная из Люблина, и образ Богоматери, привезенный из Вильно[1013]. Этот торжественный акт был своеобразным символическим закреплением только что заключенного союза.
Когда послы находились еще на пути к Смоленску, из канцелярии Посольского приказа вышли два важных связанных с только что закончившимися переговорами документа. 18 декабря 1667 г. датирована грамота Алексея Михайловича Яну Казимиру с предложением вступить в сношения с иранским шахом Аббасом II, «и слыша про то салтан турской и хан крымской учинятца страшны». Польским дипломатам в связи с этим был обещан свободный проезд в Иран. Особый интерес этому документу придает раздел, в котором содержится предложение, чтобы польские купцы приняли участие в торговле с Ираном, «склад свой и совет с купцы Великие Росии имели». Теперь, – говорилось в грамоте, – заключен договор о торговле шелком с поддаными шаха – армянами, и шелк пойдет теперь в Европу через Россию, а не через земли султана, и не будет обогащать султанскую казну. К участию в этой прибыльной торговле и приглашались теперь купцы Речи Посполитой[1014].
Письмо схожего содержания с предложением участвовать в прибыльном транзите «великих персицких товаров» в Европу было отправлено и к «великим» послам[1015]. Эти достаточно необычные для практики русско-польских отношений инициативы отражали, как увидим далее, представления главы Посольского приказа о взаимовыгодной торговле как силе, не только обогащающей участвующие в ней государства, но и сближающей их между собой, способствующей установлению между ними мирных и дружественных отношений.
Еще раньше, 16 декабря, с грамотой к хану Адиль-Гирею был отправлен из Москвы толмач Федор Тонакаев. Грамота была ответом на новое обращение из Крыма. В октябре в Москву приехал новый крымский гонец Шемай с письмом от «ближнего человека» хана Ислам-аги к Алмазу Иванову[1016] (о переменах в руководстве Посольским приказом в Крыму, по-видимому, еще не знали). В письме снова повторялось предложение направить в Крым посла для заключения мирного договора. Так как это предложение показывало, что ханство стремится к заключению мира, в Москве, по-видимому, решили отложить ответ до завершения переговоров с великими послами Речи Посполитой. Это давало возможность вести их с более выгодной для русской стороны позиции. В декабре на руках у русских политиков был договор о военно-политическом союзе против «бусурман». К этому времени в Москву уже был доставлен полученный от коменданта Белой Церкви Я. Стахорского текст мирного договора, заключенного в Подгайцах гетманом Яном Собеским и калгой Крым-Гиреем[1017]. Для А. Л. Ордина-Нащокина заключение договора было, несомненно, свидетельством того, что Крымское ханство начинает искать мира. Эти поиски мира, разумеется, должны были усилиться, когда хан узнает о заключении между Россией и Речью Посполитой не только мира, но и союза. Всё это позволяло уверенно держаться занятой ранее твердой позиции по отношению к ханству. В ответ на предложение, переданное с Ислам-агой, прислать в Крым доверенного человека царя для заключения мирного договора царь кратко и твердо отвечал, что его посланники уже выехали на Дон. Далее в грамоте говорилось, что царь и король заключили между собой союз и предлагают Адиль-Гирею «быти с обоими нами, великими государи, в опчей соседской дружбе, яко третьему другу и ближайшему суседу». Затем указывалось, что если всё же появятся «ссорные люди», то они встретятся и с русскими, и с польскими войсками и для этого «на Украине люди готовы есть». Если в этих словах можно найти выражение завуалированной угрозы, то далее хану прямо рекомендовалось «войска из войны поворотить без плену и без разорения и ото всех краев войну удержать». В заключение говорилось о том, что на Дон, вероятно, прибудут и послы Речи Посполитой[1018]. Этот документ лучше, чем какие-либо другие свидетельства, показывает, как уверенно чувствовали себя московские политики сразу после заключения Московского договора.
Исследователи, занимавшиеся изучением дипломатической деятельности А. Л. Ордина-Нащокина, обнаружили очень интересный источник, который позволяет пролить свет на то, как руководитель русской внешней политики понимал содержание установлений Московского договора и какие планы он связывал с его осуществлением[1019]. Это заметки, сделанные А. Л. Ординым-Нащокиным на полях принадлежавшей ему копии Московского договора.
Анализ этихпометокпоказывает, что А. Л. Ордин-Нащокин рассматривал Московский договор как важное долговременное соглашение. Для закрепления наметившегося сотрудничества он был готов на уступки польско-литовской стороне в решении ряда спорных вопросов (в частности, он готов был согласиться на возвращение шляхты в ее имения, на отпуск в Речь Посполитую находившихся в России мещан)[1020].
Заметки позволяют судить о том, как А. Л. Ордин-Нащокин рассчитывал использовать Московский договор для решения внешнеполитических проблем. Прежде всего речь должна идти о политике по отношению к южным соседям – Крымскому ханству и Османской империи.
Договор, как уже отмечалось выше, в своей первой статье предусматривал в случае нападения южных соседей посылку обоими государствами военных сил на земли между Днепром и Днестром. Эти войска обоих государств должны были действовать не только против татар и османов, но и против «своевольных людей» – казаков, которых следовало «принудить к послушанию и отлучению от бусурман»[1021]. Таким образом, по общему смыслу этой части соглашения русские войска должны были содействовать защите земель Речи Посполитой от нападения татар и османов и подчинению населения Правобережной Украины властям этого государства. Несомненно, для представителей польско-литовской стороны именно в этом состоял главный смысл заключенного соглашения.
Как справедливо указал Г. А. Санин[1022], А. Л. Ордин-Нащокин, как показывает анализ его заметок, оценивал тексты соглашения, касавшиеся казаков, иначе и вкладывал в них иное содержание. В тексте соглашения положениям о совместных действиях против казаков предшествовала преамбула, где указывалось, что казакам будут прощены все их враждебные поступки в прошлом, если бы «казаки украинские противные (т. е. враждебные. – Б. Ф) за обсылкою обоих великих государей или которого ни есть из них, ту милость и добродеяние благодарно приняв, от бусурман отлучилися и болши с ними совету не имели». Этот текст А. Л. Ордин-Нащокин сопроводил таким комментарием: «Зело сие прехвально, чево прежде поляки слышать не хотели, а ныне, под заступление склонясь, волю казакам дали, кого они захотят к себе принять и в послушании быть»[1023]. Для понимания этого текста важно рассмотреть еще одну заметку на полях текста, говорившего о посылке войск на Украину: «И на сие разум промыслом быти, а не все кровью приводить и держать»[1024]. Таким образом, глава Посольского приказа вовсе не стремился вести военные действия против казаков Правобережья, а приведенный выше текст Московского договора толковал как выражение согласия польско-литовской стороны на мирное присоединение Правобережной Украины к России, если ее население откажется от союза с бусурманами.