Правильность такого понимания высказываний политика подтверждается текстом другого исходящего от него документа – его доклада царю. В своем докладе «посольских дел оберегатель» доказывал, что надо вступить в переговоры с казаками Правобережья и «не следует остерегаться поляков, в противности чего бы не показалось мирному утвержению», так как Московским договором «поволено и утвержено, кого они захотят им дано на волю»[1025]. «Мирное утвержение», о котором упоминал А. Л. Ордин-Нащокин, – это Андрусовский договор, по которому Правобережная Украина признавалась частью Речи Посполитой. Он доказывал царю, что переход Правобережного гетманства под власть России не будет нарушением этого соглашения, так как по Московскому договору польско-литовская сторона якобы согласилась на пересмотр условий Андрусовского договора в этом важном пункте, если таким путем будет разорван союз Правобережного гетманства с Османской империей и Крымом.
Заметки позволяют также установить, что, по мнению русского канцлера, заставило Речь Посполитую пойти на такую важную уступку. В этой связи обращают на себя внимание слова, что поляки, «под заступление склонясь, волю казакам дали». Их смысл, как представляется, можно раскрыть, рассмотрев еще одну заметку на полях Московского договора: «А тот промысл, как денги, так и рати, в вечной окуп за Украину»[1026]. Таким образом, по убеждению А. Л. Ордина-Нащокина, на переговорах в Москве в обмен за «заступление» – военную и дипломатическую поддержку русского правительства в конфликте с Османской империей и Крымом – польско-литовская сторона дала завуалированное согласие на присоединение Правобережной Украины к России, и эту возможность, по его мнению, следовало непременно использовать.
С заключением Московского договора связывались и важные планы решения Балтийской проблемы. Убеждение в том, что теперь эти планы удастся успешно осуществить, отразилось в заметке, которой глава Посольского приказа сопроводил 8 статью Московского договора, где излагалось русское предложение о созыве трехстороннего съезда в Курляндии. «Сия осмая статья, – писал он, – замыкает в себе великую государственную тайну», а от ее осуществления «Великой России… прибытки неоцененные будут»[1027].
От заметок Ордина-Нащокина, характеризующих его замыслы, закономерно перейти к рассмотрению первых дипломатических акций, направленных на их осуществление. Яркий свет на первые конкретные планы, сложившиеся у начальника Посольского приказа после подписания Московского договора, проливает такой ранее не привлекавший внимания исследователей документ, как наказ посланникам И. П. Акинфову и Я. Поздышеву, отправленным в Варшаву в самом конце декабря 1667 г.[1028] добиваться утверждения сеймом Московского договора. Содержание наказа показывает также, как оценивал глава Посольского приказа сложившуюся к концу 1667 г. международную ситуацию.
Хотя Московский договор был соглашением, прежде всего, о военно-политическом союзе между Россией и Речью Посполитой против Османской империи и Крыма, А. Л. Ордин-Нащокин по-прежнему полагал, что заключение союза, скрепленное новыми обязательствами, заставит Османскую империю и Крым воздержаться от войны. Неслучайно целый ряд сюжетов наказа был посвящен тому, каковы должны быть условия мирных соглашений с этими государствами и какими способами добиться их заключения. Так, в договор с Османской империей следовало бы внести условие, чтобы султан «не вступался» в случае, если христианские государи станут давать отпор нападению крымских войск[1029]. Большое место в наказе было уделено вопросу о том, как обеспечить установление мирных отношений с Крымом. Оба государства общими усилиями должны добиться прекращения нападений на земли ханства донских и запорожских казаков[1030]. В грамоте Алексея Михайловича Яну Казимиру также указывалось, что благодаря решениям сейма должно установиться «общее остереганье от Запорогов, что тамошние казаки зело неохотны с ханом и с ордами в миру быть»[1031]. В наказе, совсем необычно для русских официальных документов, ярко рисовались картины благоденствия, которое наступит после заключения мира, – «тогда вместо кровавые войны от торговли богатство и пожитки на обе стороны людем будут, и учнут множитца люди торговые, а не воинские, и то будет меж государствы крепость непорушимая»[1032]. Эта торговля, более выгодная для всех, чем война, изменит и характер отношений Крыма с Доном и Запорожьем. Начнутся «торги великие» «не только в поселениях живущих, как на Дону, так и в Запорогах, но и в кочевных улусах лошадьми и всяким скотом… и познают великие прибыли к мирному здержанию»[1033]. Так благодаря развитию взаимовыгодной торговли на всей территории Восточной Европы наступит долгожданный мир и процветание. Тот же рецепт следовало использовать и в сфере отношений с Османской империей. И здесь следует добиваться, чтобы «торговлям и промыслам… чтоб ни в чем забороны не было, и торги б, де, меж теми людьми и до Царегорода в проезде были не обидны»[1034]. В этих высказываниях, непривычно страстных, отразились тайные мысли главы Посольского приказа о желательном устройстве мира, которые он пытался воплотить в своей практической деятельности, его убеждение, что всем можно показать и доказать, что нет ничего лучше, чем взаимовыгодная торговля.
Для достижения этих соглашений оба государства должны были действовать совместно. Посланники должны были добиваться, чтобы послам Речи Посполитой в Стамбуле дали указания действовать совместно с русскими дипломатами. Вместе с тем в посланной вслед за посланниками грамоте Алексея Михайловича содержалось предложение прислать своих представителей на Дон, где должны были начаться русско-крымские переговоры для заключения тройственного русско-польско-крымского соглашения[1035].
Вместе с тем из содержания наказа ясно следует, что мирные инициативы в Москве считали нужным подкрепить военными демонстрациями, которые заставят крымского хана пойти на заключение мира. Так, политикам в Варшаве следовало сообщить, что Яков Тим. Хитрово и генерал Филип фон Буковен посланы из Москвы на юг, «им же вручен Белгороцкой полк и, тот полк взяв, итить им к Запорогам». Одновременно послан приказ идти в Киев «всему Севскому полку». Одновременно к днепровским порогам должны были двинуться калмыцкие войска. В наказе выражалось убеждение, что с помощью всех этих мер «хану удержану быть… не побуждая великих ратей и войны»[1036]. Посланники также должны были сообщить о предполагаемом выезде в Киев самого царя. В наказе указывалось, что сообщение об этом «от хана крымского прелести будет к большому здержанью и лехкомысленные люди впрямь от хана отлучатца»[1037]. Эти соображения были основательными, но они были совершенно недостаточны для объяснения столь необычного решения, как поездка русского монарха в пограничную крепость, которую по условиям Андрусовского договора предстояло скоро передать полякам. К вопросу о мотивах этого необычного решения следует вернуться после рассмотрения всей совокупности данных о шагах, предпринятых русской властью на рубеже 1667/8 гг.
Наказ посланникам проливает определенный свет и на задачи русской внешней политики на Украине после заключения Московского договора. Наряду с другими заданиями посланники получили поручение объяснить послам правобережного казачества, которые приедут на сейм, смысл и значение этого соглашения[1038]. Во-первых, следовало объяснять, что союз России и Речи Посполитой обеспечит надежную оборону Украины «против турских и татарских сил». Во-вторых, указывалось, что послы Речи Посполитой согласились с тем, что царь будет «заступником» жителей Украины и что им прощаются «вины и преступления… с начала нынешние войны и до сего времени». В-третьих, на это следует обратить особое внимание, казакам следовало бы «от бусурманские прелести оторватца» и подчиниться власти обоих христианских государей – польского короля и русского царя. Далее, однако, указывалось, что казаки в этом случае имеют выбор – они могут отделиться от «бусурманов» – «из них единого послушав». Кто должен был быть этим «единым», достаточно ясно следует из заключительных слов этого раздела наказа, где предписывалось сообщить казацким послам, чтобы они «на то все надежны были и его царское величество за оборонителя и заступника вечно себе имели».
Нетрудно видеть, что заметки А. Л. Ордина-Нащокина на полях Московского договора, отражавшие его понимание этого важного документа, перешли теперь на страницы дипломатической инструкции, воплотились в реальную дипломатическую практику.
Это важное свидетельство, как представляется, позволяет пролить свет на характер и цели особой миссии, отправленной на Украину еще до отъезда посланников в Варшаву. Царский посланец стряпчий Вас. Мих. Тяпкин, только недавно вернувшийся из Османской империи, прибыл в Киев в декабре 1667 г.[1039] Материалы этой миссии сохранились очень неполно. Нет ни наказа В. М. Тяпкину, ни его отчета о поездке, не сохранились даже тексты грамот, которые он посылал своим украинским партнерам. О характере его миссии можно судить лишь по некоторым ответам этих партнеров и по некоторым отрывочным высказываниям Вас. Тяпкина во время переговоров, записанным им самим. Однако уже рассмотрение этих немногих свидетельств показало, что главной целью миссии В. М. Тяпкина были переговоры с правобережным гетманом Петром Дорошенко о переходе Правобережного гетманства под русскую власть. Пытаясь оценить эти шаги, В. И. Эйнгорн задавался важным вопросом: как поступило бы московское правительство, если бы Дорошенко сдался на увещания Тяпкина? Ведь присоединение Правобережной Украины к России означало бы пересмотр Андрусовского договора в одном из наиболее важных пунктов. По убеждению Эйнгорна, ни русское правительство, ни только что заключивший Андрусовский договор А. Л. Ордин-Нащокин, который и направил Тяпкина на Украину, на это пойти не могли. Поэтому, по его мнению, в действительности Тяпкин должен был своей деятельностью вызвать «в западной Малороссии такие серьезные смуты, что польскому правительству было бы не до Киева», который русское правительство должно было передать Речи Посполитой в 1669 г.