На Левобережье сложившееся положение выглядело иначе и по-иному воспринималось. Ф. Бобровича, находившегося в пограничном Лебедине, 26 февраля 1669 г. посетил священник Иван Прокофьев – посланец жителей Полтавы, Зинкова и Лохвиц[1368]. Письмо[1369], привезенное им, подписали полтавский полковник Константин Кублицкий, от жителей Лохвицы – Григорий Гамалея, от жителей Зинкова – атаман Левко Гавриленко. Они предлагали Феофилу, взяв заложников, срочно приехать к ним на переговоры, чтобы договориться о его поездке в Москву для получения «милости» от царя. В письме говорилось, что «почасту из-за Днепра» к ним присылают «листы», чтобы они не поддерживали отношений с русскими властями, но они не желают обращать на них внимания. В письме читались резкие выпады в отношении «тых многих панов гетманов, которые для щегульнои чести своеи, жоны и дети наши отдавши в вечную неволю, хиба тоже нами тулко самими затыкать хотят». За этими выпадами стояли, по-видимому, реальные события: в начале декабря 1668 г. посланцы киевского воеводы сообщали, что жители Зинкова перебили татарский гарнизон за то, что татары «почали над женским полом насилье чинить»[1370]. Соперничество гетманов вызвало у составителей грамоты такое раздражение, что в письме появились даже слова: «Много бояр у царского пресветлого величества, нехай, хто хочет, гетманит». Составители письма выражали пожелание, «щоб, обравши полковника, так же зоставали под региментом царского боярина, як зостает и сумскии полковник». Эти высказывания, достаточно необычные в устах дороживших автономией «своего» гетманства левобережных казаков, показывают, как сильно было их раздражение тем, что происходило в южной части Левобережья осенью – зимой 1668 г. Вместе с тем очевидно, что составители письма видели выход в установлении на Левобережье русской власти, даже если здесь не будет особого гетманства, а будут такие же порядки, как и на Слободской Украине.
Чувствуя опасность, П. Дорошенко стремился ослабить такие настроения. В письме от 26 февраля[1371], извещая о созыве рады в Корсуни, он одновременно просил прислать сведения об ущербе, который нанесли на Левобережье татары, и обещал, что посол султана добьется возмещения убытков и возвращения «с миром цесарским» всех угнанных в Крым людей. Были люди, на которых шаги, предпринятые Дорошенко, оказывали действие. Так, один из подписавших разобранное выше письмо, Григорий Гамалея, как известно, принял участие в Корсунской раде. Начавшиеся переговоры с Полтавой были прерваны, так как Феофил Бобрович в начале марта был срочно вызван в Москву[1372]. Однако на раду в Корсуни прибыло очень немного представителей казацкой верхушки Левобережья[1373], и это должно было стать для Петра Дорошенко и его политических планов тревожным симптомом.
К весне, после решений, принятых в Глухове и в Корсуни, сложилась ситуация, существенно облегчавшая для казачества южной части Левобережья его выбор. Обозначившаяся четко в Корсуни перспектива перехода украинских земель под османский протекторат вряд ли могла привлечь левобережное казачество. В отличие от казаков Правобережья, у них существовала другая реальная альтернатива – переход под русскую власть. После решений рады в Глухове, устранивших большую часть нововведений середины 60-х гг., эта альтернатива становилась гораздо более приемлемой. Левобережные казаки получили бы в этом случае гораздо больше, чем статус полков Слободской Украины, на который жители Полтавы готовы были согласиться в феврале 1669 г. К тому же по соглашениям в Глухове русские гарнизоны со стоявшими во главе их воеводами должны были оставаться только на северной части Левобережья.
В этих условиях с весны 1669 г. стали обозначаться перемены в политической ориентации полков южного Левобережья.
Правда, в апреле 1669 г., когда Демьян Многогрешный писал свои грамоты с призывом перейти под власть царя в Полтавский, Миргородский и Лубенский полки, ему «никакова ответа на то не дали»[1374], но уже в начале мая казаки Лубенского полка выгнали своего полковника Гамалею, который в Корсуни «присягал турскому солтану и салтанский кафтан, и лист, каковы с ним присланы, целовал». Русскому гонцу в Чигирин, проезжавшему в то время через Лубны, казаки говорили, что хотят перейти под власть царя, тогда они «будут с православными християны, а что, де, Дорошенко присяг турскому салтану, и они, де, его бранят». Новый выбранный казаками полковник Филипп Плиса сообщил Демьяну Многогрешному, что его полк готов присоединиться к Левобережному гетманству[1375].
Как бы ни были серьезны эти перемены сами по себе, какие бы надежды ни связывали в Москве с продолжавшейся войной между Суховеем и Дорошенко, в Москве несомненно должны были отдавать себе отчет в тех опасностях, которые влекут за собой решения рады в Корсуни. Выше уже говорилось о том, как перемены в ориентации Петра Дорошенко отражались на судьбе находившихся в Чигирине русских пленных. В этой связи особое внимание русских политиков должно было привлечь известие, что после возвращения его послов от султана гетман «Белгородскому, де, паше на знак приязни послал в подарках государевых ратных людей»[1376]. Значение этого свидетельства вполне очевидно. Оно означало, что гетман намерен выступить против России, опираясь на поддержку Османской империи.
Не могло не вызвать беспокойства и записанное 1 апреля в Киеве сообщение вышедшего из плена из Чигирина прапорщика Осипа Соболева. По его словам, султан обещал Дорошенко выслать к нему «к светлому Христову Воскресению» 40-тысячное войско, вместе с которым гетман будет завоевывать земли «в малороссийском заднепровском крае»[1377]. Н. Г. Крикун прав, утверждая, что маловероятно, чтобы султан дал Дорошенко такие обещания[1378], однако, думается, это свидетельство следует рассматривать как отголосок планов, возникавших в гетманской резиденции после принятия османской «протекции». Перед русскими политиками рисовалась перспектива длительной и тяжелой борьбы за Левобережье с гетманом «обеих сторон Днепра», которого поддерживает Османская империя.
Происшедшие события стали сильным ударом по внешнеполитическому курсу, намеченному А. Л. Ординым-Нащокиным, показывая ошибочность его внешнеполитических прогнозов. В своих записках он доказывал, что заключение военно-политического союза между Россией и Речью Посполитой (такой союз и был окончательно оформлен Московским договором) приведет к «умиротворению» на Украине, прекращению хронических «смут» и волнений на украинских землях, но заключение этого договора способствовало развитию серьезного внешнеполитического кризиса, а инициатор договора стал на Украине самым непопулярным лицом. На переговорах с украинскими посланцами осенью 1668 г. и зимой 1668/9 г. представители русской стороны настойчиво старались выяснить, в чем причины охватившего Левобережье восстания. При этом посланцы настойчиво указывали на высказывания и действия А. Л. Ордина-Нащокина, которые побудили жителей Левобережья взяться за оружие. Хотя русские представители на переговорах утверждали, что боярин не совершил ничего из того, что ему приписывалось, становилось ясно, что А. Л. Ордин-Нащокин не является той фигурой, которая могла бы добиться нужных соглашений с украинским обществом. Когда в январе 1669 г. в Москву прибыло представительное украинское посольство, переговоры с которым по должности должен был вести А. Л. Ордин-Нащокин как глава Малороссийского приказа, украинских послов принимал не он, а Б. М. Хитрово. И, как представляется, дело было не только в том, что А. Л. Ордин-Нащокин был для украинских представителей нежелательным партнером. Материалы опросов указывали на то, что поворот левобережной старшины во главе с Брюховецким на путь восстания был определенно связан с поездкой В. М. Тяпкина к гетману Дорошенко. Получалось, что своими действиями глава Посольского приказа способствовал обострению внутриполитического кризиса на Левобережье. Поэтому закономерно видеть в поступке царя официальную оценку политики А. Л. Ордина-Нащокина на Украине.
Как показал В. И. Эйнгорн, и составление инструкций русским представителям на Глуховской раде было доверено не А. Л. Ордину-Нащокину, с которым консультировались лишь по поводу того, что отвечать на возможные вопросы участников рады о судьбе Киева[1379]. При подготовке рады ему была доверена важная, но всё же второстепенная миссия – организация протестов против преследований православных в Речи Посполитой при участии наиболее авторитетных представителей православного духовенства Левобережья – Лазаря Барановича и Иннокентия Гизеля[1380]. После успешного окончания переговоров в Глухове ездивший туда вместе с Г. Г. Ромодановским А. С. Матвеев 9 апреля 1669 г. был поставлен во главе Малороссийского приказа, еще один член делегации, дьяк Григорий Богданов, стал помощником Матвеева[1381]. Царь продолжал ценить А. Л. Ордина-Нащокина как ценного эксперта по вопросам отношений между Россией и Речью Посполитой, но явно перестал видеть в нем единоличного руководителя всей внешней политики страны.
Отрицательные для А. Л. Ордина-Нащокина последствия произошедших событий далеко не исчерпывались событиями, затрагивавшими собственно русско-украинские взаимоотношения. События 1668 г. показали и ошибочность прогнозов А. Л. Ордина-Нащокина, касавшихся политики южных соседей Русского государства. Царя, начинавшего стареть и уставшего от бесконечной войны, А. Л. Ордин-Нащокин привлек к своим проектам обещаниями, что благодаря заключению мира и союза между Россией и Речью Посполитой удастся добиться важных внешнеполитических целей, не прибегая к войне. Он предсказывал, что достаточно будет одного заключения союза между Россией и Польско-Литовским государством, чтобы их южные соседи Крым и Османская империя отказались от попыток расширить свое влияние на территории Восточной Европы и стали искать мира. Уже события 1667 г. могли вызвать сомнения в правильности этих прогнозов – поведение и Крыма, и Османской империи во время событий 1668 г. показало их полную несостоятельность. К началу 1669 г. ясно обозначилась перспектива усиления османской экспансии на территории Восточной Европы. В таких условиях острую злободневность приобретал вопрос, насколько надежным окажется в этой ситуации русс