[1409]. Герман в данном случае лишь повторял мнение ведущего коронного политика подканцлера А. Ольшовского[1410]. После данных ранее обещаний вряд ли такое заявление могло быть позитивно воспринято русской стороной.
На переговорах в ноябре 1668 г. в Гадяче представители Дорошенко спрашивали Феофила Бобровича, зачем царь держится за союз с Речью Посполитой, ведь по заключенному договору следовало «бунты сносить, совокупясь вместе», а когда началось восстание, «сколько, де, с Полши дано помочи, а великому, де, государю не без убытку и ратным людем великого государя не без урону»[1411]. Отвечать на эти доводы было нечем, а после прихода в Москву сообщений об отречении Яна Казимира и начале «бескоролевья» на планах получения помощи из Речи Посполитой можно было поставить крест.
В начале ноября царь получил от А. Л. Ордина-Нащокина грамоту с поздравлениями по поводу побед, одержанных русскими войсками на Украине[1412]. После таких побед, – писал он, – «благодарение Божие» по отношению к России «явно не точию бусурманом, но и християнским соседям, мыслящим злая». Одержав победы, русские войска защитили не только Россию, но и Речь Посполитую, так что царя можно назвать «не словом, а самым делом защитителем Коруны Польские». А сколь бы велика была победа, если бы «в случении и польские войска были». А. Л. Ордин-Нащокин писал, что милость Божия всё это за «союз святый учинила» и что злым соседям «от Господа Бога дарованы тебе, великому государю, с польской Коруною союз страшен и от Великой Росии никогда им такой боязни не бывало», но это была хорошая мина при плохой игре. В конце концов и он вынужден был признать, что «полские стороны тот союз в случении войск не исправлен».
Таким образом, перед Россией вырисовывалась перспектива борьбы с Османской империей в союзе с государством, ненадежность которого как союзника ярко обнаружилась в событиях 1668 г. Между тем на союзе с этим государством основывался весь русский внешнеполитический курс после заключения Андрусовского перемирия. Положение усугублялось тем, что ненадежность Речи Посполитой как союзника стала обнаруживаться и на других направлениях русской внешней политики.
Глава 10. «Бескоролевье» в Речи Посполитой и Россия
При оценке широких внешнеполитических проектов, выдвигавшихся в Москве на рубеже 1667/1668 гг., следует принять во внимание, что в то время, по мнению русских политиков, существовали реальные шансы того, что русско-польский союз удастся скрепить династической унией.
Уже в середине 60-х гг. XVII в. в Москву, как уже отмечалось выше, поступали известия, что широкие круги шляхты в Великом княжестве Литовском хотели бы видеть преемником старого и больного Яна Казимира царевича Алексея Алексеевича. Такие сведения снова начали поступать в Москву после заключения Андрусовского договора.
В июне 1667 г. смоленский шляхтич С. Дятельский, которого посылали для сбора «вестей» в Вильно, сообщал смоленским воеводам, что и Корона, и Литва хотят «бить челом» Алексею Михайловичу, чтобы «велел у них быть на королевстве» царевичу Алексею. Он уверял, что «литовские люди о том и руки свои подписали»[1413]. Еще более интересные сообщения пришли от И. А. Желябужского, который по пути в Вену в августе 1667 г. остановился в Варшаве. Здесь 23 августа состоялась его встреча с австрийским резидентом при польском дворе – уже знакомым посланцу Августином Мейербергом. Резидент сообщил ему, что на последнем сейме принято решение направить к царю послов, чтобы царь «пожаловал бы им в Полшу сына своего государского». К этому резидент добавил, что император выступает против выбора на польский трон «францужского» принца, «а опричь, де, французского кого ни оберут на Полшу государя, и цесарь, де, никому помешки чинить не станет»[1414]. Запись разговоров И. А. Желябужский немедленно отправил в Москву[1415]. Эти высказывания австрийского резидента представляли для русского правительства интерес не только потому, что они подтверждали правильность более ранних сообщений. Поведение резидента явно говорило в пользу того, что австрийские Габсбурги не будут препятствовать избранию царевича на польский трон.
Влияние этих сообщений явно проявилось в некоторых особенностях поведения русской стороны на начавшихся поздней осенью 1667 г. переговорах в Москве, на которые справедливо обратил внимание З. Вуйцик[1416]. Так, на приеме великих послов вместе с отцом присутствовал царевич Алексей[1417], а глава польской делегации выражал радость по поводу того, что видит рядом с царем его сына, «надею утех и всего християнства радость»[1418]. Вместе с тем, как отмечено в церемониале приема «государю царевичю королевских поминков не было»[1419]. Очевидно, в полученных инструкциях ничего не говорилось об участии царевича в каких-либо контактах с послами. В этих условиях комплименты С. Беневского приобретают особое значение. Приближались новые выборы, исход их был неясен, и опытный политик стремился на всякий случай приобрести расположение возможного будущего монарха.
Во время следующего приема, 21 октября, послы уже от себя поднесли царевичу поминки[1420]. Эти сведения русских документов интересно сопоставить с запиской о пребывании в Москве польского посольства, составленной на основе писем К. П. Бжостовского из русской столицы[1421]. Обращение к ней показывает, что появление царевича на приеме не было для послов проходным эпизодом. В письме из Москвы от 2 ноября н. ст. 1667 г. Бжостовский дал высокую оценку личным достоинствам великого князя («щедрейшего нрава… обходительный и весьма приветливый со всеми»)[1422]. Вместе с отцом царевич присутствовал и на «отпуске» послов 25 ноября. В официальной записи о приеме отмечено, что не царь, а его сын передал «поклон» королю Яну Казимиру.
Важный шаг на пути к выдвижению кандидатуры царевича на польский трон был предпринят на приеме, состоявшемся 4 декабря, уже после окончания переговоров.
На этом приеме А. Л. Ордин-Нащокин, обращаясь к послам, говорил о пользе, которую принесет обоим государствам заключенный союз. Одновременно он, отметив, что король Ян Казимир «в зрелых летех» и не имеет потомства, выразил надежду, что в будущем удалось бы «обоих государств народы во единстве учинить» «за благословением в государстве вашем его королевского величества ко всей Речи Посполитой». Далее он прямо говорил, что если бы в Речи Посполитой захотели увидеть на троне кого-либо из «государских сынов», то царь «воле праведной Божьей противен не будет»[1423]. Вместе с тем, хотя речь шла о сынах во множественном числе, в своей речи глава Посольского приказа прямо указывал на царевича Алексея, которого «светлость… незадолго до вашего пришествия ясностью луча московские народы просветила»[1424]. Эти слова содержали в себе указание, что недавно было отмечено совершеннолетие царевича[1425], и он вполне может самостоятельно управлять государством.
Это выступление было очевидной реакцией на сообщения, что шляхта намерена на сейме избрать царевича преемником Яна Казимира. Устами главы Посольского приказа официально давалось понять, что царь не возражал бы против такого решения.
З. Вуйцик, обративший внимание на эти записи, отметил, что послы уклонились от обсуждения этой темы[1426]. Обращение к записям речей на приеме показывает, что это было не совсем так. Правда, послы заявили, что на сделанные предложения они ответа дать не могут, но, «будучи в государстве нашем междо всеми народы, чтоб к неотступному желательству было, не умолчим и надеемся, что всех людей сердца подвигнутся и впредь к нерозорванному приятству готовы будут»[1427]. Когда на том же приеме кн. Н. И. Одоевский напомнил послам о переговорах под Вильно в 1656 г., когда обсуждался вопрос об избрании Алексея Михайловича преемником Яна Казимира, то послы ответили, что тогда договориться не удалось, «а ныне, де, тамошнего крепче и лутче»[1428].
Описание той же аудиенции в упомянутой выше записке существенно отличается от русской записи.
Так, уже в изложении речи А. Л. Ордина-Нащокина при совпадении общего смысла появляются сюжеты, отсутствующие в русской записи. Здесь, например, говорится, что люди в России пользуются «всякой возможной свободой» под властью Алексея Михайловича, и под властью царевича польские «свободы» полностью сохранятся. Встречается здесь и сюжет о том, что с избранием царевича произойдет соединение церквей и будет завершено начатое в недавнее время уничтожение ересей на территории Речи Посполитой. Наконец, в этой речи читается утверждение, что царевич хорошо знает не только латынь и греческий, но и польский язык[1429]. Далее излагается обращенная к послам речь царевича, заканчивающаяся словами: «Никогда не дам вам повода раскаиваться в доброжелательстве вашем ко мне»[1430]