[1463]. Характерно, что при этом видному политику не приходило в голову, что Алексей Михайлович может не захотеть устройства брака своей дочери ценой таких уступок. Тем более шляхта была уверена, что царь пойдет на самые значительные жертвы, чтобы увидеть своего сына на польском троне. Эта уверенность, как это неоднократно бывало в истории русско-польских контактов в прошлом, приводила к тому, что в циркулировавших по стране слухах надежды и расчеты шляхты принимали форму предложений, якобы исходивших от русских дипломатов.
Затем эти сообщения попадали на страницы донесений дипломатов, создавая у разных европейских правителей впечатление, что царь Алексей Михайлович готов на самые большие жертвы, чтобы возвести своего сына на польский трон.
Распространению таких убеждений способствовало появление на рубеже 1667/1668 гг. и распространение по Европе сообщений о планах соглашения Романовых и Габсбургов относительно польского трона. Сведения эти собрал и проанализировал в своей монографии 3. Вуйцик.
Вскоре после посещения И. А. Желябужским Вены в «Gazette de France» от 1 ноября н. ст. 1667 г. появилось сообщение, что посол заявил императору о намерении царя оказать Польше помощь людьми и деньгами, если его старший сын будет избран преемником Яна Казимира. Это сообщение в последующих номерах «Gazette» получило дополнения. В номере от 22 ноября было отмечено, что Желябужский предложил заключить брак между царевичем и одной из родственниц императора. Другие детали добавляет сообщение в «Theatrum Europaeum». Здесь читаем, что если император поможет царевичу занять польский трон, он получит несколько миллионов гульденов и 40-тысячную армию «zu Jhrer Kay Mtt. Diensten». Наконец, в номере «Gazette» от 29 ноября отмечено, что император не дал определенного ответа Желябужскому, обещая обдумать эти предложения и дать ответ позднее[1464]. В декабре 1667 г. известия о таких переговорах дошли до Варшавы[1465].
К этой группе сообщений исследователь присоединил обнаруженный им в Архиве Министерства иностранных дел Франции проект соглашения, предложенный русским посланником П. И. Потемкиным королеве-регентке Марии 6 и 7 марта 1667 г. Он предлагал: 1) заключить «вечный» союз между Россией и Испанией; 2) содействовать браку одной из сестер императора с царевичем Алексеем; 3) поддержать совместно с императором избрание царевича на польский трон; 4) царевич примет католицизм, а Речи Посполитой будут даны гарантии, что она не будет объединена с Россией под властью одного монарха; 5) царь окажет всякую помощь Австрии в случае нападения на нее османов; 6) царь предоставит в распоряжение австрийских и испанских Габсбургов 40-тысячную армию[1466].
В мае 1668 г. проект соглашения стал известен разным европейским кабинетам. 4 мая о нем писал из Варшавы своему правительству Пьер де Бонзи. 7 мая текст соглашения был приложен к одному из писем курфюрста Фридриха Вильгельма, скоро узнало о нем и шведское правительство[1467]. З. Вуйцик отметил, что сохранившиеся в русском архиве материалы посольств в Австрию и Испанию таких материалов не содержат. Они, правда, могли находиться в особых тайных наказах, которые впоследствии погибли, но такие тайные наказы не упоминаются в описи архива Посольского приказа 1673 г.
К тому же при сопоставлении этих известий со статейным списком посольства И. А. Желябужского возникает ряд несоответствий. Так, никакой секретной аудиенции у императора статейный список не знает. Император встречался с послами только на приеме 14 октября и на отпуске 7 ноября[1468]. В русской дипломатической практике бывали случаи, когда содержание тех или иных встреч фиксировалось в особых документах, но сам факт таких встреч в статейном списке обязательно отмечался. Во-вторых, следует отметить краткость пребывания русского посольства в Вене (с 3 октября по 7 ноября), с тем что собственно переговоры с советниками императора, когда только и могли быть оглашены условия соглашения, начались только 25 октября. Думаю, что для определения отношения к предложениям такой важности, если бы они действительно были сделаны, потребовалось бы значительно больше времени. Наконец, обращает на себя внимание, что в статейном списке среди записанных посланником слухов читается, что «ныне, де, цесарь мыслит, хочет посылать к великому государю… свататься сестрою своею за государя царевича»[1469]. Если бы предложение о таком браке было сделано официально и на него последовал официальный ответ, как об этом говорится в «Gazette», то вряд ли подобное сообщение могло появиться в статейном списке. Скорее в нем можно видеть распространение слухов, возникших с появлением публикаций и достигших до Желябужского, когда он в декабре 1667 г. ехал в Россию через Литву.
Несоответствия возникают и при сопоставлении этих данных со статейным списком посольства П. И. Потемкина в Испанию. Указание, что проект соглашения был передан королеве-регентке 6 и 7 марта н. ст. 1667 г., является явно неверным. Судя по статейному списку, 7 марта (не нового, а старого стиля) произошла лишь официальная аудиенция, во время которой была торжественно вручена лишь царская грамота, а письменное изложение русских предложений было передано королеве 5 апреля[1470]. Обращает на себя внимание и то, что после передачи этих предложений ни королева, ни ее министры вообще не встречались с русскими посланниками.
Обращает на себя внимание и быстрое появление сообщений о секретных русско-австрийских переговорах не где-нибудь, а во французской прессе. Всё это дает основание видеть в проекте соглашения Романовых и Габсбургов плод творчества французских политиков. Задуманная мистификация преследовала, как представляется, две цели. С одной стороны, сообщения о таком соглашении могли настроить против русского кандидата шляхту, с неприязнью относившуюся к Габсбургам. С другой – таким путем можно было побудить и враждебные Габсбургам государства выступить против выбора царевича. Всё вместе создавало впечатление, что Алексей Михайлович готов на самые большие жертвы, чтобы добиться избрания своего сына польским королем, и что шляхта может его избрать. Как увидим далее, это вызвало сильное беспокойство таких соседей Речи Посполитой, как Швеция и Бранденбург, которые стали предпринимать усилия, чтобы этого не допустить и обеспечить себе какую-то международную поддержку на случай, если это всё же произойдет.
На русской стороне положение дел оценивалось существенно по-иному. Представление об этом дает «доклад» А. Л. Ор дина-Нащокина, представленный царю и боярской думе в мае 1668 г. Появление этого документа связано с тем, что глава Посольского приказа должен был выехать на проектируемый съезд в Курляндию. Решение о том, что на этот съезд поедет именно А. Л. Ордин-Нащокин, было принято, как узнал шведский резидент, 18 апреля 1668 г.[1471] Таким образом, в достаточно сложной ситуации глава Посольского приказа должен был на длительное время покинуть Москву, и перед его отъездом следовало договориться, какой внешнеполитической линии придерживаться в его отсутствие. С этой целью был написан и представлен думе его доклад.
Доклад[1472] отражал перемены во внешнеполитических планах канцлера, произошедшие после начала восстания на Украине. От планов мирного присоединения Правобережья в сложившихся условиях приходилось отказаться. «Дошло время не чюжих краев, – писал он, – но себя оборонять». Вместе с тем у сложившегося положения вещей была, по его оценке, и положительная сторона. Происходившие события показывали, что Крым и Османская империя твердо намерены утвердиться на Украине, и это должно было повысить в глазах польско-литовских политиков ценность союза с Россией. Он настойчиво предлагал «неотступно великими ратьми наступать на Украину» не только для того, чтобы «в покорение и в послушание приводить казаков», но и чтобы показать, что Россия выполняет свои обязательства по Московскому договору «и защищение Коруне Польской от Великие Росии явно будет».
В этих условиях главе Посольского приказа представлялось реальным «зачать с польскими и литовскими послы о вечном миру говорить, чтоб Смоленское княжество со всею Северскою землею и часть Украины с Киевом в вечнои мир к Великой Росии причтена была». Польские политики должны понять, что если «не быть Украине по Днепр, и там остереганью от Великой Росии быть не к чему». В новом плане по-прежнему присутствовал приезд Алексея Михайловича в Киев, но теперь ему предназначалась другая роль: «в Киев въехать и там совершить конечную крепость между Великои Росии и Польши». Из имеющейся на «докладе» пометы[1473] следует, что доклад 14 мая был одобрен царем и думой, т. е. они согласились с той оценкой положения, которую дал А. Л. Ордин-Нащокин.
Сопоставляя между собой размышления политиков России и Речи Посполитой, следует констатировать, что если польские и литовские политики рассуждали, какого рода уступки можно потребовать за избрание царевича, то в Москве полагали, что, остро нуждаясь в помощи против Османской империи и Крыма, Речь Посполитая согласится заключить с Россией «вечный мир» на условиях Андрусовского договора. Таким образом, размышления политиков обеих сторон шли в противоположных направлениях, но ни та, ни другая сторона пока об этом не догадывались.
Хотя в «докладе» ничего не говорилось о возможности избрания царевича, его содержание позволяет высказать некоторые соображения о возможной позиции русской стороны в этом вопросе в конце весны 1668 г. Как отмечалось выше, царь и его канцлер, выдвигая кандидатуру царевича, рассчитывали на то, что поляки и литовцы захотят скрепить военно