Когда после десятой четвертую линию отсчитаешь,
От карла великого происхождение Гизелы узнаешь.
С такой знатностью и самой подобающей внешностью она совсем не была гордой: богобоязненная на службе Богу, усердная в молитвах и благодеяниях и в том, что она тайно делать могла, помня, что было сказано в Евангелии: «Не твори своего добра перед человеками»[359]. Она была проницательного ума, выдающегося мастерства, имела большую славу, не похвалу, но скромность любя; занималась женскими трудами, совсем не участвуя в пустом расточительстве, часто углубляясь в почетные и полезные дела; богатая поместьями, с величайшими достоинствами хозяйство вести умела. Это [вызвало] зависть у некоторых людей, которые умеют покрывать сажей всех ниже и вышестоящих, что на несколько дней послужило препятствием ее коронованию[360]. Впрочем, если ту ненависть справедливо или несправедливо она претерпела, не стоит до такой степени задерживаться на этом вопросе; все же стойкая скромность в женщине победила, и по совету и просьбе князей необходимое посвящение, как и следовало, она получила, сделавшись спутницей короля. Это о королеве между делом я кратко сказал, прервав рассказ о королевских деяниях, теперь же к ним возвращаюсь.
5. О первых деяниях короля Конрада
Перенеся перо к славным деяниям короля Конрада, следует сказать о некоторых из тех, которые он совершил в самый день своего посвящения, каковые, хотя кажутся мелочью, все же расцениваются как некое возвышенное таинство. Но, так как пишется история государства, которая дух читателя к новым делам, чем к красивым словам, станет привлекать, кажется более подходящим само дело целиком изучать, чем таинственные рассуждения кое-как без разбора обсуждать.
[В то время как вели] в самой процессии короля, перед ним предстали трое с отдельными жалобами. Один из них был крестьянин майнцской церкви, другой – сирота, и некая вдова. Когда король их дела начал выслушивать, некоторые из его князей отвлекали его от этого, говоря, чтобы он как-либо не задерживал свое посвящение и вовремя выслушал божественную службу. Повернувшись к епископам, как викарий Христа, он самым христианским образом отвечал: «Если мне суждено к правлению приступить, и твердому мужу никак того не отложить, что можно как подобает совершить; мне кажется правильным сделать то, что я должен, чем слушать от другого, о том, что делать надлежит. Помню, вами часто говорилось: не слушатели закона, но вершители будут оправданы[361]. Если же к посвящению, как вы говорите, следует торопиться, тем осторожнее в деле Божьем мои шаги надлежит мне утверждать, насколько я знаю приближение к трудному достоинству». Сказав это, он задержался на том месте, где прежде повстречались ему несчастные, твердыми шагами закона сотворил над ними суд. После того как оттуда немного он прошел, предстал перед ним некий [человек], сказав, что был изгнан из отечества без всякой вины, на что король, взяв его за руку, провел дальше всех собравшихся вокруг, до своего трона, и там причину несчастья одному из своих князей поручил тщательно [выяснить].
Счастливым представляется начало царствования, когда более стремятся к исполнению закона, чем к тому, чтобы, получив благословение, стать королем. В короле было больше стремления к состраданию, чем желания к посвящению; он шествовал по тропе справедливости[362], когда стремился к почестям королей. Он мог бы сказать вместе с псалмопевцем: «Стопа моя ступила на прямой путь»[363]. Через дело милости себя укрепил, прежде чем на судейский трон восходил. Опасался быть низвергнутым, если не станет справедлив в своем царственном величии. Достойно похвал было то, что среди новой радости, среди роскошного королевского служения, он мог услышать вопли бедных и положить конец их причинам. Не захотел тем пренебрегать, чем вскоре смог управлять. Отказался правосудие отложить, так как надлежало ему царить. Его благословение увеличилось вследствие почитания королей. Написано же: «Честь царя ценит справедливость»[364].
Во всех делах ничто быть не могло полезным так, как правосудие у короля на службе.
Так, король такими делами, из-за которых королевской власти обычно докучают, как-то защитой церквей, вдов, сирот, в тот день приготовил себе путь к должному управлению.
6. О поездках короля по государству
Обо всех поездках короля и о том, в каких местах главные праздники, рождество Господне и Пасху, ежегодно он праздновал, полагаю, нет чрезмерной необходимости рассказывать подробно, исключая то, о чем следует сказать, если где-либо было, если что-нибудь выдающееся и славное произошло; если же все рассмотреть я бы захотел, у меня прежде не хватило бы сил, чем материала. К деяниям того славнейшего [короля], как можно быстрее перехожу, в которых обнаруживается столько славы, что [если] о меньших [деяниях] умолчать, никому не станет неприятно.
Собрав королевскую свиту, король Конрад прежде прибыл через область рипуариев[365] в место, которое именуется Ахенским дворцом, где находился и официальный королевский трон древних королей, и специально установленный Карлом [Великим] престол всего королевства[366]. Сев здесь, превосходнейший порядок в деле государства он установил, и там же, устроив народное собрание и всеобщий совет, божественные и человеческие права с пользой распределил.
Слух о его силе проистекал из добродетелей; день ото дня, благодаря уверенности в поддержании мира, уважению за добрую волю, за строгое королевское суждение он почитался всеми. Хотя он букв не знал, все же всякого клирика с любовью и вежливостью открыто [принимал], тогда как тайно подобающим порядком благоразумно наставлял. Души же воинов привлек главным образом тем, что древние пожалования предков ни у кого из потомков отбирать не стал. Кроме того, они полагали, что в частых подношениях, которыми их силу к решительности он побудил, подобного ему во всем мире не было возможности найти.
Он был настолько щедрым, настолько любезным, настолько твердым духом, насколько неустрашимым, мягким ко всем добрым, суровым к злым, благосклонным к согражданам, жестоким к врагам, неутомимо деятельным в делах, что есть даже подозрение к тому, о чем рассказывают. Чем более неутомимым был, тем больше пользы королевству приносил, в краткое время столь преуспев, что никто не усомнился бы в том, что со времени Карла Великого не жил кто-нибудь достойный королевского трона. Отчего появилась пословица: «Седло Конрада имеет стремена Карла». Из этой пословицы один из наших в книге, которую назвал «Галлинариум»[367], в четвертой сатире сделал такой стих: «Конрад восседает в стременах короля Карла». С такими свидетельствами имя или слава короля иноземные провинции пересекла, морские волны переплыла; всюду общеизвестной его добродетель стала, которая с неисчерпаемой силой всегда проистекала.
Возвращаясь, король от рипуариев к саксонцам прибыл; там очень жестокий закон саксонцев, установленный согласно их воле, властью подтвердил. Потом от варваров, которые граничат с саксонцами[368], потребовав дань, весь долг казны получил. Оттуда, пройдя Баварию и восточную Франкию, прибыл в Швабию, по пути земли миром укреплял и самой прочной королевской защитой окружал.
7. Каким образом король обошелся с итальянцами
В первый год своего правления ко роль Конрад день святой Пятидесятницы [91] отмечал в городе Констанце. Туда архиепископ Миланский Гериберт[369] вместе с остальными знатными людьми Итальянского королевства[370] навстречу королю поспешил и сделался его [вассалом], и дал ему клятву верности на святых дарах, и заложника в залог того, что когда [Конрад] пойдет с войском для покорения Италии, он сам его примет и вместе со всеми своими [людьми] государем и королем публично провозгласит, и тотчас коронует. Этому примеру остальные лангобарды последовали, за исключением тицинцев, что другим именем называются павийцами, от которых прибыли послы с дарами и дружбой, стремившиеся к тому, чтобы короля за оскорбление, нанесенное ему жителями города, они умилостивили, однако добиться этой милости от короля, согласно своему стремлению, никоим образом не смогли. О том, в каком именно деле они возбудили недовольство, вкратце скажем.
В городе Павии был дворец, некогда восхитительно сооруженный королем Теодорихом[371], а позже без меры украшенный императором Оттоном III[372]. Узнав о смерти императора Генриха, предшественника короля Конрада, согласно человеческому обыкновению в новых делах неумеренно себя держать, павийцы в тот же час, не подумав, напали на беззащитный дворец. Решившись на беззакония, они уничтожили стены короля, и весь дворец до последнего камня основания разрушили, чтобы никто из королей в будущем среди этого города не решился дворец заложить. Из-за этой дерзости долго была большая распря между королем и павийцами.
«Сказали павийцы: «Кого мы оскорбили? Императору нашему верой и честью вплоть до конца жизни его служили; после его смерти у нас не было никакого короля, не справедливо было бы обвинять нас в том, что мы разрушили королевский дворец». И возразил король: «Знаю, – сказал, – что дворец вашего короля не вы разрушали, так как в то время никого [в качестве короля] не имели; но, не стоит отрицать, что королевский дворец разрушен. Если король умирает, королевство остается, как остается корабль, кормчий которого гибнет. Это же было не частное, а государственное здание; права собственности были чужими, не принадлежавшими вам. Те, кто на чужую собственность нападают, королем наказаны бывают. Следовательно, раз вы напали на чужую собственность, тогда отвечайте перед королем». Подобного рода много слов бурно высказывалось послам, которые удалились, оставив бесплодные попытки примирения. Прочие же итальянцы, почтенные от короля щедрыми дарами, были отпущены с миром. Король же, хорошо устроив швабскую область, направился в замок Цюрих и там некоторых итальянцев, которые в Констанц не прибыли, принял под свою власть. Отсюда через несколько дней он отправился к городу Базелю.