Ваше величество, говорят советники. Сделайте милость. Ради блага страны снизойдите к нижайшей просьбе императора. К его мольбам и уговорам.
Это продолжается минут пятнадцать. Наконец король говорит: хорошо, коли того требует благо страны, я приму Шапюи, мы продолжим переговоры, видимо, мне придется проглотить все личные оскорбления.
Норфолк подается вперед:
– Считайте это микстурой, Генрих. Она горькая, но, ради блага Англии, не выплевывайте.
От темы врачей разговор естественно переходит к замужеству леди Марии. Куда бы король ни переселил дочь, та продолжает сетовать на дурной воздух, скудную пищу, невозможность побыть одной, на боли в суставах и в голове и общую подавленность духа. Врачи говорят, что здесь помог бы мужчина. Когда жизненные соки в молодой женщине закупорены, она теряет аппетит, бледнеет, худеет и чахнет; брак дает ей занятие, и она забывает про мелкие хвори; ее матка пребывает в довольстве и на своем месте, а не блуждает по всему телу, вызывая всевозможные болезни, как учит нас Гиппократ. Если же нельзя выдать Марию замуж, ей надо хотя бы помногу ездить верхом, что для девушки под домашним арестом крайне затруднительно.
Наконец Генрих прочищает горло.
– Не секрет, что император обсуждает Марию у себя в совете. Он хотел бы выдать ее за кого-нибудь из своих родственников, в собственных владениях. – Лицо короля суровеет: – Я ни в коем случае не выпущу ее из страны и вообще не позволю ей выходить из дома, пока она не научится вести себя с отцом, как положено.
Он, Кромвель, говорит:
– Она все еще не оправилась после смерти матери. Уверен, что некоторое время спустя она осознает дочерний долг.
– Как отрадно наконец услышать ваш голос, Кромвель, – усмехается монсеньор. – Вы обычно говорите первым, и последним, и в середине, так что остальные советники вынуждены общаться шепотом или передавать друг другу записки. Позвольте спросить, не связана ли как-нибудь ваша сдержанность со вчерашними событиями? Когда его величество, если я верно припоминаю, поставил вас на место?
– Большое вам спасибо, милорд Уилтшир, – бесстрастно произносит лорд-канцлер.
Король говорит:
– Милорды, я вынужден напомнить, что мы говорим о моей дочери. Хотя я далеко не уверен, что ее следует обсуждать в совете.
– Я бы, – гремит Норфолк, – я бы поехал к Марии и заставил ее присягнуть королю и ребенку моей племянницы. Положил бы ее руку на Библию и держал. А не поможет – бил бы головой об стену, пока не станет мягкая, как печеное яблоко.
– И вам спасибо, милорд Норфолк, – говорит Одли.
– Так или иначе, – произносит король, – у нас не столько детей, чтобы отдавать их в чужие края. Я предпочел бы с ней не разлучаться. Когда-нибудь она станет мне послушной дочерью.
Болейны довольны: король не ищет Марии достойного жениха за границей, она никто, незаконная дочь, о которой вспоминают только из жалости. Вчерашняя победа над испанским послом еще свежа у них в памяти, и то, что они ею не бахвалятся, делает им честь.
После заседания его окружают другие советники, все, кроме Болейнов. Заседание прошло успешно: он получил что хотел, Генрих продолжит переговоры с императором. Тогда почему ему так душно, так неспокойно? Он раздвигает советников локтями, впрочем, со всей учтивостью. Ему надо на воздух. Генрих, проходя мимо, останавливается, поворачивает голову, спрашивает:
– Господин секретарь, вы не прогуляетесь со мной?
Они гуляют. Молча. Начинать разговор прилично государю, а не министру.
Ему торопиться некуда.
Генрих говорит:
– Хорошо бы съездить в Кент, как мы собирались, посмотреть на тамошних литейщиков.
Он ждет.
– Я смотрел разные чертежи, математические расчеты, читал советы насчет того, как улучшить наши пушки, но, сказать по правде, вы бы разобрались в них лучше.
Смиреннее, думает он. Еще чуточку смиреннее.
Генрих говорит:
– Вы бывали в лесах, видели углежогов. Помнится, вы рассказывали, что это очень бедные люди.
Он ждет. Генрих говорит:
– Я думаю, следует знать все с самого начала, идет ли речь о пушке или о доспехах. Бесполезно требовать металл с определенными качествами, определенной закалки, если не знаешь, как его выплавляют, с какими трудностями сталкивается мастер. Я никогда не брезговал часами сидеть с оружейником, когда тот делает мне латную рукавицу на правую руку. Думаю, надо изучить каждую пластину, каждую заклепку.
И? Да?
Он не спешит королю на выручку: пусть выпутывается сам.
– И… так вот. Вы – моя правая рука, сэр.
Он кивает. Сэр. Как трогательно.
Генрих говорит:
– Итак, в Кент? Когда? Назначить ли мне срок? Двух-трех дней будет вполне довольно.
Он улыбается:
– Не этим летом, сир. У вас будут другие дела. К тому же литейщики такие же люди, как и мы. Им надо отдохнуть. Полежать на солнышке. Яблоки собрать.
Генрих кротко смотрит на него умоляющими голубыми глазами: устройте мне счастливое лето. Говорит:
– Я не могу жить, как жил.
Он, Кромвель, здесь, чтобы получить указания. Добудьте мне Джейн, Джейн, такую добрую, такую сладкую. Избавьте меня от горечи, от желчи.
– Думаю, мне следует поехать домой. С вашего дозволения. Мне многое надо сделать, чтобы дело сдвинулось, и я чувствую… – Он не может подобрать английское слово. Такое иногда бывает. – Un peu…[14] – Однако и французское слово не подбирается.
– Но вы не захворали? Вы скоро вернетесь?
– Я посоветуюсь со знатоками канонического права, – говорит он. – Дело может затянуться, вы же знаете эту братию. Буду торопить их, как смогу. И я поговорю с архиепископом.
– И возможно, с Гарри Перси, – подхватывает король. – Вы же помните… помолвка или брачный контракт… они же были почитай что муж и жена. А если и это не поможет… – Генрих чешет бороду. – Вам известно, что я… до королевы… был с ее сестрой, с ее сестрой Мэри, которая…
– О да, сир. Я помню Мэри Болейн.
– И можно доказать, что я после связи со столь близкой ее родственницей не мог вступить в законный брак с Анной… впрочем, это на самый крайний случай… я бы не хотел без надобности…
Он кивает. Вы не хотите выставить себя лжецом. Вы заставили меня объявить перед придворными, что у вас ничего не было с Мэри Болейн, а сами сидели и кивали. Вы убрали все преграды: Мэри Болейн, Гарри Перси, смахнули их в сторону. А теперь наши требования изменились, и прошлое меняется у нас за спиной.
– Что ж, доброго пути, – говорит Генрих. – Главное, чтобы никто не прознал. Я целиком полагаюсь на вашу осмотрительность, на ваше умение.
Как печально слышать, что Генрих извиняется, хотя, конечно, это было необходимо. Он чувствует странное уважение к Норфолку с его коротким: «Все в порядке, малец?»
В соседней комнате ждет мастер Ризли.
– Вы получили указания, сэр?
– Я получил намеки.
– И когда они могут превратиться во что-нибудь более определенное?
Он улыбается.
Зовите-Меня говорит:
– Мне сказали, король в совете объявил, что выдаст леди Марию за своего подданного.
Вроде бы ничего подобного не прозвучало? На миг ему становится почти весело. Он слышит собственный беспечный смех.
– Ой, Бога ради, Ризли, кто вам такое сказал? Порой я думаю, мы бы сберегли много времени и труда, если бы приглашали на совет все заинтересованные стороны, включая иностранных послов. Те все равно выведают, о чем шла речь, так что уж лучше бы узнавали все из первых уст, а не домысливали всяческие нелепицы!
– Так я неверно понял? – спрашивает Ризли. – Поскольку мне казалось, выдать ее за англичанина, человека низкого звания, и есть нынешний замысел королевы?
Он пожимает плечами. Ризли смотрит на него без всякого выражения. Почему – он поймет только несколько лет спустя.
Эдвард ищет беседы с ним. Никаких сомнений, что Сеймуры будут на его пиру, даже если им придется сидеть под столом и ловить крошки.
Эдвард напряжен, нервничает.
– Господин секретарь, в рассуждении отдаленного будущего…
– В этом деле даже на сутки загадывать нельзя. Уберите вашу сестру куда-нибудь подальше от здешних дрязг. Пусть Кэрью увезет ее к себе в поместье.
– Не думайте, будто я пытаюсь выведать ваши секреты…
Эдвард тщательно выбирает слова. Не думайте, будто я лезу в то, что меня не касается. Но ради сестры мне надо представлять хотя бы в самых общих чертах…
– О, вижу, вы хотите знать, заказывать ли ей свадебное платье?
Эдвард смотрит умоляющим взглядом.
Он говорит серьезно:
– Мы постараемся аннулировать брак. Пока не знаю, на каком основании.
– Они без боя не сдадутся, – говорит Эдвард. – Прежде чем погибнуть, Болейны погубят и нас. Я слышал, что змеи на последнем издыхании выпускают яд через кожу.
– Вы когда-нибудь брали в руки змею? Я брал, в Италии. – Он показывает ладонь. – Как видите, никаких отметин.
– Нужно действовать очень скрытно. Чтобы Анна не проведала.
– Рано или поздно она узнает, – мрачно говорит он.
И это произойдет раньше, если новые товарищи не перестанут ловить его в коридоре и с поклоном преграждать ему дорогу, если они не бросят перешептываться, поднимать брови и тыкать друг друга локтями.
Он говорит Эдварду: мне надо поехать домой, запереться и подумать. Королева что-то замышляет, не знаю пока – что. Возможно, это коварство настолько черное, что она сама еще не впустила его в свои мысли и оно лишь смутно ей грезится, но я должен поспешить, измыслить это за нее, вымечтать грезу в явь.
По словам леди Рочфорд, Анна сетует, что после выкидыша Генрих постоянно за ней наблюдает, не так, как прежде.
Долгое время он примечал, что Гарри Норрис за ней наблюдает, и с высоты, будто резной сокол над дверью, наблюдал за Гарри Норрисом.
Сейчас Анна вроде бы не чувствует распростертых над собой крыл, глаз, следящих, как она мечется и петляет. Королева щебечет о своей дочери Елизавете, вертит в руках чепчик, хорошенький чепчик с лентами, только что от вышивальщицы.