Вынесение приговора процесс не быстрый. Суд заклинает ораторов быть краткими, никаких речей, довольно одного слова: девяносто пять голосов за, ни одного против. Когда Норфолк начинает читать приговор, ропот усиливается, собравшиеся снаружи напирают, и кажется, будто стены раскачиваются, словно лодка на причале.
– Ее собственный дядя! – восклицает кто-то, и герцог обрушивает кулак о стол, угрожая дерзкому кровавой расправой. Это производит впечатление, позволяя Норфолку закончить: «…приговаривается к сожжению в пределах Тауэра либо к отсечению головы, буде так повелит король…»
Слышен возглас одного из судей, который подается вперед, что-то яростно шепчет. Норфолк взбешен, судейские сбиваются в кучу, пэры вытягивают шеи. Он устремляется к герцогу.
– Эти люди говорят мне, что я читаю неправильно, что нельзя приговорить к сожжению или отсечению головы, что следует выбрать одно и что женщина, виновная в измене, подлежит сожжению.
– Милорд Норфолк получил соответствующие указания от короля. – Он намерен с порога пресечь возражения, в чем и преуспевает. – Приговор составлен в соответствии с королевской волей, и нечего учить меня, что правильно, а что нет, ибо никогда еще королева не представала перед судом!
– Нам пришлось сочинять на ходу, – вставляет лорд-канцлер примирительно.
– Дочитайте, что там написано, – говорит он Норфолку и отходит в сторону.
– Я уже дочитал. – Норфолк скребет переносицу. – «…либо к отсечению головы, буде так повелит король».
Герцог понижает голос, съедая конец речи. Королеве не суждено услышать финал своего приговора. Впрочем, суть она уловила. Он смотрит, как Анна встает с кресла, внешне спокойная, должно быть, не верит, и с чего бы ей верить? Он переводит взгляд на Фрэнсиса Брайана, но того и след простыл.
Впереди суд над Рочфордом: следует вывести Анну из зала прежде, чем введут ее брата. Торжественность момента рассеивается. Судьи преклонных лет спешат в нужник, те, что помоложе, встают, чтобы размять ноги, посплетничать, заключить пари на оправдательный приговор. Пока ставки в пользу Джорджа, однако, судя по выражению его лица, обвиняемый не обманывается на свой счет.
Его тревожит только одно: Рочфорду нечего терять, у него в отличие от прочих не осталось на этом свете ни единой родной души. Жена предала, отец отвернулся, дядя председательствует в суде. Наверняка Джордж будет говорить убедительно и с чувством. Так и есть. Выслушав обвинения, Болейн просит изложить их по порядку, одно за другим.
– Ибо что есть наше земное время, джентльмены, по сравнению с обещанием вечной жизни?
В зале мелькают улыбки, учтивость Джорджа производит впечатление.
Болейн напрямую обращается к нему, Кромвелю:
– По пунктам. Места, даты. Я намерен опровергнуть ваши домыслы.
Однако силы не равны. Перед ним – его записи, но, если потребуется, он отложит их в сторону и продолжит по памяти. При нем его хваленое самообладание, хорошо поставленный голос, его непробиваемая учтивость. Если Джордж думает, что он дрогнет, перечисляя ласки, принимаемые и даримые любовниками, значит, ему невдомек, откуда он родом: какие времена, какие нравы сделали господина секретаря таким, каким он стал. Совсем скоро лорд Рочфорд начнет ныть, словно капризный плаксивый мальчишка; младший Болейн не привык сражаться за жизнь, слишком равнодушен к исходу поединка. Пусть этот суд оправдает его, будет другой суд, другие, более веские доказательства, закончится все изувеченным трупом Джорджа. Еще он надеется, что обвиняемый скоро выйдет из себя и не сможет сдержать презрения к Генриху – и тогда его судьба будет решена.
Он передает Рочфорду бумагу.
– То, что здесь записано, как утверждается, было сказано королевой, а вы ей ответили. Не обязательно зачитывать вслух, просто сообщите суду, вы признаете свои слова?
Джордж презрительно улыбается, наслаждаясь моментом, ухмыляется, набирает воздух в легкие, читает вслух:
– «В постели король полное ничтожество, ни умения, ни желания».
Джордж решает потрафить зрителям, и, кажется, ему удается достичь цели: в зале раздаются робкие смешки. Однако со стороны судей – тех, от кого все зависит, – слышится возмущенный ропот. Джордж поднимает глаза, протягивает руку:
– Эти слова – не мои. Я от них отказываюсь.
Однако слова уже принадлежат ему. Решив покрасоваться перед толпой, Джордж только что вслух подверг осмеянию законность престолонаследия, усомнился в правах королевских отпрысков.
Он, Кромвель, кивает.
– Мы слышали, что вы распространяете слухи, будто принцесса Елизавета – не королевская дочь. Так и есть. Даже присутствие судей вас не останавливает.
Джордж не отвечает.
Он пожимает плечами, отворачивается. Похоже, даже простое упоминание о том, в чем его обвиняют, в устах Джорджа звучит признанием вины. Как обвинителю, ему следовало бы поменьше говорить о вещах, задевающих честь короля, но едва ли упоминание о них в суде нанесет чести Генриха больший урон, чем песенки про короля Палка-с-пальчик и его жену-ведьму, что распевают в тавернах. В таких делах мужчина всегда обвиняет женщину. Не так сделала, не то сказала, посмотрела косо, усмехнулась невпопад. А ведь Генрих боится Анны, понимает он. Впрочем, с новой женой все затруднения короля останутся в прошлом.
Он собирается с мыслями, сгребает бумаги; судьи готовы вынести решение. Как ни крути, обвинение против Джорджа весьма шатко, но если его оправдают, Генрих придумает новое, и тогда Болейнам не поздоровится, как, впрочем, и Говардам, а этого дядюшка Норфолк не допустит. Никто не посмеет усомниться в обвинениях, выдвинутых против Джорджа и тех, кого осудили до него. Все уже смирились с мыслью, что эти мужчины злоумышляли против короля и прелюбодействовали с королевой: Уэстон из-за собственного безрассудства, Брертон, потому что закоренел в грехе, Марком двигало честолюбие, Генри Норрис просто оказался под рукой, дерзко возомнил себя ровней королю. Джордж Болейн – не вопреки, а потому, что был ее братом. Все знают: на пути к власти Болейны ни перед чем не остановятся. Если Анна не гнушалась идти по трупам, почему бы ей не посадить на трон бастарда Болейнов?
Он смотрит на Норфолка, тот кивает в ответ. Вердикт ни для кого не станет неожиданностью. Неожиданностью окажется поведение Гарри Перси. Граф встает, открывает рот – и в зале в кои-то веки воцаряется тишина, а не жалкое ее подобие. Он вспоминает Грегори: хотите послушать, как я говорю речи? Затем граф подается вперед, издает стон и с грохотом валится на пол. Его тут же подхватывают стражники, и по залу прокатывается ропот: «Гарри Перси умер».
Едва ли, думает он. Графа приведут в чувство. День перевалил за полдень, жаркий и безветренный; свидетельские показания, что лежат перед судьями, свалят с ног здорового. Свежеструганные доски помоста застланы отрезом синей ткани, стражники сдергивают его, сооружая носилки для графа. Внезапно на него накатывает воспоминание: Италия, зной, кровь, умирающего поднимают с земли, раскачивают, бросают на связанные вместе чепраки – обобрали убитых – и тащат в тень, под стену: церкви? сарая? Где спустя пару минут тот испускает дух, бранясь и запихивая кишки в рану, словно желая оставить мир после себя в чистоте.
Ему становится нехорошо, и он опускается в кресло рядом с генеральным прокурором. Стражники выносят графа, его голова запрокинута, глаза закрыты, ноги безвольно болтаются.
– Вот и еще один из тех, кого она погубила, – замечает его сосед. – А чтобы узнать остальных, нам и нескольких лет не хватит.
Все это так, и суд – лишь временная мера, задуманная, чтобы сместить Анну и освободить место для Джейн. Еще невозможно почувствовать, каковы будут последствия, как отзовутся сегодняшние события в будущем, но он уже ощущает дрожь в сердце державы, шевеление в государственной утробе.
Он встает, подходит к Норфолку, побуждая того не мешкать. Судя по виду Джорджа Болейна – между обвинением и осуждением, – граф того и гляди лишится чувств, по лицу текут слезы.
– Посадите лорда Рочфорда, – велит он. – Налейте ему что-нибудь.
Пусть Болейн изменник, но пока еще граф и имеет право выслушать смертный приговор сидя.
На следующий день, шестнадцатого мая, он в покоях Кингстона. Комендант Тауэра не знает, какой эшафот сооружать для королевы, приговор неясен, ждут решения короля. Кранмер у королевы, пришел ее исповедовать, возможно, архиепископу удастся мягко втолковать Анне, что ради нее самой ей лучше покориться. И что король еще способен на милосердие.
Стражник входит и обращается к коменданту:
– Пришел посетитель. Не к вам, сэр. К мастеру Кромвелю. Иностранный джентльмен.
Жан де Дентвиль, бывший послом во времена коронации Анны.
Посетитель медлит в дверях.
– Мне сказали, я найду вас здесь, а время не ждет…
– Мой дорогой друг. – Они обнимаются. – Я не знал, что вы в Лондоне.
– Я только что с корабля.
– По вам видно.
– Что поделаешь, я не родился моряком.
Посол пожимает плечами, по крайней мере слои материи на плечах поднимаются и опускаются, этим теплым весенним утром Жан закутан с ног до головы, словно на дворе ноябрь.
– Поэтому я решил перехватить вас до того, как вы вернетесь к игре в шары, каковой, вероятно, предаетесь, принимая наших посланников. Меня отправили к вам, чтобы поговорить о юном Уэстоне.
Господи, думает он, неужто сэру Ричарду Уэстону удалось подкупить короля Франции?
– Вы едва не опоздали. Завтра его казнят. А что с Уэстоном?
– Вызывает обеспокоенность, – говорит посол, – что за простую галантность карают так жестоко. Я уверен, юноша виновен лишь в нескольких любовных стишках да паре любезностей и острот. Возможно, король сохранит ему жизнь? И года два Уэстон не будет показываться при дворе, скажем, отправится путешествовать?
– У него жена и маленький сын, мсье. Увы, мысль об их благополучии не остановила его от необдуманных шагов.
– Неужели им будет лучше, если король обречет его на смерть? Генрих больше не дорожит репутацией милосердного правителя?