Слезы не покатились из ее глаз – они брызнули так, будто кто-то с силой надавил ей на слезные железы. Ася расплакалась, некрасиво всхлипывая, подвывая и шмыгая носом. Так она ревела в детстве, когда мачеха за что-то отчитывала ее при всех. Она тогда ревела и жаловалась Ваньке, прижимаясь к его еще угловатому плечу. А он слушал и молчал, сочувственно посапывая.
Сейчас он тоже молчал. Но молчание его уже не было сочувственным – оно было настороженным и отдавало упрямством. Это не могло ей понравиться. Отпрянув, она скинула с себя его руку, схватила в горсть джемпер на его груди и, приблизив свое лицо к его, злобно прошипела:
– Даже и не думай ответить мне отказом, понял?! Там мой муж, и он мне дорог! А эта девка, она же шлюха…
– Замолчи, Аська, – беззлобно остановил ее Ваня и досадливо поморщился. – Ты же ничего не знаешь о ней. Ничего. Зачем кого-то клеймить? Даже ради и во имя великой любви нельзя опускаться так низко. А тут всего лишь твой…
Она не дослушала. Вскочила с дивана и кинулась к окну. С силой отшвырнув в сторону тяжелую штору, она попыталась открыть форточку, но та никак не поддавалась. Тогда Ася забралась коленями на под-оконник, и затрясла, и закрутила ручку форточки. Ей необходим был сейчас хоть самый маленький глоток свежего воздуха. Она задыхалась. Просто задыхалась от горя, отчаяния и невозможности что-то изменить. Неужели ее так тяжело понять сейчас?! Почему Ванька не хочет и не может ее понять?!
Он, кажется, и правда ее не понял. Ее коленки оторвались от подоконника, и через мгновение он уже крепко прижимал ее к себе, поглаживая по голове и дрожащим голосом нашептывая на ухо:
– Ты чего это надумала, чучело, а? Ты чего это надумала, и из-за кого? Ох и дуреха ты, Аська, ох и дуреха!
– Ничего я не надумала, – сдавленно произнесла она ему в плечо. Стоять притиснутой к его громоздкой фигуре было очень неудобно. – Ты что подумал?
– Чего на окно полезла, идиотка? – Он все не отпускал ее, будто боялся, что она снова заберется на подоконник и снова начнет трепать ручку форточки с остервенелым от бессилия лицом.
– Форточку хотела открыть. Мне душно. А ты что подумал? – Ася завозилась в его руках, отодвинулась и повторила: – Чего подумал-то?
– Так, ничего. – Его руки упали вдоль тела. – Ничего… Проехали… Что еще они тебе сказали про девушку?
– Ничего. Сказали: ты нам бабу, мы тебе твоего мужика. – В носу у нее опять защекотало от близких слез. – Вань, что делать-то? Кто она такая, что из-за нее нормальных людей похищают?
Ему, кажется, очень хотелось сказать сейчас, что Ленька у него слабо ассоциируется с понятием нормального человека, но он промолчал. Слишком уж несчастный вид был у нее в эту самую минуту, чтобы ее мучил еще и он.
– Ладно, не реви, – проворчал ирод, сунул руку в задний карман домашних штанов, вытащил оттуда носовой платок и протянул ей его. – На вот, сопли утри, а то ведь на кого похожа…
– На чучело, я знаю, – кивнула Ася, вытерла лицо и шумно высморкалась в предложенный платок. – У меня как-то не получается…
– Что не получается?
– Быть эффектной, красивой или какой-то там еще. Мне об этом Ленька не раз говорил…
– Придурок он, твой Ленька, – зло перебил ее сводный братец, снова из мягкого и заботливого превращаясь в колючего и отстраненного. – Видишь, во что вляпались из-за него! Что вот делать теперь? Что? Отдать им девушку?
– А как же еще! Они же Леньку тогда…
Голос снова ей изменил. Ася быстро-быстро заморгала, чтобы опять не расплакаться.
Представить себе мужа мертвым она не могла. Не могла и не имела права. Да, он мерзавец, плут и бессовестный изменщик, но он же не виноват, что так получилось. Он ведь не знал, с кем связывается. Ни на ком же не написано крупными буквами, мол, сей человек причастен к определенным кругам, криминальным, к примеру…
– Если не Леньку, значит, ее… – со значением обронил Иван и направился к выходу из комнаты. – Ее судьба тебя не очень заботит, как я понял.
– А почему она меня должна волновать? Почему? – прокричала Ася ему в спину.
– Зачем тогда пыталась спасти ее? Пусть бы она сгорела в своей квартире, – возразил Ванька беззлобно и, не поворачиваясь, вышел из комнаты.
Он был прав! Прав, как обычно! Против его железной логики всегда было сложно возражать, сейчас особенно. Да, она бросилась спасать ее. Да, она не желала ей зла и жаждала ее скорейшего выздоровления, если оно вообще было возможно. Но… Но когда на чашах весов лежат эти две жизни: ее Леньки и чужой для нее, по сути, девушки, то выбор ее однозначен. Чего психовать и раздражаться?! И, кстати, почему бы, интересно, Ваньке не сказать, что эта девушка ему так же дорога, как и ей Ленька?
Ванька затих на своей половине на добрых два часа. Ася успела принять ванну, переодеться в пижаму, которую держала на всякий случай в одном из его шкафов. Прошла в кухню, настороженно косясь на дверь его апартаментов, и долго гремела там посудой. Реакции никакой не последовало. Ванька упорно хранил молчание.
Ася посмотрела на часы. Было половина одиннадцатого ночи. Она в очередной раз шарахнула формой для выпечки о стол. Вытряхнула ноздреватый пышный бисквит на блюдо и с грохотом швырнула форму в раковину. Реакции ноль. Она пустила воду и перемыла все, что успела вымазать, пытаясь приготовить им обоим десерт. Он и не нужен был в такое-то время, но ей было просто необходимо занять себя хоть чем-то, вот она и расстаралась. И бисквит испекла, и крем взбила, и мороженое по вазочкам разложила, усыпав сверху тертым шоколадом и орешками. За хлопотами прошел почти час, а Ванька так и не вышел из комнаты. Да и с ее настроением ничего не изменилось. Как измывалась над ней тоска, так и продолжала измываться.
Накрыв на стол и поставив чайник на огонь, Ася подошла к Ванькиной комнате и осторожно стукнула костяшками пальцев в дверь:
– Вань, пойдем чайку попьем, а… Ты чего там притих? Ва-ань…
Дверь распахнулась так резко и неожиданно, что Ася испуганно отпрянула.
– Ты чего? – не понял он.
– Ничего. А ты чего?
Он смотрел на нее совершенно непонимающими глазами, и это ее раздражало.
– И я ничего. А ты-то вот как раз чего! – Тут он знакомо ухмыльнулся, сразу все исправив, и наконец догадался спросить: – Чего в дверь скреблась, чучело?
– Чай, говорю, пойдем пить! – рассердилась на него Ася за свой внезапный испуг и замешательство и, чтобы он не особо выделывался, ударила его в плечо кулаком. – Деловой какой, понимаешь… Закрывается от меня… Будешь чай или нет?
– А с чем чай? Ты чего-то пекла там, кажется? – Ванька снова заделался самим собой и двинулся на кухню, подталкивая ее в спину впереди себя.
– Пекла. А как ты догадался?
– Так ты гремела так, что дверца у духовки наверняка теперь пришла в негодность. Ну, думаю, чучело мое терпение испытывает. И пусть, думаю, потешится. Мне не впервой. Я терпеливый. Я подожду…
– Кто-то не так давно трепался насчет того, что ожидание ему неведомо и что он завидует тому, кто в этом состоянии постоянно пребывает. – Она дразнила его, но дразнила совершенно беззлобно. Это были обычные их пикировки, к которым они за долгие годы родства давно привыкли. И это было много лучше непонятных пауз и бесцветного молчания, которое мгновенно делало их чужими. – А тут вдруг откуда-то терпение, ожидание… Налицо явные противоречия, братец.
Ванька обхватил сзади ее шею пальцами и дальше до кухни вел, как на поводке, не забывая бубнить сквозь улыбку:
– Так ведь ожидание ожиданию рознь, Аська. Есть такое, которое достойно восхищения. Есть такое, которое я готов презирать…
– Это какое же? – Она попыталась повернуть голову, но не смогла – хоть он и осторожно удерживал ее, но все же так, что она полностью была лишена маневренности.
– Ну, к примеру… Сидит человече сиднем всю свою жизнь и ждет, когда на него блага всякие начнут сыпаться. Вот такое ожидание мною презираемо однозначно. Или, к примеру, другой человек, не желая решать проблему, ждет ее самопроизвольного разрешения. То есть ситуация типа: авось все рассосется. Это тоже противно. А вот когда чувства… Здесь я готов ждать вечно.
– Ты?! – Она все же вывернулась из иродовых пальцев и уставилась на братца во все глаза. – Ты? Ждать? Ты и чувства?! Ванька, это точно ты?!
Он вспыхнул, и сразу стало заметно, что ирод сильно раздосадован ее изумлением. И он возмутился:
– По-твоему, я бревно бесчувственное, так, что ли? – Они стояли очень близко друг от друга, и Асе было слышно, как тревожно и обиженно заворочалось его большое сердце. – Нашла Железного Дровосека! Да я, может быть, во имя светлых чувств… Короче, давай прекратим этот дурацкий разговор, тем более что твой десерт сейчас, кажется, накроется.
Мороженое и впрямь начало подтаивать. Пышные воланы ванильного крема заметно осели, свесившись через края вазочек густыми каплями и намереваясь запачкать праздничную скатерть, которую Ася только-только достала из Ванькиного шкафа.
Они понимающе переглянулись и расселись за столом.
Чаепитие прошло в непринужденной и даже, можно сказать, чинной обстановке. Они не дерзили друг другу, не пытались уязвить и даже не касались той страшной темы, мысли о которой не покидали обоих. Просто пили чай, намазывали на рыхлые пласты бисквита подтаявший крем и, забыв о советах диетологов, нагло нажирались на ночь. Мороженое Ванька благоразумно убрал в морозильник, хоть за то ему спасибо…
– Что мы делаем, Вань? – проворчала Ася, подергав резинку пижамных штанов. – Это же преступление против личности и… фигуры.
– А все ты! – Он перегнулся через стол, бесстыдно приподнял край ее пижамной кофты и, глянув на ее совершенно плоский живот, с притворным отвращением произнес: – Обалдеть можно, какая ты жирная! Крем и еще выпечка, и все это на ночь… Наверняка мне досадить хотела, а сама же и попалась. Завтра с утра талия поплывет. Как на глаза покажешься своему попу…
Он не успел договорить, запнувшись на полуслове и обругав себя самыми последними словами. Только что ее глаза сияли или, может, не то чтобы сияли, но хоть тревоги в них поубавилось, а он взял и все испортил. Вот не дает ему покоя ее муженек непутевый…