Сумасшествие!
Ася с усилием протолкнула внутрь огромных размеров ком, дерущий ей горло. Он с трудом продвинулся и застрял в груди, сделавшись еще огромнее. Казалось, еще немного, и она упадет замертво прямо к ногам ненавистной мачехи. Прямо под ее торжествующее улюлюканье и упадет, потому что ни дыхания, ни сил на то, чтобы дышать, не осталось. Зачем ее так мучить?! Зачем?!
Но мучения Аси на этом не закончились. Они только еще начинались, как оказалось. Потому что мачеха пододвинула ногой к себе табуретку, на которой до этого сидела. Опустилась на нее и, не убирая одной руки с Асиных волос, второй привлекла ее к себе. Прижала тесно к своей груди, оказавшейся на удивление мягкой и податливой, а не костлявой и противной. Поцеловала Асю для чего-то в висок и прошептала прямо ей в ухо нежно и убаюкивающе:
– Девочка моя… Девочка моя бедная… Какая же ты… бедная и… маленькая… девочка моя…
Мачеха говорила все это странным, срывающимся шепотом. И почему она так говорила, Асе было непонятно. Ей бы открыть глаза, отодвинуться от нее и посмотреть, в чем там дело. Почему голос вдруг перестал слушаться ее мачеху? Почему сделался таким незнакомым и вибрирующим? Может, это оттого, что она наконец-то празднует победу? Она подчинила ее себе. Заставила, подчинила, укротила…
Ася не отодвинулась. И глаз не открыла. Она так и сидела, сжавшись в комок, и слушала, что говорит ей эта чужая женщина. Та, которую она всю жизнь считала чужой. И ей было сладостно и больно. И в сердце ворочалось что-то горячее и тоскливое, и щекам было горячо, и ладоням, которые закрывали ее глаза.
Наваждение!
Сколько оно длилось, Ася не взялась бы сосчитать. Все замерло и внутри ее, и снаружи. Даже время замерло, сопротивляясь движению планет, а подчиняясь лишь этому тихому вибрирующему на высокой ноте шепоту. И ей хотелось… так хотелось, чтобы все это не кончалось. И тепло руки, мягко трогающей ее волосы, чтобы не исчезло, и мягкая надежность груди, к которой была прижата ее голова. И голос чтобы никогда больше не менялся, оставаясь таким вот тихим и неузнаваемым…
Пробуждение было болезненным. Таким болезненным, что грудь сдавило сильным спазмом, и какое-то мгновение Асе и вовсе стало невозможно дышать. Она открыла глаза и непонимающе огляделась. Табуретка валялась на боку. На столе по-прежнему стояла нетронутая чашка с чаем, приготовленным Ванькой для матери. Куски бисквита схватывались черствой кромкой, а крем продолжал оплывать восковыми каплями на скатерть. Мачехи с Ванькой в кухне не было. Они о чем-то спорили в прихожей. Говорил больше Ванька. Говорил напористо, почти грубо. А мачеха лишь слабо сопротивлялась, пытаясь возразить. Потом хлопнула входная дверь, и все стихло.
Ася видела в дверной проем, как метнулся в свою комнату Ванька. Как потом вышел оттуда с полотенцем и сменой белья в руках и тут же, не заходя в кухню, заперся в ванной.
Вот и хорошо. Это было ей на руку. Говорить с ним сейчас было бы невозможно. Ася с трудом приподнялась со своего места. Непонимающе оглядела стол, с которого, наверное, все нужно убрать и вымыть. Но ей так не хотелось ничего этого делать… Да и был ли в этом смысл? Еле передвигая ноги, Ася добрела до спальни, в которой просидела сегодня несколько часов подряд. Достала из нижнего ящика шкафа подушку и плед. Швырнула их на диван и упала, зарываясь лицом в белоснежную наволочку и укрываясь любимым клетчатым пледом с головой.
Спать… Нужно спать… Завтра все будет иначе. Все образуется…
Они что-нибудь придумают. Ее сводный брат и ее мачеха, которая… которая может казаться такой доброй и такой родной, что ей хочется верить. И еще так хочется… так хочется ее любить. Хотя бы понарошку…
Глава 4
Утро понедельника Ася не любила никогда. И не потому, что оно знаменовало собой начало рабочей недели, а скорее по причине раннего подъема. Ближе к среде и четвергу она раскачивалась и даже иной раз просыпалась задолго до будильника. Но вот по понедельникам…
Будильник звонил, она нашаривала его рукой и пыталась нащупать кнопку. Часто смахивала его с прикроватной тумбочки и искала вслепую уже под кроватью. Попытаться при этом открыть глаза и уж тем более подняться было смерти подобно. Ася шарила по полу, а найдя будильник, стискивала его в руках. Еще пять минут… Нет, десять… Так рано подниматься ни к чему. Голову она вымыла с вечера, а краситься совсем даже необязательно. Она просто еще чуть-чуть подремлет и тогда уже…
В сегодняшний понедельник будильник никак не хотел находиться. Ася обшарила все изголовье. Опустила руку на пол и, скользя пальцами по мягкому ворсу ковра, исследовала все досягаемое пространство. Нет, будильника не было. Но он же точно должен был быть! Он надрывался, выдыхался и трезвонил, не переставая. Отчего же тогда она не может его никак найти?
Ей все же пришлось приоткрыть один глаз и оглядеться. Ну, конечно же! Как она могла забыть? Она же у Ваньки ночует. Какой к черту будильник! Их у него отродясь не водилось. Он жил вне времени и режима. Когда хотел, вставал, когда хотел, укладывался. Инструктор по фитнесу, елки. Причем инструктор, прозябавший на фирме собственной мамаши. Нужен он ему, будильник-то…
Так, с будильником разобрались. А что же тогда так надсадно верещит, вгрызаясь в Асин мозг отвратительным беспокойством?
Она свесила с дивана ноги, покрутила головой и поняла, что верещит ее телефон. Ася оставила его вечером на подлокотнике дивана, но ночью, видимо, он свалился. Край пледа, соскользнувший с нее во сне, плотно накрыл его, приглушив звучание. Сдернув плед, Ася схватила в руки мобильник.
Ленька! Это его номер высветился! Господи… начинается… Внутри у нее все заныло и оборвалось, ухнув куда-то к коленкам.
– Алло! – выдохнула она в трубку тревожным шепотом. – Я вас слушаю.
– Это я тебя слушаю, – противно хмыкнул вчерашний незнакомец. – Итак, где девка?
Ей понадобилось не больше десяти секунд, чтобы осознать: она не сможет промолчать. Тем более что снова, как и вчера, громко и надсадно застонал Ленька.
– Она в девятнадцатой больнице, – не повышая голоса, произнесла Ася и заплакала. – Отпустите мужа, пожалуйста! Я вас очень прошу!
– Точно в девятнадцатой? – подозрительно переспросил мужчина.
– Да. В травматологии. – Перед ее глазами тут же всплыло лицо несчастной девушки, обрамленное повязками из бинтов. – Она без сознания. Чем она может вам помочь, я не представляю.
– А тебя никто и не спрашивает, – проговорил мужчина, почему-то не спеша отключаться. – А что она, интересно, делает в травматологии? Последний раз, когда я ее видел, она была в добром здравии. Это ты ее, что ли, туда определила?
– Не мелите чепухи! – возмутилась Ася, ненавидя себя с каждой минутой все сильнее. – Вы же видели меня. Видели, как я тушила пожар. Стала бы я это делать, если бы хотела ее… причинить ей вред, одним словом.
Мужчина ненадолго замолчал. Потом снова раздался грохот, Ленькин протяжный стон, и следом Ася услышала:
– Короче, сделаем так… Мы сейчас едем в девятнадцатую больницу. Если девка там, то мужик твой отправляется домой. А если ты нас обманула… Короче, не дура, должна понимать.
Он отключился. А Ася еще какое-то время сидела на диване, тупо глядя в потухший дисплей мобильника. Потом перевела взгляд на часы и почти без эмоций осознала, что опаздывает уже на полчаса. Нужно было что-то делать, как-то обставлять свое отсутствие на рабочем месте. Какой из нее работник при таких семейных обстоятельствах?
– Ася, девочка моя, какие к черту семейные обстоятельства?! – заорал на нее без переходов, едва она попыталась что-то объяснить, коммерческий директор Валера Звягинцев. – Ты понимаешь или нет, что говоришь?
– Валера, так получилось, – вяло произнесла Ася, изо всех сил сдерживая противные слезы, сочившиеся из глаз. – Я не могу сегодня быть на работе.
– А завтра?
– И завтра, возможно, тоже не смогу. Все будет зависеть от…
– От семейных обстоятельств, я понял. – Что-то в ее голосе заставило Валеру немного сбавить обороты, и, уже заметно подобрев, он озабоченно спросил: – Как вот я буду обставлять твое отсутствие? У нас же не шарашкина контора. У нас солидное предприятие, у нас график, правила внутреннего трудового распорядка и все такое…
– Пускай я уйду в отпуск. Тем более что не была в нем уже три года, – предложила ему Ася, понимая, что другого выхода, видимо, нет. Писать за каждый день отсутствия объяснительные ей как-то не улыбалось. – Подойдет?
– Отпуск… Отпуск, отпуск… Ладно, пускай будет отпуск. Только неделю, не больше! – Звягинцев чертыхнулся и через минуту простился, не забыв напоследок обронить: – Как хочешь, Ася, но чтобы за неделю ты свои семейные обстоятельства утрясла. Неделя, и ни днем больше! Все, пока…
Ей сумрачно подумалось, что обстоятельства ее должны были утрясаться как раз в это самое время, но не говорить же ему об этом. Тем более что само понятие обстоятельств у них со Звягинцевым полярно разнилось. Стабильный, вальяжный Валера насчитывал пятнадцать лет семейного стажа, с обязательными воскресными вылазками на тещину дачу, непременными шашлыками на дни рождения жены и дочек и новогодними елками в конце каждого декабря. Понять и принять ее обстоятельства он ни за что и никогда бы не смог. Кроме того она и сама-то пока до конца не осознала чудовищность того, что происходит сейчас с ее жизнью, куда ж тогда Валере.
Ася вновь посмотрела на часы. Прошло еще полчаса. За это время она не сдвинулась с места, так же продолжая сидеть на диване своего сводного брата. Кстати, последний до сих пор не подавал никаких признаков жизни. Спит наверняка. Вчерашним вечером, выбравшись из ванной, он долго и громко убирался в кухне. Потом ответил на пару телефонных звонков, причем был весьма немногословен, и, не пожелав ей доброй ночи, скрылся в своей комнате. Ася все это слышала и не слышала, балансируя на грани сна и яви. Единственное, что она поняла отчетливо, прежде чем уснуть, так это то, что Ванька за что-то на нее сердится. За что – было непонятно.