— Но…
— Не думаете же вы, — лишил меня слова приемщик, — что мы займемся этим за вас. Мы кладем новую краску, а не сдираем старую. Раздобудьте зубило, молоток, рашпиль, крупнозернистую шкурку, ацетон, побольше ветоши, наконец… Сначала будет трудновато. Но через три-четыре дня вы наловчитесь. Поверьте моему богатому опыту.
Его опыт был, видимо, не слишком богатым. Кроме зубила, молотка, крупнозернистой шкурки, рашпиля и ацетона, пришлось добывать еще кучу инструментов, названия которых я не запомнил, и химикатов, которых я так и не добыл. И наловчился я только через восемь дней.
А гора грязного, простите, белья росла.
Но вот от моего дома вторично отчалил пикапик, в этот раз заказанное грузовое такси.
Теперь, когда я смахивал тыльной стороной ладони пот со лба, приемщик спросил:
— У вас, случаем, нет глифталевой эмали?
Я ответил, что у меня нет глифталевой эмали.
— Очень жаль. У нас тоже кончилась глифталевая эмаль. А нитро- или масляная для стиральной машины, поверьте моему богатому опыту, не самый идеальный вариант.
Я сказал, что бог с ним, готов на не самый идеальный вариант, что, черт с ней, пусть будет нитроэмаль или даже, дьявол с ней, масляная…
— Но уж десять лет она не выдержит.
Я ответил, что согласен, сатана с ним, и на меньший срок, что, сто чертей со мной, вовсе не убежден, что проживу еще так много лет.
— Вот это зря, — возразил приемщик, сухо потирая руками. — Вам еще жить и жить, сквозь годы мчась… А масляная или нитроэмаль выдержит не более двух-трех лет.
Я сказал, что это меня вполне устраивает.
— Что ж, — смирился приемщик, не скрывая разочарования. — Если вас устраивает, то нас и подавно. Тогда вам остается купить в магазине нитро- или масляную эмаль. Наши фонды полностью израсходованы. На все виды эмалей.
Он любезно сообщил мне адрес магазина, где по его сведениям, на мое счастье, должно было остаться несколько банок нитроэмали… Дабы еще раз не тащить взад-вперед машину на моих плечах, он душевно разрешил мне оставить ее на время за оградой комбината.
— Разумеется, — добавил он, — никакой ответственности промкомбинат на себя не берет. Но случаев покражи некрашеных стиральных машин у нас немного, не более тринадцати процентов.
Я рискнул. Все равно другого выхода не было — мое грузовое такси уже давно укатило.
В названном магазине эмали не оказалось. Я разыскал ее на девятый день в семнадцатом магазине…
Ссадины на моих плечах за эти девять дней почти полностью зарубцевались, и я бодро втащил машину в цех. С помощью обыкновенного автомобильного домкрата хитроумно вскрыв банку, приемщик покачал головой:
— Да, намаетесь вы с этой эмалью.
— Но вы же говорили, что года два она выдержит.
— Я не отрекаюсь от своих слов. Я про то, что уж очень загустела эмаль. Распылителем не возьмешь, только кистью. Вы замучаетесь.
— Почему же это я, — нажал я на личное местоимение, — замучаюсь?
— А кто же еще? — В вопросе скрывался вызов. — Неужели сдельщики станут мучаться с вашей загустевшей нитроэмалью?
— Ну я приплачу им!
— Это ваше дело, — сурово ответил приемщик. — Договаривайтесь сами.
— С удовольствием! — обрадовался я. — Познакомьте меня!
— Я бы охотно, — сказал приемщик. — Но, видите ли, у нас два эмальера, по-старому — маляра. Один самый квалифицированный взял на месяц отпуск без сохранения зарплаты…
— Давайте второго! — закричал я.
— Второй третью неделю сына женит. Когда доженит?..
— Откуда я знаю! — сказал я.
— Вот видите, и я не знаю… Придется самому произвести покраску. Это и не очень уж сложно. Я готов вас проинструктировать…
Наконец-то мне, кажется, немного повезло. Хотя машина была выкрашена далеко не самым идеальным образом, но зато нитроэмаль сохла очень быстро, и где-то около двенадцати часов ночи, перепачканный с головы до пят, но торжествующий, я вволок машину на третий этаж.
— Милый, — встретила меня жена, — это что же случилось с нашей стиральной машиной? Где мы ее поставим?
— Как где? Где она стояла всегда.
— В ванной комнате! — ужаснулась супруга. — Я же буду бояться ночью заходить туда… Неси в подвал.
— Но белье! — взмолился я.
— Не волнуйся, глупыш, — снисходительно улыбнулась жена. — Я уже все выяснила. В прачечной, оказывается, отлично стирают белье. Завтра отнесешь. Через неделю получим обратно. Накрахмаленное, выглаженное!
В конце концов могло ведь получиться и хуже, и я стащил стиральную машину в подвал.
ВЛАДИМИР ТАРАКАНОВ
РАЙ В ШАЛАШЕ
Ромео и Джульетте родители всю дорогу вставляли палки в колеса. А наши предки, наоборот, во всем способствовали нам. Мама Лены каждую неделю покупала нам билеты то в кино, то на концерты заезжих звезд, а мой папа, с прямотой народного судьи, рассказывал Лене о своих недостатках и учил, как их нейтрализовать.
Наши родители между собой дружили еще тогда, когда строили тракторный город, когда за одной партой после смены дремали на рабфаке. Все они делали вместе. Отцы, например, даже имеют одинаковое количество взысканий по профсоюзной линии. Мы же с Леной любили друг друга в детском садике, в школе, в институте.
— Вот что, дети, — на одном из совместных праздников сказали наши родители, — вы теперь вполне взрослые люди. Хватит вам мерзнуть под часами, целоваться в подъездах. Мы все знаем. Давайте поставим точку над «и». Женитесь. Жилья у нас на три семьи.
Мы с Леной под столом пожали друг другу руки. Ответное слово предоставили нам. Его взяла Лена.
— Что мы готовы быть мужем и женой — авторитетно подтверждаю. Теперь о жилье. Хотя мы любим, уважаем и ценим вас, товарищи родители, но, — в голосе Лены зазвучал металл, — мы с Мишей решили, что ни с его, ни с моими родителями жить не будем.
Послышались ахи, охи. Зашмыгали носы. Из карманов взметнулись платки.
— Прошу без слез и стенаний, — продолжала Лена. — Вы только что сделали открытие, что мы вполне взрослые люди. И это так. Где мы будем и как мы будем жить? Как и все. Сначала на частной квартире, ну а потом нам, как молодым специалистам, дадут комнату. С соседями.
— Браво! — зааплодировал мой папа. Добрейшая Ленина мама нюхала какие-то заграничные капли.
Свадьба была шумной. На другой день по объявлению на заборе я нашел гражданина Петрашвили, сдающего квартирантам «отдельный дом» — избушку на клюшке, за три месяца вперед внес плату и отдал паспорта на прописку.
К месту нашего местожительства мы с друзьями подъехали на такси. Я боялся, что снятый мною особняк Лене не понравится. Но она захлопала в ладоши:
— Какая прелесть! Настоящий шалаш! Никого кругом — одни мы. Как хорошо ты придумал…
— Лучше некуда, — пролезая в низенькую дверь, проворчал один из друзей. — Настоящая пещера.
Три законных медовых дня промелькнули как один миг. Лена не уставала твердить, что с милым рай и а шалаше…
Заявив о самостоятельности, мы отказались от холодильника, стиральной машины, телевизора, ведра, кастрюли и других предметов бытового обихода. Мы твердо решили: все вещи, от плошки до черной «Волги», купим сами.
Все шло по разработанному плану. Я достал топливную книжку, на угольном складе подружился с грузчиками, с полуслова стал понимать язык леваков, научился мастерски шуровать в печке, приучил себя выносить золу, ходить за километр к водоразборной колонке. Старалась и Лена — скребла пол, подбеливала дымившую печку, подклеивала потевшие окна. В наш шалаш частенько заходили родители, интересовались нашим бытом, качали головами и заводили речи об искусственных трудностях, которые мы создали сами себе, о пустующих комнатах в их квартирах. Эти провокационные разговоры мы с Леной решительно пресекали, утверждая, что нам здесь очень хорошо, ничего не надо и на черную «Волгу» уже отложено десять рублей.
Но известно, что любой план — не догма, а лишь руководство к действию. Один раз я не выгреб золу из печки. Зачем делать сегодня то, что можно сделать завтра? Выносить золу я начал через день, а потом — через два. Лена тоже скорректировала свой раздел плана: белье она стирала у мамы на машине. Но носовые платки и чулки она по-прежнему стирала в шалаше — план есть план.
В другой раз мы ночевали в папином кабинете — поздно закончился футбольный матч. Потом мы обедали у Лениной мамы — надо же навестить родительницу. Лена была особенно весела и мила.
Через неделю после обеда Лена позвонила мне на работу и сказала, что в шалаш она, к сожалению, сегодня не придет, потому что у мамы насморк в тяжелой форме и за ней надо ухаживать. Я еще раз убедился в том, что Лена любящая дочь, и горячо одобрил ее решение.
Когда она через месяц вернулась под свод шалаша (у мамы насморк оказался затяжным), неожиданно приболел мой папа, и я временно поселился у своих родителей. Через полтора месяца папа поправился, и мы с Леной снова весело и интересно зажили в шалаше. Правда, вскоре нам выделили путевки на юг, и мы вынуждены были на два месяца оставить наше гнездышко. (К положенному отпуску по месяцу взяли без содержания.)
Прошел год нашей шалашной жизни, и я, провожаемый напутственной речью Лены, отправился к начальнику цеха.
— С квартирой, Михаил Иванович, придется подождать, — сказал начальник. — Но для вас у меня приятная новость. Сегодня я подписал приказ на премию за реконструкцию цеха. Вы, как ведущий инженер, получите 500 рублей. Можете добавить к этой сумме и вступить в кооператив.
Не заходя домой, с деньгами в кармане, я отправился к гражданину Петрашвили и попросил продать мне особняк. Вано Георгиевич долго смотрел на меня удивленными глазами.
— Ара, я тебя знаю как умного человека. И отца твоего знаю как справедливого судью. Хижину я тебе продам за пол-названную тобой цену. Только ради бога не томи, зачем тебе этот «дворец»?
— Потом узнаете, — отсчитав двести пятьдесят рублей, сказал я.
Подготовку к операции я вел в глубокой тайне. Когда Ленина мама снова схватила насморк, я отвез свои костюмы и платья жены к приятелю. А ровно в полночь вернулся к шалашу, обошел его кругом, облил все четыре угла керосином и поднес спичку…