– Ах, сука-падла, что ж ты натворила, подлец я буду, все об тебе узнал, я знаю всех, кому ты отдаешься, косой Касьян мне все по пьянке рассказал…
– Змея Горыныча изба! Гуляет батюшка.
А потом из избы раздался звон бокалов и взметнулся пунша пламень голубой.
А потом страстные дикие звуки зараздавалися там.
– И что это все, мил человек, означает? – спросил Калика Хоттабыча.
– По-моему, – с хитрой улыбкой произнес Михаил Федорович, – это звуки коллективного соития в стиле «ретро».
Нупидор понимающе-осуждающе кивнул, а Марусенька зарделась и стала прямо красной девицей.
– Это как же это, дяденька, они на это охоткой идут? Безо всякого «а то всю деревню спалю»? – спросила Марусенька, покрасневшая до этюда в багровых тонах.
– А вот так же, – приподняв брови и тяжело вздохнув, ответствовал Хоттабыч. – По разнарядке дальневостокской Думы.
И вот бредут они дальше вдоль по улице. По липам вдоль улицы скачет мохнатый чувак в смокинге, но без порток. Даже и говорить не надо, что это Леший. Потому что знающий человек сразу скажет, что это Леший.
А вот из церкви Св. страстотерпицы Пелагеи Никитишны после венчания выходит пара, ликом чудные, цвета зеленого, но выглядят празднично. Только новобрачная сильно беременная. Только вышли – а с колокольни погребальный звон послышался. И Хоттабыч кратко резюмировал ситуацию:
– Ведьму замуж выдали, а сейчас Домового хоронят, – и хихикнул: – Ведьма-то от Хмыря Болотного подзалетела, вот Ведьмак, Ведьмин папашка, под страхом утопления Хмыря Болотного в чистых водах Харони заставил его честным пирком да свадебкой грех покрыть. Ну, и чтоб у дитятки папа был. Какой-никакой, а отец. Богатый. В том болоте залежи газа несметные.
А вот с ветвей дерева слетела нетрезвая Русалка, поплыла по воздуху, гребя руками и шлепая хвостом.
А за ней неведомо откуда, в чешуе как жар горя, проследовали 33 богатыря. И где они на дереве обрели золотую чешую, осталось неизвестным. Насчет чешуи понятно: вся наша жизнь – трень-брень-чешуя, а вот откудова золотая – загадка загадочная.
– Русская сказка, – молвил слово Михаил Федорович, – вообще вещь загадочная. Непонятная чужеземным мудрецам… – и замолчал. Видно, много он об сем думал, но так и не придумал. Кажинный раз изумляясь ее чудной красоте, ее наполненному слову, пытаясь мыслью своей мыслительной проникнуть в те времена, когда она только зарождалась, и увидеть того (тех?), которые тоже ее откуда-то на волю высвободили и в народ пустили. Но не получалось сделать это умственным путем. А потом по инерции продолжил умствование вслух: – Да и ни к чему, наверное, пытаться это сделать. Просто принять ее как великую данность и чувствовать с нею свою кровную связь. – И как-то хорошо запечалился.
– Об чем это ты, мил человек Михаил Федорович? – не понял Калика.
Марусенька тоже было вопросительно приоткрыла рот, но Нупидор рукой мягко ее рот окоротил:
– Видишь, красава, печалуется человек. Не мешай ему. Печаль в быту вещь необходимая.
И все стали печально молчать. Но тут по улице пронеслась самоходная печь, которую кнутом гнал Емеля. На печи тряслось ведро, из которого на дорогу выпала Щука. Открыла глаза ошарашенно, осмотрелась вокруг, увидела нашу компанию и спросила:
– Ну что хотите по вашему хотению и по вашему велению? – и кокетливо хихикнула.
А печь развернулась, и Емеля крикнул:
– А ну марш в ведро! Ишь, «по вашему хотению, по вашему велению»! Шалава… – Открыл какую-то суму, оттудова Двое из сумы выскочили и на Щуку набросились.
– Только не бейте! – взвизгнула Щука нечеловеческим голосом. – Я шутканула. Я тебе, Емелюшка, отдана и буду век тебе верна. – И вспрыгнула в ведро на ходу. Но на прощание из ведра подмигнула нашим, а Калике Переплывному послала воздушный поцелуй. Ну не сучка?!
И вот они подходят к околице деревни. Изба-пятистенок стоит. Добротная. Где-то около стены лежит разбитое корыто. А рядом старуха сидит, а перед ней стиральная машина самостоятельно что-то стирает.
И наши смотрят на эту стирку несколько – я бы даже сказал: сильно ошарашенно.
– Дядя… тьфу ты! Красава, – спросил Нупидор, – это что за постмодернизм такой? Стиральная машина в русской сказке.
– Постмодернизм и есть, – печально подтвердил Хоттабыч, – все вокруг, сволочь, изнасиловал. Золотая рыбка дала старухе второй шанс. Вот эта машина и появилась.
Михаил Федорович почему-то виновато потупил взор. А потом спросил:
– А как вашу супругу кличут-величают?
– Да очень просто. Ягой зовут.
– А вас как зовут, дяденька? – обратилась Марусенька к Хоттабычу.
– Тоже очень просто. Зовите дедом Кощеем.
– Вот тебе раз! – всплеснул руками Михаил Федорович. – А где же злато, над которым ты чахнешь?
– Это не ко мне, сынок. Это к Пушкину, к Александру Сергеичу, царствие ему небесное, хороший мужик был. А злато – что злато? Здесь и без него русский дух, здесь и без злата Русью пахнет. Правда, как-то поиздержалась она, особенно там, в Европах. Да и сюда, в дальние места, порча прибрела. Мыслимое дело: Русалка – алкоголичка, Лель иноземную музыку лабает… тьфу ты, играет, братец Иванушка в Израиль эмигрировал. На историческую родину.
Нупидор усмехнулся.
Калика Переплывный перекрестился.
– Е…! – сказал Михаил Федорович. – Ни … себе!
– Как это, дяденьки? – удивилась Марусенька.
– А вот так: женился на Василисе Прекрасной, а она урожденная Гладштейн, папашка ее, жидовин проклятый, – Гладштейн Соломон Маркович.
– Ну вот, – вздохнул Калика, – уже и в русскую сказку твои, мил человек Михаил Федорович, пробрались… Только ты не обижайся, это я любя.
– Чего уж там, разлюбезный друг Калика, я привычный.
– Ну а теперь, гости любезные, пойдемте-ка обратно к реке, а то там Рыб Золотой с желаниями заждался.
И путники отправились назад к реке Харонь, где в ведерке их дожидался этот самый Рыб Золотой.
И он там и ждал, стоя в воде. Мол, чего без толку болтаться туда-сюда.
Первой дали слово Марусеньке. Марусенька зарумянилась и опустила долу прекрасные ресницы свои.
– Понял, – сказал Золотой Рыб. – А теперь ты, добрый молодец… – обратился он к Нупидору и, не дожидаясь ответа, произнес: – Ну, желания в общем и в частности совпадают. Исполнятся в свое время. А теперь что вам надобно, старче? – обратил он пронзительный взгляд на Калику Переплывного и Михаила Федоровича. Старче задумались, а потом оба крикнули:
– Эврика!
А потом Калика Переплывный задал свой вопрос вопросов:
– А скажи-ка нам, мил человек Золотой Рыб, в чем заключается соль земли Русской?
Нахмурил брови Золотой Рыб и из ведерка нырнул в потемневшие воды Харони, буря на реке началась, и на волнах ея закачался корвет «Вещий Олег». Вот-вот похоронит его свирепая река Харонь.
– Снял вопрос! – крикнул Калика Переплывный нечеловеческим голосом.
– То-то, – вынырнул из воды Золотой Рыб, – устаю я от вас, людей. Прощевайте, – и ушел под воду.
И успокоилась река Харонь. Обнялись путники с Кощеем на прощание. А Марусенька, простая душа, спросила:
– Дедушка Кощей, а ты и впрямь бессмертный?
– Какой! – вздохнул Кощей. – Обыкновенный долгожитель.
С тем и расстались.
И вот плывет корвет «Вещий Олег» по восточносибирским водам и подплывает к знаку «Дальневосточье».
Эссей о памятниках
А рядом со знаком стоит механический памятник Ленину, указывающий в тую дальневосточную сторону. Каждые 15 минут из его правого глаза выскакивал маленький Ленин и говорил: «Но земля нашенская! Ха-ха!» Этот памятник сварганил прапраправнук Кулибина из местной колонии для малолеток, куда пацан попал за изготовление отмычки для сейфа, в котором хранилось золото местной партии ВКП(б) в 1938 году. Из-за этого блок коммунистов и беспартийных слил безальтернативные выборы в сельсовет. И пацана повязали на 10 лет без права переписки. Там он и сделал этого Ленина. За этот памятник ему заменили 10 лет без права переписки на 25 лет, но с перепиской. Что, в общем, было не так уж славно, так как пацан в стране всеобщей грамотности писать не умел. Технарь…
Памятник был бы очень похож на Ленина, если бы не был почти целиком засран птицами. Они гадили на него, когда летели зимовать на юг, и гадили, когда летели обратно летовать на север.
Вообще-то у птиц на Руси есть интересная традиция – гадить на памятники. Я много колесил по ее необъятным просторам, и везде стояли обосранные памятники. Гадят не только на памятник Ленину, но и вообще на все памятники. Памятник Одинокому парусу в Одессе, памятник Раскольникову в Питере, памятник старухе-процентщице. Памятники Павлику Морозову на Урале, памятник отцу Павлика Морозова – там же. Ну и конечно же с ног до головы обосраны скульптуры пионера с трубой и девушки с веслом в парках культуры и отдыха. А на скульптуре Венеры Медицийской в парке культуры в Замудонске-Тверском чувиха рукой даже прикрыла свою античную вагину, чтобы и туда не насрали птицы.
Но конечно же больше всего срут на Ленина. Потому что Лениных на Руси больше пионеров с трубой, девушек с веслом и Венер Медицийских вместе взятых.
Подытоживая этот эссей, могу предположить, что памятники служат для птиц общественными сортирами. А вот людям в городах посрать негде! (Сатира)
А за памятником вдалеке обнаружилось поселение из одного какого-то странного дома. И был этот дом, ровно как в предыдущем поселении, деревянный. Только многоэтажный. И на берегу стояла арка с плакатом «Добро пожаловать в Раннемонинск!». А перед аркой был шлагбаум с большим замком. Около него дремал часовой. А около дремлющего часового дремал ветхий пес.
И опять на берег в поисках соли земли Русской был отпущен экипаж. Числом все, кроме Клопа. Куда ему с софой мотаться по расейским поселениям. Будто там своих клопов не хватает. Со своими софами.
И вот они стоят перед шлагбаумом и ждут, когда часовой кончит дремать. И кашляли, и «доброе утро» говорили, и другие матерные слова, но часовой упорно продолжал дремать. Зато проснулся пес, зевнул и правой лапой указал: