Но вместо этого я только пихнула его, за то, что портил мое веретено, и ушла в мельницу.
Я так разозлилась, что сняла накидку с ткацкого станка и отнесла к двери на Реку, чтобы перечитать ее и убедиться, что Утенок несет чушь. Для начала я развернула ее и осмотрела. Накидка получилась невероятно красивой, в темных тонах, с вкраплениями ярко-желтого и обжигающе-красного. А еще – очень большой. Впереди темные краски образовывали в центре нечто вроде силуэта, причем с длинным носом и склоненной головой – в точности как у той тени, которую я заметила перед появлением дяди Кестрела. Едва лишь я увидела эту фигуру, как тут же быстро перевернула накидку другой стороной. На спине, с того момента, как мы встретили Танамила, краски сделались посветлее.
Я сперва не заметила, что силуэт есть и здесь. На этой стороне преобладал серый и желтовато-зеленый цвет, и на их фоне разглядеть фигуру было труднее. Вокруг шеи этой длинноносой тени, неподалеку от подола, обвивалась лента, сотканная тем выпуклым плетением, которое мне показал Танамил. Она говорила об ужасе, что внушил мне Канкредин и его сеть. Больше ничего через всю накидку не тянулось – кроме того места, где я выткала свой долгий плач об отце. Но я думаю, даже Робин этого не увидела бы, если бы я не показала.
От страха при виде этой двойной тени я едва не выронила накидку. По спине побежали мурашки, и мне захотелось разбудить сестру. Но я сказала себе, что сама все это соткала. И вплела туда смысл нашего путешествия. Никто не боится вещи, которую сам же и сделал. Прочти накидку, Танакви, и разберись, что же ты имела в виду.
Я села прямо на пол у двери и прочла то, что сама соткала. Это заняло почти всю ночь, хотя через некоторые места я проскакивала очень быстро, просто припоминая, что я тут ткала. Сперва это чтение утешало. Мы все – Робин, Хэрн, Утенок, я и даже бедняга Гулл, – все были сами собою, и повсюду присутствовала моя любимая Река, неотъемлемая часть нашей жизни. И я многое заметила. А потом думала о том, что заметила, все те три дня, в которые ткала вторую накидку.
Наконец я дочитала до того места, где мы нашли кошку Лапушку, и тут – я готова в этом поклясться! – услышала чаячий крик. Я сперва бросила взгляд на красного, песчаного Гулла, стоявшего у меня под ткацким станком. Затем выглянула наружу и посмотрела на усеянную листвой зеленую Реку. Но возле Шеллинга никаких чаек не было и быть не могло. Тогда я подумала, что мне это просто померещилось, из-за того, что я как раз читала про чаек на острове Лапушки.
Тут с лестницы, ведущей на второй этаж, спрыгнула Лапушка. Кошки вообще часто появляются, стоит лишь о них подумать. Это одна из их странностей. Лапушка принесла мышь. Она залезла к Робин на кровать, чтобы предложить добычу моей сестре.
Я знала, что будет с Робин, когда она проснется и увидит подарок. Потому встала забрать мышь. И когда поднялась, мне стал виден другой берег Реки – участок у последнего дома на околице Шеллинга. А там я увидела Звитта. Он притаился под кустом боярышника, а к нему шел какой-то человек, как будто они назначили тут тайную встречу. Незнакомец выкрасил светлые волосы в темный цвет и попытался замаскироваться, нацепив яркую, кричащую накидку – нечасто мне приходилось видеть такую дрянную вещь! – но я узнала его по розовато-лиловому заостренному лицу и искривленному рту. Это был один из колдунов Канкредина, тот самый, у которого на одежде было написано про незримую смерть. Это одеяние и сейчас выглядывало из-под той кошмарной накидки.
И пока они беседовали со Звиттом, я не смела даже пошевелиться. Просто сидела в темной комнате. Но моя накидка лежала на пороге, а над Рекой уже светало. Звитт кивал, о чем-то пылко говорил и тыкал пальцем в сторону мельницы. Он рассказывал Незримой Смерти, где мы!
– Танакви! – раздраженно позвала меня Робин. – Лапушка опять притащила мышь мне на постель!
– Тсс! – шикнула я на нее. – Она делает это, потому что любит тебя.
– Убери ее, – потребовала Робин. – Убери сейчас же!
– Ох, помолчи, пожалуйста! – шепотом попросила я. – Тут происходит что-то ужасное!
Угрюмый маг повернулся в сторону мельницы и увидел мою накидку. В тот же миг его лицо исказилось от страха. Он подался к берегу и уставился на накидку, как будто пытался прочитать, что на ней написано. А он ведь был магом! В смысле – может, он и вправду ее читал? Вдруг у него глаза на невидимых ножках, как у улитки? Мне захотелось утащить накидку в комнату, но я боялась, что тогда колдун увидит меня. И я застыла, не зная, что же делать. Робин, которая отродясь дурой не была, даже когда болела, лежала тихо и испуганно смотрела на меня, а я вглядывалась в противоположный берег. В конце концов маг развернулся и пошел вниз по течению. А Звитт направился обратно, в сторону Шеллинга. Я схватила накидку и спрятала ее под кровать к Робин, пусть полежит пока, потом унесу куда-нибудь, чтобы почитать без помех.
Я поведала сестре о том, что случилось. И готова была выткать проклятие на Звитта, – так Робин перепугалась. Она сказала, что нам нужно немедленно уходить отсюда. Даже встала с кровати, но тут же упала. Я завопила, призывая Утенка. К счастью, вместе с ним пришел и Хэрн, и нам удалось уложить Робин обратно в постель. Мы все очень встревожились. Хотели соврать королю, что Единый велит нам бежать, но боялись, что тогда сестра умрет. И, как указал Утенок, душа Робин попадет в сеть Канкредина, а это будет так же плохо, как если бы он поймал Гулла. Мы просто не знали, что же нам делать.
Следующие три дня Утенок с Хэрном посменно дежурили, но маг не вернулся. Наверное, он отправился к Канкредину. По мнению Хэрна, это даст нам примерно дней семь. И что за это время я должна вылечить Робин. Должна, и все. У меня же появились кое-какие мысли.
Как только мы уложили сестру обратно, я тут же натянула на станок новые нитки основы.
Едва я увидела, как испугался маг при виде моей накидки, меня осенило. Когда маги ткут, то все, что они соткут, – сбывается. Потому-то у этого типа на одеянии и было написано про незримую смерть. Эта смерть, на кого бы там он ее ни насылал, и была заключена в словах. То же самое и с одеянием Канкредина. Река связана, душе Гулла угрожает опасность, а сеть стоит – и все это из-за того, что Канкредин соткал эти письмена.
Мои слова тоже обладают подобной силой.
Я в этом уверена.
Когда я сравнила мои плотные, замысловатые ткани с изделиями этих колдунов – такими грубыми и неопрятными, – то поняла, что как ткачиха я превосхожу их на голову. И потому, когда я натягивала нити, меня снедало тщеславие и жажда мести.
Я намеревалась проклясть Звитта, выткать, что наш король стал серьезным и мужественным, а Канкредин вместе с его сетью сгинул в море. Потому-то мне и подумалось, что я могла бы повернуть жителям Шеллинга ноги коленками назад. На душе сильно полегчало, когда я, глянув на тот берег, увидела, что коленки у них по-прежнему торчат в правильную сторону. Я знаю, в чем тут дело, поскольку похожа на Хэрна. Мне все нужно понять. А когда пойму и сотку это понимание, тогда у Канкредина появится причина для страха.
И вот в чем нужно разобраться: чем так ценна душа Гулла? Почему Робин так сильно болеет? Что есть Единый? С этими вопросами связаны другие, менее серьезные. Например, в чем Хэрн, Утенок и я поклялись Бессмертным? Все ответы заключены в моей первой накидке, и они пришли ко мне, когда я ткала.
Тем вечером сестра вроде бы была поспокойнее. Прежде чем сесть читать накидку, я поняла, что Робин заболела из-за страха перед магами. Она не видела Канкредина. Мы мало что ей рассказывали. Но теперь я уверена, что Робин известно много такого, чего мы не знаем. Это ее врожденный дар, как мой дар – ткачество.
Я рассердилась на дядю Кестрела, когда он брякнул, что мы оскорбили жителей Шеллинга. Это же нелогично! Но почитала накидку, вспомнила и поняла, что все мы, и даже Гулл, который был самым скромным из нас, чувствовали и вели себя так, как будто мы были особенными. Мне и сейчас кажется, что мы непохожи на других. Но дело в том, что тогда у меня не было никаких оснований так считать.
В те дни я еще ни в чем себя не проявила. И мне стыдно. Я почти готова извиниться – только не перед Звиттом и тетей Зарой!
На этом месте я остановилась, чтобы зажечь лампу. Робин вроде как заснула, отвернув желтое, словно восковое, лицо к стене. Я закрыла дверь, выходящую на Реку, и снова принялась за чтение первой накидки. Теперь я не виню себя за то, как поступила с Единым. Он нарочно закопался в свой костер и к тому же подстроил мое появление перед Канкредином в юбке Робин, чтобы тот решил, что я – никудышная ткачиха. Думаю, что и выдать его нашему королю сам Единый меня подтолкнул, и чтобы нас вызвали к Карсу Адону, но зачем ему это понадобилось, понятия не имею. Оглядываясь назад, я иногда даже думаю, что Бессмертный использовал силу Канкредина, воздействующую на Гулла, в своих собственных целях – чтобы привести нас к устью Реки. И я уверена, что Танамил нарочно задержал нас, чтобы мы прибыли туда к тому времени, как половодье начнет спадать.
Добравшись до того места, где мы впервые увидели прилив, я еще раз внимательно пересмотрела свою встречу с девчонкой-варваркой – там, на крыше. Я заметила, что Робин уже тогда была не в себе. Я соткала всего лишь десятую часть наших разговоров. Если бы я выткала все, что болтали мы с Утенком, – накидка сделалась бы такой огромной, что подошла бы лишь какому-нибудь великану. Но и из этого Робин принадлежит тоже только десятая часть. А насчет той девчонки-варварки – из памяти стерлось, во что она была одета. Я вскочила и совсем уже собралась идти к Хэрну, чтобы спросить об этом.
Тут скрипнула дверь, и в комнату вошел Джей.
– Вот это да! – воскликнул он. – До чего же красивая накидка! И кто этот счастливчик?
Я сказала, что соткала ее, чтобы отвлечься и не думать про болезнь Робин. Чистая правда, между прочим.
Джей посмотрел в сторону кровати и увидел, что Робин уснула. Тогда он наклонился к лампе и шепотом спросил: