Вместо послесловияАртём Силкин «Воспоминание о Волге»
Артем Силкин — директор Государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника «Остров-град Свияжск».
Я вырос на Волге и, можно сказать почти без преувеличения, в Волге, поскольку всё лето проводил в воде, на воде или у воды. Мой летний маршрут был стабилен: на университетской базе отдыха «Кордон» мы сначала снимали комнату, а после купили домик из толстого картона обшитого досками, но зато прямо на берегу, поскольку воды Волги смыли передний ряд домиков лет за 10 до нашей покупки. На Кордон можно было ехать на быстрой «Ракете» за рубль или на «Омике» за 45 копеек, при выезде из казанского речного порта все скапливались на задней площадке и кормили хлебом чаек, летевших за теплоходами.
Почти напротив стоял небольшой дебаркадер, на дебаркадере жил и работал шкипер дядя Тагир, его жена тетя Зухра и их сынишка Рустем, товарищ моих детских летних дней. Дружба с дядей Тагиром давала возможность ловить рыбу с дебаркадера, потому что это было запрещено для «рыбачков», как называл дядя Тагир людей с удочками, которых он презирал. Сам он рыбу, конечно, тоже ловил, но на «длинную удочку», как у нас говорят, то есть сетью, таясь от грозного Рыбнадзора. Он был «рыбаком», а мы все — «рыбачками».
У дяди Тагира была лодка «казанка» «с булями», то есть боковыми поплавками, и мотор «Вихрь 30 Р», который мы, не отличая букв от цифр, называли «Вихрезор».
Под выходные дядя Тагир садился в свою моторку, в уголке рта у него была неизменная сигаретка, давал полный газ и ездил за продуктами, ягодами и водкой на другой берег — в Шелангу. Особым шиком было ездить на маленьких и легких «казанках» под «вихрями», рассчитанными на более тяжелые катера. Лодка при этом вставала под углом 45 градусов к воде и мчалась, почти не касаясь ее поверхности. Так и вижу: жаркий июнь, и дядя Тагир, как какое-то неземное существо, составляющее одно целое с лодкой, с сигареткой в зубах, несется с задранным носом под грохот «вихря» на тот берег…
Рядом с дебаркадером долго стоял ржавый теплоход «Валерий Чкалов», по неизвестной причине навечно оставленный там. В трюмы Чкалова можно было только с папой, по металлическим лестницам, трюмы были затоплены темной водой, пахнущей дизельным топливом, черную воду пронзали солнечные косые лучи из иллюминаторов.
Прямо перед домом лежала перевернутая большая деревянная лодка-перевоз с острым носом-клювом, такие большие лодки лодки называли у нас «воронами». Под лодкой можно было прятаться с детьми от дождя, а в солнечный день — загорать, только надо было расстелить покрывало, иначе всё тело пронизывала острая отшелушивающаяся старая краска, десятью слоями которой лодка была покрыта за свою долгую жизнь. Наши юные подруги в солнечную погоду обсыпали лодку, укладываясь на разноцветные полотенца, и мы вместе купались, плавали и валяли дурака на реке.
В какой-то момент на берегу намыли широкий песчаный пляж, чтобы предохранить берег от разрушения; мы гуляли по берегу, кричали в длинные, по сотне метров, большие трубы, оставшиеся от земснарядов на берегу, удивительное эхо отвечало нам оттуда из металлических глубин.
Однажды к вечеру народ засуетился у дебаркадера: к нему прибило утопленника. Дядя Тагир сплюнул и, взяв багор, стал отталкивать его от причала: не хотелось долгих разбирательств с милицией. Однако кто-то уже сообщил куда следует, и следующие два дня я видел грустного дядю Тагира, беседовавшего с милиционером. Тело вытащили на берег и через некоторое время увезли.
На утопленника, конечно, очень хотелось посмотреть, это было любопытно и страшно, мальчишек отгоняли, но краем глаза я успел разглядеть раздувшееся от воды тело в одежде рыбака с приставшими к нему водорослями. Ночью мой товарищ Руслан, с которым мы ходили смотреть утопленника, по словам его мамы, отругавшей меня, бился ногами в стену во сне и кричал. Я выслушивал упреки и внутренне гордился, что мне кошмары в эту ночь не снились.
Вечерами рыбаки возвращались с вечернего клева, и на берегу все начинали чистить рыбу, потроха обычно оставляли там же, на берегу, к утру от них ничего не оставалось — их съедали птицы и выползавшие в темноте раки.
Я особенно запомнил один из вечеров, когда у всех, видимо, был хороший улов, и в закатном свете на полоске у прибоя лежали на протяжении сотни метров вынутые из крупных рыб внутренности и сердца, которые продолжали еще долго биться в такт волнам. Потом стемнело, но бьющееся судачье сердце стояло у меня перед глазами, и до сих пор я хорошо помню закат, тихие волны и бьющееся сердце Волги.