Низкий, опасный гул пробежал по толпе. Такой звук издает хищник перед тем, как напасть.
Наверное, Джек было бы простительно, если бы в этот момент она отвернулась от своей растерянной сестры, покрытой кровью ее возлюбленной, если бы она ушла прочь. В конце концов, это были неординарные обстоятельства и, хотя Джек была неординарной девушкой, ей было всего семнадцать. Можно было бы понять ее – что она затаила обиду, – даже если бы она потом пожалела об этом.
Она посмотрела на Джилл и вспомнила двенадцатилетнюю девочку в синих джинсах, с коротким ежиком на затылке, как она подбивает Джек на приключение. Она вспомнила, как боялась оставить Джилл в замке, хотя это могло спасти их обеих. Она вспомнила Бабулю Лу, которая говорила им, когда они были маленькими – такими маленькими! – чтобы они держались друг за дружку, даже если они будут злиться, потому что семья не из тех вещей, которую можно заменить на новую, если выбросить старую.
Она вспомнила, как любила свою сестру когда-то, очень-очень давно.
Толпа следила за Джилл – не собирается ли она сбежать. И никто не ожидал, что Джек протолкнется в центр плотного кольца людей, схватит Джилл за руку и побежит. Толпа опомнилась только тогда, когда девочки уже были с самого края; Джек тащила сестру, стараясь, чтобы липкая от крови рука Джилл не выскользнула из ее хватки. Джилл была странно податлива и совершенно не сопротивлялась усилиям Джек, когда та тащила ее за собой. Похоже, она была в шоке.
«В один день стать убийцей и лишиться родительского крова – вот что это такое», – подумала Джек, у которой голова шла кругом, и продолжила бежать, даже услышав первые звуки погони. Убежать. Сейчас только это имело значение. Остальное могло подождать.
12Все, чего вы хотели меньше всего
Посмотрите на них сейчас, на этих двух девочек – они уже почти женщины, но еще не совсем, не совсем, – как они бегут, держась за руки, через огромную беспощадную пустошь. На одной – платье, которое цепляется за высохшие стебли и рвется. На другой – брюки, крепкие туфли и перчатки, защищающие ее от окружающего мира. Они бегут так, будто от этого зависит их жизнь.
Позади них река гнева, распадающаяся на отдельные человеческие тела, подстегиваемые неудержимой яростью толпы. Горят факелы, и их все больше; сверкают вилы, и их все больше. На этой земле, под этим небом факела и вилы – исконный атрибут доведенных до крайностей людей. Они возникают словно ниоткуда, и чем их больше, тем они опаснее.
Толпа сверкает отдельными вспышками ярости, будто звездное небо. Опасность весьма реальна.
Джек бежит, Джилл бежит за ней. Обе плачут: одна – по своей возлюбленной, что расцвела красным, будто роза, цветком на голой пустоши, другая – по приемному отцу, который должен был так гордиться ею, а вместо этого отказался от нее. И если мы больше сочувствуем первой, что ж, мы всего лишь люди и можем судить только со своей точки зрения.
Они бегут, толпа преследует их, восходящая красная луна наблюдает, наша история подходит к концу.
Когда доктор Блик услышал топот ног по садовой дорожке, он накрыл Алексис промасленным брезентом. Затем повернулся, ожидая увидеть Джек, и застыл, разглядев рядом со своей ученицей ее окровавленную сестру. Позади них в свете факелов виднелась все прибывающая толпа разгневанных людей.
– Джек, – сказал он. – Что?..
– Господин отозвал свою защиту, когда жители увидели, что она сделала с Алексис, – ответила на бегу Джек, затаскивая Джилл внутрь. Если бы он не знал ее настолько хорошо, он бы и не заметил, что этот ясный и холодный голос дрожит от напряжения. – Они собираются убить ее.
Джилл пронзительно вскрикнула и выдернула руку из руки Джек; это оказалось нетрудно – окровавленная рука все еще была скользкой.
– Это неправда! Он любит меня! – закричала она и бросилась бежать.
Но доктор Блик неожиданно оказался уже рядом с ней с белой тряпкой в руке. Он прижал тряпку к носу и рту Джилл. Отчаянно мяукнув, будто котенок, протестующий против того, что его укладывают спать, она пыталась бороться, но через несколько секунд ее колени подогнулись, и она упала, завалившись на спину.
– Джек, быстро. – Он захлопнул дверь. – У нас мало времени.
Повиновение – первое, что вдолбил ей доктор Блик: любое промедление могло привести к печальным последствиям, многие из которых могли стать смертельными для маленькой девочки, которой она была. Джек поспешила к Джилл, подхватив бессознательную сестру на руки. Они были одного роста, но ей показалось, что Джилл почти ничего не весит, что она легкая как пушинка.
– Нужно спрятать ее, – сказала Джек.
– Не получится просто спрятать ее, – ответил доктор Блик. Он схватил какой-то небольшой прибор с верстака и двинулся к задней двери. – Ты была превосходной ученицей, Джек. Ты быстро соображаешь, у тебя острый ум – в тебе было все, чего бы мне хотелось. Мне жаль, что это случилось.
– Что вы имеете в виду, сэр? – Желудок Джек сжался.
Она держала на руках спящую сестру, всю в крови своей мертвой подруги, жители деревни шли с факелами и вилами к мельнице. Она сказала бы, что хуже уже быть не может. Неожиданно она с ужасом осознала, что может.
«Все как в кино, и я уже видела раньше этот фильм, – думала Джек почти на грани бреда. – Но это не мы создали это чудовище. Это Господин. Мы просто любили ее». Но и это неправда, не так ли? С самого начала доктор Блик мог бы спасти Джилл вместо Джек, потому что Джек больше подходила повелителю вампиров. Но это не значит, что он сделал бы это из любви или заботы о ней. Только время – великий алхимик – способно превратить сочувствие в любовь, но у доктора Блика и Джилл не было этого времени. Так что если кто-нибудь в этой комнате и любил Джилл, то только Джек, и что хуже всего, если бы не Алексис, у нее не было бы и этого. Родители не учили их, как любить друг друга. Любая связь между ними была вопреки воле взрослых, а не благодаря ей.
Джилл осталась с Господином, и, хотя она и чувствовала, что ее бросили, она была из тех, кто не оглядывается назад. Она хотела быть дочерью вампира, а вампиры не любят ни с кем делиться. Джек ушла с доктором Бликом, и он заботился о ней, кропотливо учил ее, но тема любви никогда не была затронута.
Так что все это благодаря Алексис. Алексис гуляла с ней по деревне, знакомила с людьми, которые раньше были лишь чередой случайных лиц, рассказывала ей об их жизни, пока она не научилась узнавать их, видеть в них людей. Алексис плакала вместе с ней, и смеялась, и жалела ее сестру, одинокую, запертую в замке. Это Алексис всколыхнула в Джилл человеческие чувства, и, увидев, что ее сестра напугана и брошена, Джек осознала, что все еще любит ее.
Без Алексис она вовсе забыла бы, что такое любовь. Джилл, скорее всего, все равно убила бы кого-нибудь, любого попавшегося под горячую руку деревенского жителя – но тогда Джек не спасла бы ее. Хуже всего было сознавать, что, если бы на месте Алексис был кто-нибудь другой, жители совершили бы свою месть.
– Я имею в виду, они убьют ее, если найдут здесь, а заодно убьют и тебя – в твоем лице им выпадет редкий шанс убить одного и того же человека дважды. – Он всадил заостренные «ножки» прибора в деревянную дверь, прихлопнул его и принялся крутить диски с цифрами. – Господину пришлось отречься от нее, чтобы удержать их от штурма замка, даже вампиры боятся огня, но убийства своей дочери он им не простит. Он выжжет деревню дотла. Такое уже случалось. Единственный способ спасти их – спасти ее.
– Сэр, какое отношение это имеет к…
– Двери – величайшая научная загадка нашего мира, – сказал доктор Блик. Он взял банку с заточенной в ней молнией и разбил ее о дверной проем. Воздух наполнился искрами. Устройство внезапно ожило, диски бешено закрутились. – Ты на самом деле думала, что я не найду способа, как обращаться с ними?
Глаза Джек округлились.
– Мы могли вернуться в любое время? – требовательно спросила она, но это больше походило на писк.
– Вы могли вернуться, – согласился он. – Но вы вряд ли вернулись бы домой.
Джек посмотрела на обмякшую, окровавленную сестру и вздохнула.
– Да, – сказала она. – Это так.
– Ты должна остаться там хотя бы на год, Джек. Ты должна. Нужен год, чтобы гнев людей рассеялся; обиды мешают выживанию. – Они уже различали крики снаружи. Скоро толпа могла поджечь мельницу. – Кровь отворит дверь, неважно, твоя или ее, если она на твоих руках. Оставь ее там или убей ее и возвращайся с телом, но она не должна вернуться сюда такой, как сейчас. Ты поняла меня? Не приводи сестру обратно живой.
Глаза Джек распахнулись еще больше, так, что заболели окружающие мышцы.
– Вы действительно отсылаете меня? Но я не сделала ничего плохого!
– Ты отказала толпе в ее праве убить. Здесь этого более чем достаточно. Давай, иди и возвращайся, если захочешь. Это место всегда, всегда будет твоим домом. – Вид у него был печальный. – Я буду скучать по тебе, ученица.
– Да, сэр, – прошептала Джек, ее нижняя губа дрожала, она еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Это было несправедливо. Несправедливо. Джилл нарушила правила, а теперь Джек должна была практически все потерять.
Доктор Блик открыл дверь. За ней должен был быть сад на заднем дворе, но вместо этого она увидела лестницу, медленно уходящую вверх, в темноту.
Джек глубоко вдохнула.
– Я вернусь, – пообещала она.
– Уж постарайся, – ответил он.
Она шагнула за порог. Он закрыл за ней дверь.
13Преодолеть тысячу миль отсюда до дома
Спускаться по лестнице в двенадцать лет было утомительно, но осуществимо: потрудиться пару часов – развлечься после обеда.
Карабкаться вверх, когда тебе семнадцать, с обмякшей спящей сестрой на руках, оказалось гораздо сложнее. Джек методично поднималась ступенька за ступенькой, пытаясь сосредоточиться на повторяющихся, на вид совершенно бессмысленных заданиях, что многие годы поручал ей доктор Блик. Вечерами она сидела, сортируя лягушачью икру по малейшим цветовым оттенкам, или убирая все семечки из земляники, или затачивая все колючки на ежевичной изгороди. Каждое из этих поручений ужасно бесило ее, но в итоге она стала лучше справляться со своей работой. Итак, с чем она станет лучше справляться, поднявшись по этим ступенькам?