– Я не собираюсь убегать, – сказала Джиллиан.
– Отлично, – сказала Жаклин и потянулась к дверной ручке.
Но еще до того, как Жаклин взялась за нее, ручка повернулась и дверь распахнулась, открывая самое невозможное место из всех, что они видели в своей жизни. Там было поле. Большое поле, настолько большое, что казалось, оно тянется до бесконечности, но нет, оно упиралось в шиферно-серый океан, бьющийся в скалистый неприступный берег. Девочки не знали слова «пустошь», но если бы они его знали, то обе мгновенно согласились бы с тем, что перед ними пустошь. Это была Пустошь, как та самая платоновская идея, от которой произошли все остальные пустоши. На земле был сплошной ковер из низкорослых кустарников и ярких цветов с синими, оранжевыми и фиолетовыми лепестками – невозможное буйство красок. Джиллиан шагнула вперед, не сдержав удивленный и восхищенный возглас. Жаклин, не желающая отставать, шагнула следом.
Дверь за ними захлопнулась. Но девочки этого не заметили – еще нет. Они были заняты: они бежали, хохоча, по цветущему полю, под взглядом громадной кровавой луны.
История наконец началась.
Часть II. Идут во мраке Джилл и Джек
На рынок, на рынок, за жирной свиньей,
И снова до дома! Хоюшки-хой!
На рынок, на рынок, а боров жирней!
И снова до дома! Хоюшки-хэй!
На рынок! Там купим сливовый пирог
И снова до дома, проходит денек.
На рынок, на рынок, за булкой простой,
И снова до дома, а рынок – пустой.
На рынок, – собаку возьмем пожирней!
И снова до дома! Хоюшки-хэй!
На рынок, на рынок, за цыпой худой,
И снова до дома! Хоюшки-хой!
4. На рынок, на рынок, за жирным гусем
Джиллиан и Жаклин бежали по цветущему полю, подобно диким созданиям, – и в этот миг, этот краткий сияющий миг, когда их родители были далеко и не знали, чем занимаются их дочери, когда никто из обитателей Пустошей еще не знал об их существовании, они были дикими созданиями, свободными делать все, что им хочется, а им хотелось бежать.
Жаклин бежала так, будто копила все неистраченные возможности бегать именно для этого момента, для этого места, где никто не мог ее увидеть, или отругать, или указать, что леди себя так не ведут, присядь, притормози, ты замараешь платье, ты порвешь колготки, будь хорошей девочкой. У нее на коленках были пятна от травы, а под ногтями грязь, и она знала, что позже пожалеет и о том и о другом, но в этот момент ей было все равно. Наконец она бежала. Наконец она была свободна.
Джиллиан бежала медленнее, стараясь не потоптать цветы, притормаживая всякий раз, когда ей хотелось оглянуться и рассмотреть все вокруг широко распахнутыми глазами. Никто не указывал ей идти быстрее, бежать сильнее, не терять из виду мяч; никто не требовал от нее соревноваться. Впервые за долгие годы она бежала единственно ради удовольствия от бега, и когда она споткнулась и упала в цветы, то упала со смехом.
Затем она перевернулась на спину, и смех замер, и пока она смотрела широко распахнутыми глазами на рубиновый глаз луны, в горле у нее пересохло.
Если вы когда-нибудь видели луну, сейчас вы могли бы подумать, что знаете, что видела Джиллиан, могли бы подумать, что представляете эту луну, сияющую над ее головой. Луна – самое дружелюбное из небесных тел, она светит теплым, белым приветливым светом, она как друг, которому достаточно знать, что с нами все в порядке – в наших тесных мирах, тесных дворах, в нашей тесной, хорошо обустроенной жизни. Луна волнуется за нас. Мы не знаем, откуда мы это знаем, но мы все равно это знаем: луна наблюдает за нами, волнуется за нас и любит нас, несмотря ни на что.
Эта луна тоже наблюдала, но на этом все сходство с такой знакомой и уютной луной, что наблюдала за близняшками с самого их рождения, заканчивалось. Эта луна была огромной и красной, будто рубин, каким-то образом помещенный в ночное небо и окруженный сверкающими точками миллиона звезд. Джиллиан никогда в жизни не видела столько звезд. Она долго и внимательно рассматривала их, так же как и луну, которая, как ей казалось, смотрит на нее с небывалой сосредоточенностью и вниманием.
Жаклин, устав бегать, постепенно переместилась к сестре и устроилась в цветах рядом с ней. Джиллиан беззвучно указала наверх. Жаклин посмотрела и нахмурилась, ощутив внезапное беспокойство.
– Эта луна какая-то неправильная, – сказала она.
– Она красная, – сказала Джиллиан.
– Не поэтому, – сказала Жаклин, которую, помимо прочего, приучали сидеть смирно, читать книжки, а не играть в шумные игры, и наблюдать. Никому не пришло в голову просить ее быть умной, и по большому счету это было хорошо: ее мать с большей вероятностью попросила бы ее быть чуточку глупой, потому что глупые девочки обычно более покладисты, чем упрямые умные. Умом должны были обладать мальчики, ум мог только помешать сидеть смирно и быть наблюдательной.
Жаклин сама обнаружила в себе ум, выуживая его из тишины – ей часто приходилось оставаться наедине с самой собой; она использовала его для заполнения пробелов, которые естественным образом вытекали из смирного, спокойного и терпеливого образа жизни. Ей было всего двенадцать. Ее знания были ограниченны. И все же…
– Луна не может быть такой большой, – продолжила она. – Она слишком далеко, чтобы быть такой большой. Если бы она была так близко, то приливы и отливы нарушились бы, и мир раскололся бы из-за гравитации.
– Гравитация такое может сделать? – спросила в ужасе Джиллиан.
– Могла бы, если бы луна была так близко, – ответила Жаклин.
Она встала и потянулась помочь подняться сестре.
– Нам нельзя здесь оставаться.
Луна была неправильной, и еще эти горы вдалеке. Горы. Почему-то у нее не было проблем с тем, что под подвалом могут оказаться поле и океан, но горы? Это было уже слишком.
– Дверь исчезла, – сказала Джиллиан.
В волосах у нее, будто заколка, застряла веточка какого-то фиолетового растения. Веточка была красивой.
Жаклин уже не помнила, когда ее сестра надевала что-то просто потому, что это было красиво.
– Как мы собираемся попасть домой, если дверь исчезла?
– Если луна может быть неправильной, то и дверь может двигаться, – ответила Жаклин, надеясь, что это звучит достаточно убедительно. – Просто нужно ее найти.
– Где?
Жаклин задумалась. Впереди был океан, огромный, бушующий и яростный. Волны могли в мгновение ока унести их прочь, если они подойдут слишком близко. Позади возвышались горы, скалистые и зловещие. На самых высоких вершинах виднелось что-то похожее на замки. Но даже если бы они с Джиллиан смогли забраться так далеко, не было никакой гарантии, что люди, живущие в этих замках, напоминающих лапы, вцепившиеся в крутые склоны, захотели бы приветить двух затерявшихся девочек.
– Можем пойти налево или направо, – сказала наконец Жаклин. – Выбирай.
Джиллиан воодушевилась. Она уже не помнила, когда в последний раз сестра позволяла ей выбрать что-то, опасаясь, что в итоге они окажутся в грязной луже или случится какая-нибудь другая мини-катастрофа.
– Налево, – сказала она, схватила сестру за руку и потащила через бескрайнюю суровую пустошь.
Важно понять кое-что про мир, в котором очутились Жаклин и Джиллиан, даже если они сами не смогут понять его по-настоящему некоторое время (а быть может, и никогда). Итак, Пустоши…
Есть миры, построенные на радугах, а есть – на дожде. Есть миры чистой математики, где каждое число, перекатываясь в реальность, издает хрустальный звон. Есть миры Света и миры Тьмы, миры поэзии и миры разума, есть миры, где единственное, что имеет значение, – доброта в сердце героя. Пустоши не относятся ни к чему из перечисленного. Пустоши существуют в вечном сумраке, в паузе между ударом молнии и воскрешением.
Это место бесконечных научных экспериментов, чудовищной красоты и ужасных последствий.
Если бы девочки повернули в сторону гор, они очутились бы в мире снега и сосен, где ночами пронзительно воют волки и повелители вечной зимы правят неумолимой рукой.
Если бы девочки повернули к морю, они бы очутились в мире, навеки застывшем за миг до того, как затонуть, где песни сирен заманивают неосторожных на верную смерть и где повелители почти затонувших земель вовеки не забывают и не прощают незваных гостей.
Но они не сделали ни того ни другого. Вместо этого они пошли через заросли папоротника, останавливаясь время от времени, чтобы сорвать цветы, которые они никогда раньше не видели, то белые – белее кости, то темно-желтые – цвета желчи, то с женским лицом, неясно угадывающимся посреди лепестков. Они шли до тех пор, пока больше не могли ступить ни шагу, и тогда они в изнеможении легли, обнявшись, и растительный покров послужил им прекрасным матрасом, а кустарник скрыл от посторонних глаз.
Луна зашла. Встало солнце и принесло с собой грозовые тучи. Весь день солнце скрывалось за ними, так что небо ни разу не стало светлее, чем когда девочки попали сюда.
Волки спустились с гор, а из моря пришли создания, о которых невозможно рассказать, и все они собрались вокруг спящих детей и наблюдали, как сон уносит часы их жизни.
Девочек никто не тронул. Они сделали свой выбор: они выбрали Пустоши.
Их судьба, их будущее были определены.
Когда снова взошла луна, морские твари и звери с гор ускользнули прочь, оставив Жаклин и Джиллиан просыпаться в одиноком безмолвном мире.
Первой открыла глаза Джиллиан. Она посмотрела на красную луну, висящую над ними, и дважды удивилась в течение секунды: во-первых, что луна все еще казалась очень близкой, а во-вторых, что не удивилась тому, где находится.
Конечно, все это было на самом деле. Порой ей снились необыкновенные и прекрасные сны, но никогда ничего подобного.
А если ей это не приснилось, то, значит, это все на самом деле, а если это на самом деле, конечно, они все еще были здесь. Реальные места не исчезают просто потому, что ты прилег отдохнуть.