А потом — снаряд в кабину и отворот. Главное ведь — быстро сблизиться, клюнуть и смыться.
Так вот, истребители, видимо получив команду прикрывать Лосей, оставили нас и помчались к месту основных событий. Тут я и подобрался сзади сначала к одному, потом ко второму — при моей возможности разгоняться, и маневренных свойствах, это получается довольно легко. Я ведь нарочно делал аппарат, способный стремительно изменять положение в пространстве.
Истребители Хейнкеля очертаниями сильно смахивают на наши Яки, поэтому у меня чуть рука не дрогнула в момент, когда нужно было давить на гашетку. Справился, однако. Картечь у меня в левом стволе — как раз для маленьких небронированных машин. Ну и стрелял я с малой дистанции. Не знаю, свалил ли — некогда было оглядываться, потому что третий, к которому пристраивался в хвост, начал так «фигурять», что пришлось долго его подлавливать — вёрткая машина этот сто двенадцатый.
У Сани тоже как-то не заладилось. Он только одного свалил, а остальные принялись его зажимать. Пришлось Батаеву уходить вверх за счёт скорости и тяги. Девчата, тем временем, свалили по второму Лосю. На этом, собственно, и закончилась организованная часть боя. Бомберы открыли люки и сбросили свой груз «на кого Бог пошлёт», после чего развернулись и потикали. Истребители прикрытия тоже помчались на запад со снижением. А мы потопали на свой аэродром недовольные достигнутым результатом — больше половины супостатов отпустили.
— Плохо, товарищи. В последнем бою мы встретили пятнадцать вражеских самолётов, из которых восемь смогли от нас уйти, — начал я своё выступление за ужином. — Нужно что-то менять в тактике, как-то совершенствовать приёмы нападения, что ли. Какие будут предложения?
— Не согласен с тобою, Шурик. Вернее, согласен, но не в нас дело. Вчера мы имели дело с наглыми и напористыми фрицами. Они же и в сегодняшних утренних боях нам противостояли. А тут румыны, заметно более осторожные, или более понятливые. Они мигом сообразили, что их, как скотину, ждёт нож мясника, и сделали ноги.
— Пожалуй, — согласилась Шурочка. — В этих не было ни куражу, ни воли к победе, ни готовности исполнить свой долг.
— Боюсь, немцы тоже начали менять своё поведение, — кивнула Мусенька. Напужались они, мне кажется.
— Ну, не знаю, — пожал я плечами. — Не так много мы их наваляли.
— Не так ты считаешь, Шурик. — Снова возразил Саня. — Мы, когда худых оттягивали, так в это время МИГи и ишаки сколько бомберов накрошили?
— Пожалуй, — пришлось согласиться с Батаевым. — Но это всё равно требует изменения тактики. Дожидаться противника становится нецелесообразно — нужно самим его искать. В ясную погоду да с трёх километров далеко видать. Идти мы можем километрах в тридцати друг от друга — получается невод километров в сотню шириной. Опять же три сотни километров можно прочесать в глубину, — продолжил я рассуждать вслух. На такой поляне нам кто-нибудь из фашистов просто обязательно обязан встретиться.
Майор поглядывал на нас молча, делая пометки в блокноте. Нина сказала, что одного из сержантов с водителем он куда-то отослал на машине. Вот тоже — тревожный фактор. Сказать по правде, я рассчитывал не меньше, чем на три дня свободной деятельности — местность-то эта находится на территории бывшего Одесского военного округа, что стал нынче Южным фронтом. И порядка здесь, по сравнению с другими фронтами, с самого начала было больше. Не могла наша партизанская эскадрилья сколь-нибудь долго действовать без ведома военного руководства. То есть вычисление и разоблачение обязаны были произойти в самое короткое время. Мне думалось — завтра.
Только вот подчиняться распоряжениям командования я нисколько не расположен. Хотя знаю, что придётся. Но, чем позднее это начнётся, тем больше мы успеем сделать «не по истории», а по-своему. Собственно, ради этих нескольких дней я и карячился семь лет, строя самолёт с неожиданными для неприятеля характеристиками. Обучал боевых лётчиков, пусть немногих, но владеющих мастерством побеждать опытного врага.
Рассчитывал я хотя бы на семьдесят два часа самостоятельности, а выпало мне всего тридцать шесть. Откуда такой пессимизм? От донёсшегося до ушей стрекота авиационного мотора. Это У-2 к нам летит. Он, пожалуй, вполне удовлетворится той крайне неудобной взлётно-посадочной полосой, которую мы выбрали для себя в целях маскировки. Нет, ну садиться на самое дно балки — это как-то не вошло пока в широкую практику у авиаторов.
Идём встречать. Майор не отстаёт. Всемером, вместе с двумя прилетевшими, закатываем «рус-фанер» в пустующий капонир. Надо сказать, ему тут тесновато, но хвост поместился, а то, что не влезло, мы прикрыли маскировочной сетью… вру, рыбацкой, но с нашитыми то тут, то там тряпочками.
— Товарищ майор, — обращается к «нашему» майору один из прибывших. — Капитан Карманов прибыл для установления контактов с вами — нашими соседями.
— Рад знакомству, товарищ капитан. Моя фамилия Бойко. Я тут тоже для установления контактов. А распоряжается на объекте вот этот молодой человек, которого упорно именуют исключительно Шуриком, хотя фамилия у него ничуть не секретная.
— Субботины мы, — я пытаюсь изобразить смущение. — Но лучше по имени. Это и позывной, — говорю, а сам вижу родственную душу — капитан так и зыркает в сторону соседнего капонира. Вот хлебом его не корми, дай посмотреть новую технику. Впрочем, в том что он лётчик, я и не сомневался. Не потому, что он выбрался из передней кабины У-2, а видел я это лицо в кабине МИГа. Того самого, с которым когда-то целую вечность тому назад «раскланивался» в воздухе. Кажется, сегодня. В предыдущем вылете. — Ладно, пошли смотреть.
— Разве техника не секретная? — майор сразу выдал себя с головой.
— У товарища капитана есть допуск, — парировал я.
— Откуда?
— Я ему дал, — вот так! Раз уж попался, то буду до конца демонстрировать уверенность. — И вы, товарищ, не имею чести быть знакомым, но вы тоже допущены к ознакомлению с техникой, доставленной товарищами Лосем и Гусевым с далёкой Тумы, — это я обратился ко второму из прибывших. Оба они, кстати, в сплошных комбинезонах, скрывающих даже петлицы — застёгнуты под горлышко.
Ознакомление с машинами заняло остаток вечера. Мы и лючки вскрывали, и барабан пушки крутили, объясняли особенности пилотирования, дали ребятам «посидеть» в кабине, подержаться за рычаги.
— Полетать сегодня не дам. Вот сяду у вас на просторной поляне — тогда разрешу, но без самовольств, начиная со взлёт-посадка. Полёта четыре нужно будет нарабатывать технику пилотирования этого аппарата даже такому опытному пилоту, как вы.
— Пожалуй, — ухмыльнулся Карманов. — Из этой канавы я и на биплане буду взлетать со страхом. А вот у товарища начальника штаба запросы скромнее.
— Завтра группа Сушек пойдёт в нашем сопровождении на ту сторону Прута. Не присоединитесь? — посмотрел вопросительно так и не представившийся офицер.
— У нас дальность на пределе, — поморщился я. Укажите место и время в которое нам нужно там быть. Мы в воздухе больше над целью двадцати минут не продержимся, потом горючка кончится.
Карту разложили прямо на траве, да тут же и договорились обо всём. От тёти Ниных вареников гости не отказались, но надолго не задержались — дело было к вечеру, а утром всем рано вставать.
Я же лишний раз отметил, что некоторая растерянность после начала войны пока у людей сохранилась. Не наработаны ни связи, ни взаимоотношения. Где-то подтормаживают штабы… но не все пребывают в нерешительности. Есть и радостные симптомы. Например, соседи нас выследили — значит начали уже переходить в боевой режим.
В район боевой работы мы ползли на самом экономичном ходу. На трёхсоточке. Точно в расчётное время бомбардировщики не появились, зато стайка мессеров нарисовалась с востока, да ещё пара кружила неподалеку. Наваливаться на нас они не торопились — держались поодаль. Нам тоже гоняться за ними было неудобно — спалим горючку раньше времени и не сможем поддержать наших.
Висеть в небе при минимальных оборотах движка тоже как-то нехорошо — зенитки начали стрелять. Снизились до бреющего и разрядились по пехоте — колонны, движущиеся к границе, были отлично видны внизу, длинные и плотные. А у нас в обоих барабанах картечь — мы же готовились с мессерами схлестнуться.
Чтобы не тратить заряды попросту, прошли вглубь сопредельной территории и наскочили сзади, давая продольные залпы из обоих стволов в непрерывном режиме — это два выстрела в секунду. Оглядываться на то, чего мы достигли, было некогда — худые сразу пошли на нас, а мы — уже пустые. Удрали, пользуясь преимуществом в скорости.
Когда проходили над аэродромом, где начальником товарищ Иванов, окликнули землю и сообщили о том, что в заданном районе бомбардировщиков не дождались, поэтому отработали по подвернувшимся наземным целям и вернулись.
Нам ничего не ответили. Может, случилось чего?
Дома застали майора, разговаривающего с кем-то по телефону. Надо же — успели протянуть линию связи.
— Да, товарищ Сосна, — стоя навытяжку рапортовал особист. — Только что сели. Обслуживают машины. Так точно — сами обслуживают. Заправляют, грузят боезапас. Хотя, уже закончили. Так точно, даю командира. Позывной Шурик, — и протянул трубку, глядя на меня глазами какающей собаки.
— Шурик слушает Сосну, — я представился и выразил готовность к общению.
— Это твои орёлики устроили румынам Варфоломеевское утро в сосновом бору?
— Мы просто сбросили на подвернувшиеся цели неизрасходованный боезапас.
— Наш разведчик вернулся со снимками. Только что проявили — сырые ещё. Пиши наградные на всех к «Знамени».
— Не могу я, Сосна. Нет у меня на это прав, да и не знаю я куда эти наградные отправлять. И вообще я Сушки ждал, чтобы прикрыть от худых.
— Перенацелили их срочно, уж извини. Ладно, давай майора.
Подслушивать чужой разговор нехорошо, но деваться некуда — стол у нас один на все надобности. А второй завтрак не ждёт — нехорошо, если оладушки простынут. Поэтому мы жевали, будучи свидетелями того, как товарищ майор строчит в блокноте, отвечая: «есть», «слушаюсь» и «так точно».