кромных размеров кораблики, которые я бы назвал баржами. Тем не менее, перемещения больших сил с нашей стороны не происходило.
Потом срок командировки истёк. Но домой отпустили только меня. И штурмовик, единодушно названный проникновенным немецким словом «капут», и Никиту в качестве его пилота, и технический состав — командир дивизии умудрился «переписать» на себя. Он бы и меня «переписал», но где-то наверху с ним не согласились. А ещё нас заставили вместо снарядов (а они довольно быстро закончились) заряжать в барабаны восмидесятидвухмиллиметровые мины — у нас же как раз этого размера трубы и применены в пушках — и в стволах, и собранные в барабаны. Ну, не у нас, у Одесситов.
Почему возникли сложности с самими снарядами? Во-первых, вытаскивать их из гильз унитарных выстрелов показалось варварством. Во-вторых, откровенно негде было в полевых условиях устраивать производство ввинчиваемых вместо трассера штырей стабилизаторов. А в-третьих, откуда брать более толстые пояски и как их вне завода «напяливать» на тело снаряда? Ну а мины просто нормально становились на то же самое место. Некоторое изменение баллистики было несложно учесть при прицеливании, тем более, что стреляли мы с малых, пистолетных дистанций — основным средством доставки боеприпаса оставался самолёт. А пушка всего лишь «достреливала» снаряд до цели.
В заключение добавлю — майор Самохвалов на прощание подарил мне рукопись своей книги: «Наставление по применению полковых штурмовиков типа „капут“». Второй или третий экземпляр — не знаю. Творение сие было прошнуровано, опечатано и снабжено грифом «Секретно». В сочетании с замечаниями, собранными в большой толстой папке, этот документ и являлся, по-сути, реальным техническим заданием на новый класс летательных аппаратов непосредственной поддержки войск — крылатых машин поля боя.
Впрочем, протоколы испытаний армейское руководство подписало и даже кое-что добавило от себя. В основном не по технике, а в отношении великой срочности обеспечения армии данным видом вооружения из расчёта четыре экземпляра на дивизию.
Эпилог
Полученный боевой опыт… он оказался не вполне однозначным. Вернее, всё наоборот. Ладно, перестану путаться и изложу с начала. Мы очень внимательно прочитали наставление, столь спешно составленное майором Самохваловым. Мы — это всё КБ. И сильно разошлись во мнениях о том, что же имел ввиду автор сего текста.
— Шурик, тебе не кажется, что товарищ пишет о штурмовике так, словно это танк! Вчитайся в рекомендации по применению его в обороне — сначала скрытная доставка на гужевой тяге, потом окапывание и, наконец, прямое указание на то, когда наше детище нужно выпускать. Если следовать предложенной схеме, то в момент, когда до развернувшейся в атаку пехоты остаётся меньше километра, а ПВО ещё не подтянулось.
— Александр Сергеевич, миленький, да где же это видано, чтобы за каждой немецкой ротой следовала батарея зенитных автоматов? Ну, может, кто когда и примечал такое, только мне ни о чём подобном ни разу не рассказывали. Хотя, если мы вынудим супостата поступать подобным образом, наступать ему станет совсем тошно. Мне, признаться, интересней отметить отношение к нашему детищу, как к миномётной батарее, ведущей огонь из верхней точки траектории мин. Точность сразу повышается, поскольку цели оказываются в поле зрения наводчика, причем с исключительно выгодного для стрелка ракурса. И с расстояния, которое он может менять по своему усмотрению. А уж на скорость, с которой эта артиллерия способна менять позицию, вообще указывается прямо.
— А почему огонь из пулемётов рекомендуется вести короткими очередями? — встрял Алим.
— На таких скоростях стволы авиационных пулемётов испытывают недостаток охлаждения из-за слабого обдува. Поэтому мы назад сразу Максимку поставили. Но и впереди эта же проблема — помните отчёт о втором бое? Когда работали по пехотной колонне. В общем, нужно и впереди ставить стволы с водяным охлаждением, — отозвался Матвей Голыгин.
— Шурик, а хоть один случай, когда бы был полезен крупняк или авиационные пушки, ты можешь припомнить?
— Нет. На большие дистанции с подвижной машины так, как с наземного станка, не прицелиться. А с малых расстояний, метров до трёхсот, по защищённым объектам удобней сразу фугаску положить. Ошибку в пределах метра, кило тротила обычно исправляет. Зато в отношении бронирования у меня возникли опасения — у немцев на нашем участке появились бронебойные пули. Вы же видели фотографии с изображениями отдельных сквозных пробитий. Думаю, нам следует к этому заранее подготовиться и усилить места, где возможно поражение от винтовочного и пулемётного огня по. Это лоб и борта.
Поняв, что нашу затею в действующей армии рассматривают не как самолёт, а как стремительно меняющее позицию пулемётное гнездо с приданной миномётной батареей, мы принялись приводить его вооружение в соответствие с ожиданиями. И устранять недостатки в винтомоторной группе, планере и шасси.
Вместо авиационных пушек и пулемётов впереди поставили спаренный «Максим» — такой вариант тоже был разработан для применения в качестве зенитного, хотя большее распространение получил всё-таки счетвёренный. Но счетвёренный к нам просто не полез. Зато такую же спарку на турели получил и задний стрелок — мы её приладили в поворотной башенке, позволявшей вести круговой обстрел, а при опущенном носе (повёрнутых назад крыльях) весьма успешно стрелять вперёд и вниз через голову лётчика.
Лобовое сопротивление при наших скоростях особой роли не играло, а толстый плексигласс, позаимствованный из фонаря Ил-2, неплохо защищал от пуль винтовочных калибров.
Восмидесятидвухмиллиметровую пушку-миномёт мы сделали многозарядной. Это оказалось довольно просто, после того, как измерили отдачу миномёта при выстреле с усиленным зарядом, сообщающим мине скорость на вылете в триста метров в секунду. Оказалось, что это всего-навсего пятьдесят «Же» длительностью в одну миллисекунду. Демпфировать такой удар двадцатикилограммового обрезка трубы самолёту, весом около трёх тонн — это же пустяк. Тем более, что чаще раза в секунду никто стрелять даже и не собирался.
Автоматику перезаряда с длинным откатом ствола сделали буквально с восьмой попытки, магазин на сотню мин занял в фюзеляже всё пространство между пилотом и стрелком — а это сразу полтонны. И ствол остался один-единственный.
Фугасные мины здорово повреждали лёгкие танки и заставляли замолкать ДЗОТы, если положить снаряд рядом с амбразурой, а осколочные превращали фашистские окопы в сущий ад. Ну да не так важны свойства техники, как умение её правильно использовать. И поленом можно уконтапупить вооружённого до зубов противника, и штыком, и сапёрной лопаткой. Главное — быстро доставить оружие в ту точку, из которой его можно правильно применить. И применить, естественно.
Как только мы закончили с «капутом», я несколько раз попытался съездить в командировку. Но меня не пустили. Не понял! Нет, пока Мусенка рожала и приходила в себя, я даже не дёргался. Но потом, когда она вполне набралась сил, а для дочки нашли хорошую няньку из эвакуированных, тоже недавно родившую, но уже опытную мамку — вот тут я понял — меня нарочно не пускают туда, где сейчас моё место.
Не долго думая, я написал прямиком товарищу Сталину, что все идеи из области вооружений, которые у меня имелись, к настоящему моменту реализованы, и значительно полезней я буду в качестве лётчика-истребителя.
Почему самому Сталину, спросите. А кому же ещё? Вот не получается у меня сообразить, кто ещё смог бы организовать столь разумный способ использования человека, обладающего пусть и скромными, однобокими, но всё-же познаниями о грядущем.
Разведка, или НКВД бросились бы меня сначала срочно «потрошить», а потом прятать. Руководители промышленности стали бы запрягать для реализации задач, ведущих в одному Богу известных направлениях. И никакого толка из этого бы не получилось — одно сплошное разочарование. Ведь память человеческая хранит, в основном, только то, что или непосредственно касалось, или сильно интересовало её носителя. Ну, и прямо скажу — конструкторская мысль (а я смею лелеять надежду, что именно ею и обладаю) всегда опережает возможности технологий и достижения в области материаловедения. Представьте — нарисовал бы я самолёты и двигатели, которые не знаю из чего и как построить! И что? Весёлые картинки?
А тут мне дали достаточно свободы, чтобы использовать довольно успешно всё, на что я способен. Поэтому и подумал сразу на вождя. Конечно, я его по-прежнему опасаюсь, но должен признать — врагом народа не полагаю и к числу людей недалёких не отношу. так кто, кроме него смог бы поместить меня под присмотр представителей сразу трех могущественных ведомств? Да так, что они между собой не цапаются!
Вот и не стал я разводить длинные антимонии — посоветовался с Мусенькой и отписал.
Постучались к нам глубокой ночью. Посадили в «воронок» не только меня, но и супругу с дочей, и няню с её обоими детками. Обыска, правда, не устраивали — только поторапливали. Ну да нам собраться — только подпоясаться. Везли недалеко — на городском аэродроме затолкали в Ли-2 и быстренько взлетели.
С одной стороны — вполне себе нормальные сидения, с другой — окна чем-то закрашены, ничего не видать. Садились мы для заправки на каких-то временных площадках. Гулять нас дальше ближайших кустиков не отпускали и пару раз приносили в котелках какого-то варева. На вопросы не отвечали, но грубостей со стороны охранников не было. Мусенька поделилась с этими неизменно корректными и ужасно выдержанными молодыми людьми последним шматочком сала — угощением Сан Саныча. А больше из съестного у нас ничего с собой не было.
Не скажу, что от этого обстановка как-то потеплела — строгости сохранились в том же объёме.
Потом снова воронок, который подали прямо к трапу. Затем — довольно долгая поездка через незнакомые места и, наконец, мы прибыли в огороженное высоким забором место. Вроде военного городка. А, может, и тюрьма такая… в смысле — лагерь. Вышки, часовые. Женщин с детьми завели в один барак, а меня — в другой. Думал переговорить с заключёнными, разузнать, куда попал — а ничего подобного. Не в комнату с нарами меня привели, а в кабинет с начальником. Причем сидит тут явный ничем не замаскированный НКВДэшник с противным выражение лица — ну словно в фильмах про злобную гэбню.