– Ожесточённые бои идут в районе Тернополя и Черновцов, а также на барановичском направлении, – несколько бодрее продолжает всеми любимый диктор. Потом следуют ещё несколько не столь значительных моментов и, наконец: – Румынским захватчикам, несмотря на многократное численное превосходство, не удалось сломить сопротивление защитников города Браилова.
То, что Браилов он назвал городом, я ему прощаю. На мой взгляд, это слово для данного населённого пункта великовато. Да и не в этом, собственно, дело. Главное – Москва помнит о нас, и это заметно поднимает настроение даже у такого прожжённого циника, как ваш покорный слуга.
Подхожу к висящей прямо на стене большой школьной карте, где только что переставили флажки, и отмечаю для себя – Минск-то всё ещё наш. А в прошлом варианте немцы его к этому моменту уже захватили. И еще, хотя дело уже к вечеру, о форсировании противником Прута и начале наступления на Бельцы в штаб корпуса сообщений не поступало. То есть действительно, упорная оборона. С потерями, с отводом войск, с обидными поражениями, но без утраты управления войсками.
Конечно, на карте Генштаба наверняка можно рассмотреть значительно больше – возможно, там помечены и танковые клинья, и окружённые дивизии, но по сравнению с тем, что хранит моя память, картина выглядит не столь удручающей.
– И что такого радостного ты тут увидел? – ко мне подходит Аркадий Автандилович в форме старшего майора НКВД в сопровождении адмирала Исакова.
– Отличия в том, что есть, по сравнению с тем, что могло бы быть.
– Стоп-стоп, – останавливает меня безопасник. – Давайте-ка поговорим в тихом месте…
– …у тёплой стенки, – завершаю я его фразу.
– Где нет чужих ушей, – наставительно поправляет Автандилович.
– Тогда прошу за мной, – мы заходим в сарай, где складированы боеприпасы, и устраиваемся на ящиках с патронами – тут в Галаце что-то вроде перевалочного пункта, поэтому найти свободное помещение не так-то просто – проходной двор, а не населённый пункт. А здесь часовой у двери – он посторонних не пустит.
– Александр Трофимович! Ну что вы так вцепились в эту Бюхель?! – набрасывается на меня безопасник, едва закрывается дверь. – Ведь взрослый человек, должны понимать, что она немка, а значит, может оказаться предательницей или шпионкой.
– Это единственный вопрос? – спрашиваю я как можно более спокойным голосом.
– Нет, не единственный.
– Огласите весь список, пожалуйста.
Сидящий на ящике Исаков хлопает ладонью по коленке и восклицает:
– Точно! Именно этот диссонанс и смущал меня всегда – темперамент и бесшабашность юнца под контролем зрелого мужчины. То есть вам, Александр Трофимович, примерно столько же лет, сколько нам обоим вместе взятым?
– Ну-у, – неопределённо кручу пальцами в воздухе, – где-то так. И не зрелого мужчины, а перезрелого старого сморчка. Так что там насчёт остальных вопросов?
– Собственно, второй вопрос от меня, – Иван Степанович смотрит вопросительно.
– Я вас внимательно слушаю.
– Его непросто сформулировать. Отношения в вашем полку очень уж необычные. То деспотические, то панибратские. У меня на глазах подчинённый оттолкнул командира – вы даже замечания ему не сделали. Но, с другой стороны, слушаются вас беспрекословно и исполняют порученное с завидным рвением и толком. Хотелось бы понять, как такое возможно?
– Могут в ухо засветить и от пули заслонить, – кивнул я. – Попробую ответить. Так вот, – повернулся я к Автандиловичу. – Мне глубоко фиолетово, что Бю предательница. И, что она шпионка, тоже розово до тех пор, пока она валит «мессеры» и прикрывает мой хвост. Если она перестанет это делать, полк станет хуже справляться с работой. Тут всё примитивно и просто. Что же касается отношений, то тут как раз очень сложно.
Понимаете, хороший истребитель должен быть драчуном и забиякой. Агрессивным, предприимчивым, самоуверенным и напористым. Уверенным в себе, в командире, подчинённых и товарищах. И в неотвратимой победе. Такое состояние души, которое отчасти можно передать термином «командный дух». При этом, не забывайте, что с техникой необходимо быть исключительно аккуратным, а с врагом – осторожным и предусмотрительным. И как, скажите на милость, затолкать столько всего разного одновременно в обычную человеческую душу?
– Кажется, я улавливаю, – кивнул Исаков. – Это как у хорошо сплаванной команды в кабаке на берегу – тронь одного, и все полезут в драку.
– Спевшиеся, сработавшиеся, – согласился я. – Но при этом ещё и невыносимые зазнайки, заносчивые индивидуалисты, забияки и… ну просто не знаю, что ещё.
– Вы, сударь, и без того наговорили достаточно. Ваши слова полны чувств, словно у восторженного влюблённого, повествующего о возлюбленной.
– Точно. Чувства. Передать чувства, настроения, эмоции, – забормотал я себе под нос, невольно прислушиваясь – где-то снаружи звенела гитара. – Если сможете немного подождать, я попытаюсь.
Выскочив за дверь, заторопился к кружку моряков, слушающих пение одного из них. Дождавшись, когда смолкнет последний аккорд, попросил:
– Товарищ краснофлотец! Мне нужно спеть, а без музыки я не могу. И играть не умею. Может быть, поможете?
– А что играть? Напойте, что ли. Попробую подобрать.
– Там три аккорда, – мысленно считая про себя, я указал точное число ударов по струнам, а потом мы опытным путем нашли, в какой последовательности их менять.
В склад моего аккомпаниатора часовой не пустил. Нет, ничего не сказал, но так укоризненно посмотрел… Я не стал напирать на своё начальственное положение – вопрос решался без нажима. То есть дверь распахнута, гитарист снаружи, а я внутри.
Взглянув на адмирала и старшего майора, по-прежнему сидящих на ящиках, махнул рукой краснофлотцу, чтобы начинал, и при первых же аккордах запел с выражением, старательно поднимая интонацию к концу каждого четверостишия.
Меня укусила акула,
Когда я стоял в океане,
Но я оставался спокоен,
Терпел, но закончил работу.
Потом прибежали ребята,
И эта акула узнала,
Что значат румяные парни
Из третьей ремонтной бригады.
Аквалангисты – это хорошо,
И взрослые знают, и дети,
Мы радость творим на планете,
Аквалангисты – это не игра.
Сиреневым пламенем дышат
Большие кирпичные домны,
Противник на нашу погибель
Готовит подводные лодки.
Но мы тоже люди не промах,
Мы прячемся в черные дыры,
У нас есть такие приборы,
Но мы вам про них не расскажем.
Аквалангисты – это хорошо,
И взрослые знают, и дети,
Мы радость творим на планете,
Аквалангисты – это не игра.
Когда мы выходим на берег,
То девочки радостно стонут,
И мы начинаем рассказы
Про разные трудности моря.
Но хватит, завыла сирена,
И мы быстро прыгаем в воду,
Мы жить не привыкли на суше,
Мы любим нырять и купаться.
– Не, летун, ты и под музыку петь не умеешь, – заключил морячок, повернулся и ушёл.
– Однако настроение мне уловить, кажется, удалось. В какой-то мере, Аркадий, эта песня отвечает и на твой вопрос. Подчинённый не подведёт командира, зная, что тот его не сдаст – если перевести на язык более распространённых понятий. – Исаков встал. – Простите, вынужден вас покинуть.
– Пропустить, – скомандовал я часовому.
– Где тут можно вздремнуть? – спросил Автандилович усталым голосом.
– Идёмте, провожу. Чай, проголодались с дороги. На кухне должна быть холодная перловка – её не очень любят, поэтому остаётся.
– Да, перекусить не помешает, – согласился старший майор.
«Какой-то он нынче одинокий – подумал я про себя. – Это ведь генеральское звание. При нем должен быть, как минимум, ординарец», – но ни о чём расспрашивать не стал.
Одно звено моего полка сидело в Браилове и одно в Галаце, а две эскадрильи – в Джурджулешти – постоянные вылеты на прикрытие войск держали нас в непрерывном напряжении – немцы пытались бомбить, а мы им не давали. Практически каждый вылет оказывался боевым, потому что служба наведения ударного корпуса наконец-то заработала нормально. Без дела нас не беспокоили и характер обнаруженной цели определяли качественно. Даже типы вражеских самолётов выучили и не путали.
Наши потери? Шесть самолётов и один погибший лётчик. Трое – в госпиталях. Безлошадных я командировал в Воронеж за новыми самолётами и… прибыло пополнение. К счастью, ребята, учившиеся в моей школе, то есть опытные и обученные. В период, когда полк был «раздет», требование на них ушло куда следует. Но удовлетворили его лишь отчасти – прислали всего семерых. Зато – сразу на самолётах. Такое, на моей памяти, случалось только где-то в сорок третьем, и то далеко не каждый раз.
Размышляя об этом, я невольно сравнивал реалии прошлого варианта своей жизни с нынешними – заметны отличия. Раньше как было: летчики отдельно, самолёты – отдельно. Обучение в полку зелёной молодёжи – в порядке вещей. А тут, словно сдвинулось что-то в вышних сферах.
Сам-то я сидел в Галаце на аэродроме подскока и почти всё время находился в штабе корпуса – это позволяло постоянно быть в курсе событий и выбирать оптимальные решения. Мои заместитель и начштаба прекрасно справлялись с хозяйством, оставляя возможность руководить боевой работой.
Румынская авиация совсем перестала появляться. Если бы ещё и немцы нас не беспокоили – вообще был бы курорт. Но и их активность снизилась. Утихли и бои на суше – похоже, обе стороны исчерпали силы и теперь…
Потом прибежали ребята,
И эти фашисты узнали,
Что значат румяные парни
Из третьей десантной бригады.
Мимо меня по улице движется колонна одетых пехотинцами солдат, поголовно в касках – что для этого времени, на мои прошлые воспоминания, ещё не вошло в моду. Пилотки были, будёновки встречались, а каски только изредка.