– Вы, товарищи Субботины, так и рвётесь на фронт, используя для этого любую лазейку. Откуда в вас эти порывы?
– Это ярость, – ответила моя хорошая. – После войны вскрылось очень много и о зверствах фашистов, и об их хорошо продуманных планах уничтожения населения нашей страны. А как вспомню панораму разрушенного Сталинграда…
– Минску тоже досталось, да и многим городам… – поддержал её я. – Вы уж извините – но такова наша сущность.
– Детская сущность, – вздохнул Иосиф Виссарионович. – Кстати, Мария Антоновна, ваша Лариса Гринцевич оказалась не одесситкой, как вы полагали, а уроженкой Калуги и жительницей Ленинграда. В Одессе родилась её младшая сестра Ирина. Сама же будущая звезда геологии только в этом году окончила школу – искать коренные месторождения алмазов в Якутии пока некому, а россыпные в окрестностях Вилюя, действительно, нашли.
– Я только имя женщины-геолога и помнила, – объяснила мне Мусенька, – и что алмазы сначала отыскали где-то рядом с Вилюем. А вот метод для нахождения кимберлитовых трубок… даже название забыла. Но метод точно был. И именно эта самая Лариса его или разработала, или просто научилась применять. А ещё её отца расстреляли в Одессе в тридцать седьмом.
– На этот раз – не расстреляли. Даже не арестовали, – улыбнулся Сталин. – Правда, выяснилось это только нынче летом, когда Ларису Анатольевну обнаружили в списках группы ленинградских школьников, премированных поездкой на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Сейчас она с матерью и сестрой живёт в Молотове, учится в университете и на курсах медицинских сестёр.
– Первый курс! – охнула Мусенька. – Это когда же она выучится и разработает свой метод? Только к концу войны?
– Это вряд ли, – «успокоил» я радость мою. – Она же геолог, нашедший алмазы не где-нибудь на Елисейских полях, а в сердце Якутии. У неё должен быть стальной характер – значит, окончив курсы медсестёр, она попадет или в госпиталь, или в строевую часть санинструктором. И университет или, что там ещё, окончит году в сорок девятом, а то и пятидесятом.
Сталин посмотрел на нас с укоризной во взоре:
– Так что, Мария Антоновна, придётся вам отвлечься от деятельности, связанной со становлением ночной бомбардировочной авиации, и обеспечить скорейшее нахождение коренных алмазных месторождений.
– Как! – На Муську стало больно смотреть, так она встрепенулась.
– Вам виднее. Вы женщина опытная, на десятом десятке окончили морской техникум. Чай, разберётесь и с геологией. Если понадобится помощь, обращайтесь без стеснения – дело это важное, особой государственной значимости. А вы, Александр Трофимович, должны придумать, как нам скорейшим образом поставить авиацию на реактивную тягу. Впрочем, об этом поговорим в другой раз.
На другой день Сталин уехал на работу, а мы со светочью грёз моих и позавтракали, и пообедали, и поужинали, и по дачному участку не по одному разу пробежались – держать себя постоянно в хорошей форме – обязанность любого лётчика. Гимнастикой позанимались в вестибюле – тут на полу довольно мягкий ковёр, причем прислуга держит его в исключительно стерильном состоянии, так что и на руках походили, и колесом, и кувырком. Об авиации поговорили всего разок, сразу, как только проснулись.
По дому тоже походили. Особенно удивил меня зал, где за стол можно было усадить человек двадцать. И ещё тут на стене висело два портрета – Ленина и Горького. То есть бывают здесь и большие компании. Вскоре приехал с работы хозяин дома, а вслед за ним пожаловал Крутилин. Поужинали. На этот раз вино на столе опять было, но ни мне, ни Мусеньке его не предложили. Естественно, укоризненный взгляд я заработал.
– Итак, товарищ Крутилин, что же вам удалось выяснить? – начал разговор Иосиф Виссарионович.
– Архип Михайлович Люлька в прошлом году разработал и изготовил образец турбореактивного двигателя с тягой около семидесяти килограммов. Испытания его велись, параметры фиксировались, шла разработка и более мощной модели, но после начала войны работы были приостановлены, а специалисты переведены в другие подразделения или направлены на предприятия, где в них возникла острая нужда.
Сталин посмотрел на моё хмурое лицо и спросил:
– Отчего же товарищ Субботин так загрустил?
– Мне бы лучше промолчать, потому что никакой возможности повлиять на ситуацию я не вижу. Да и не приведёт происходящее к трагическим последствиям. Фашисты ведут разработку самолёта с подобными двигателями уже несколько лет, но даже к сорок пятому году их «мессершмит-262» не станет вундервафлей. Один даже удастся сбить. Не помню в точности кому – Покрышкину или Кожедубу. Потом они достанутся нам в качестве трофеев, и мы, как всегда, почерпнём зарубежный опыт.
– То есть немцы разрабатывают реактивный военный самолёт? – уточнил Крутилин.
– Да все сейчас их разрабатывают, но, повторяю, существенного вклада в результаты военных действий в моей реальности они не внесли. Уверен, что нам не следует отвлекать сколько-нибудь значительные ресурсы на подобное занятие. Ну, это же целая кухня со своими заморочками и тонкостями. Да и товарищ Люлька довольно быстро доведёт движки до более-менее приличного уровня. У нас с ними, с турбореактивными, даже пассажирский самолёт будет раньше, чем у заграницы.
Поднял глаза – Сталин с Крутилиным смотрят на меня, как на ненормального.
– Я же вам рассказывала, товарищ Сталин, что мы с Шуриком полжизни удивлялись тому, насколько вредительские решения принимались в отношении военных разработок по целому ряду ключевых моментов. Словно где-то на самом верху сидел коварный враг и тонкими манипуляциями всё портил. Причем он искусно использовал нервозность, возникшую из-за репрессий, заставляя вполне состоявшихся специалистов не головой думать, а следовать лозунгам или гнаться за цифрами. В авиации это проявилось наиболее ярко, хотя нам эта область просто ближе и мы в ней разбираемся.
– Ну да, – кивнул я. – Поэтому мне не улыбается предлагать решения, в эффективности которых не уверен.
– Как я понял – вы сконцентрировались только на достижимых целях, – вздохнул Иосиф Виссарионович. – Силой убеждения воспрепятствовали постановке на производство в предвоенный период бомбардировщика, неудобного к работе с полевых аэродромов, надавили через силовые органы в пользу сохранения защищённости штурмовика и обманным путём убедили конструктора в необходимости избавиться от опасного для лётчика бензобака перед кабиной. Это очень ценно. Отдельное спасибо за всю вашу комбинацию с истребителями и ночными бомбардировщиками. А теперь извольте обеспечить нашу авиацию реактивными самолётами. Организационные вопросы будет курировать товарищ Крутилин. А вы, Александр Трофимович, занимайтесь, прежде всего, техникой.
Вот так и прилетело нам с Мусенькой от товарища Сталина. Как говорится – дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Шучу. Обоим на восток. Мне в Челябинск на встречу с Архипом Михайловичем Люлькой, а ей в Пермь, то есть в Молотов – знакомиться с будущим геологом Ларисой Анатольевной Гринцевич. Под это дело я «выбил» себе в личное пользование самолёт Мо-4. Он летает со скоростью больше трёхсот пятидесяти километров в час и имеет комфортабельную кабину. Мусенька тоже не лыком шита – получила в своё распоряжение тяжелый мотоцикл. Втроём и отправились – я, она и её железный конь. Коляску от него нам помогли открутить прямо в кремлёвском гараже.
Расстались мы на молотовском аэродроме – мне нужно было отправляться на Челябинский тракторный, где как раз сейчас будущий академик трудится над освоением производства танков Т-34. Лапушку же мою ожидал, как мне кажется, геофак универа.
Архип Михайлович оказался даже моложе Олега Антонова – очень интересное нынче время, время, когда известные в наше время корифеи науки и техники делают первые шаги по направлению к своим будущим достижениям. И знаете, что он мне ответил на предложение вернуться к реактивной тематике? Спросил, можно ли ему будет взять с собой помощников. Естественно, я спросил, сколько народу он намерен забрать.
– Сначала двоих, мы с ними вместе переехали из Харькова в Ленинград. Вместе создавали конструкторское бюро.
Разумеется, я кивнул, потому что самолёт у меня рассчитан на пять пассажиров.
Местный особист был предупрежден звонком «откуда следует», поэтому никаких препятствий никто не чинил. Пока шло оформление бумаг, пока мужики собирали вещи, я на аэродроме с инструментами в руках восстанавливал убранство пассажирского салона, нарушенное ради помещения туда мотоцикла. А потом мы полетели прямиком в Воронеж. Почему туда – так к Москалёву, конечно. Я же рассказывал, что этот конструктор перепробовал все возможные схемы самолётов, причем, каждый раз успешно. А новый двигатель придётся ставить на летательный аппарат нетрадиционного вида. Плюс – в Воронеже расположено и производство авиамоторов, то есть имеется металлообрабатывающее оборудование высокой точности, способное справляться с достаточно прочными сплавами.
Тут тоже всё обошлось без проволочек – и с жильём, и с рабочим помещением вопросы были решены энергично, благодаря распорядительности товарища Крутилина – всем «уже позвонили». А приятно чувствовать себя деталью хорошо смазанного механизма!
Потом мы вылетели в Ленинград, забрали с Кировского завода документацию, макеты, образцы и на три четверти уже сделанный двигатель РД-1. Забиранием, собственно, занимался я, потому что всё давно было тщательно упаковано и аккуратно сложено в укромном месте до лучших времён. Я просто мотался каждый день по одному и тому же маршруту, делая крюк к северу, чтобы обойти стороной зону военных действий. Доставив эти ценности, я присел тихонько в уголке, наблюдая за тем, как конструкторы разбирают свои богатства.
– А это что за ерундень, – спросил, показывая на нечто толстопузенькое, с широким соплом, направленным, как и положено, назад.
– РТД-1, – ответил главный конструктор. – Это макетный образец, не вполне совершенный, но позволивший нам отработать некоторые технические решения.