Последний перед вожделенной лестницей прыжок Техаса получился особенно удачным и длинным. Он летел как снаряд, мощный и стремительный. Директор не успел увернуться, Техас уже не мог отвернуть. Тело кота проскользнуло совсем рядом, лишь слегка задев вытянутые пальцы директорской ладони. Но этого, однако, вполне хватило, чтобы подскочившая рука сбросила скарабея. Не понимая, что произошло, директор отшатнулся, увидел уносящуюся серую кошачью спину и – обрадовался: ну вот и кошки вернулись! И тут же спохватился: скарабей! Затоптался на месте, боясь в полумраке наступить и раздавить жука, опустился на колени, зашлепал руками по полу, вытащил из кармана мобильник, включил подсветку.
– Скарабей, – звал он, – скарабеюшка, ну куда ты подевался? Иди к папе!
Снотра с Лираем застыли рядом, наблюдая за поисками котрифея. Не видя их, он ползал на четвереньках, с каждым разом расширяя круг поиска.
– Да вот же он! – Снотра, наклонившись, подняла голубого жука, мирно лежащего возле ее левого башмака. – Хватит ему волнений на сегодня! – и забросила скарабея в оттопырившийся карман котрифеева пиджака.
– Зачем? – схватился за голову Лирай. – Что ты наделала? Надо было жука ему под руку подтолкнуть.
Снотра и сама уже поняла, что совершила беспримерную глупость, снова метнулась к карману, но котрифей поднялся с колен, снял очки.
– Надо включить полный свет, – сказал вслух. Смахнул пот со лба, надел очки, понял, что они тоже запотели, сунул руку в карман за платком.
Снотра и Лирай, волнуясь, наблюдали за этой рукой, слабо шевелящейся в кармане – именно там лежал сейчас скарабей. Рука стиснулась в кулак, разжалась, снова собралась.
Осторожно, как загипсованный, котрифей вытянул кулак из кармана. Раскрыл ладонь. Скарабей тускло сверкнул в угасающем свете мобильника.
– А я, дурак, не верил, что ты летаешь, – котрифей ласково погладил жука пальцем. – Думал – сказки. Ты молодец. Даже подкрылки не выпустил. Сейчас папочка тебя спрячет…
Достал носовой платок, бережно завернул в него скарабея и сунул во внутренний нагрудный карман.
– Вот так. Тебя же египтяне всегда вместо сердца мумиям вкладывали. Тебе же тут привычнее, правда? Давай мы с тобой немножко передохнем. – Уселся на ближнюю ступеньку лестницы, обхватил руками голову и застыл.
Противоядие
Ну что ж такое! Опять не заметила, как осталась в лаборатории одна! Все разошлись, а она со своей китайской подставкой как дурак с фантиками!
Маргарита Владимировна поднялась из-за стола, размяла затекшие плечи, взяла сумку. В ней что-то откровенно булькнуло.
Портвейн! Забыла совсем про эту гадость. Не домой же тащить! Вылить в раковину, и всех делов! Отвинтила пробку, в нос сразу шибануло сладкой противной вонью.
Как мы это пили? И ведь нравилось! Или ничего другого не было? Один пузырь на компанию, а куража – как у роты пьяных солдат. Молодость, молодость. Промчалась быстрее «Сапсана», не догонишь, в последний вагон не запрыгнешь, только глазом моргнуть – уже и хвоста не видно.
Подошла к раковине и прямо на столешнице рядом увидела кошку. Серую, некрасивую, какую-то облезло-худую, с жалким вытертым хвостом.
– Ты кто? Откуда взялась?
Хотела погладить, опустила руку на тощий хребет и ничего не почувствовала. Удивилась, повела ладонью – рука прошла сквозь кошачье тело и уперлась в стену.
– Господибожемой… У мня опять глюки что ли?
Кошка по-прежнему сидела на краю столешницы и пристально смотрела на Маргариту Владимировну. Скорее, даже не на неё, на пластиковый бутылёк в ее руках. Взгляд желтых глаз был требовательным, жадным, кошка даже шевелила усами от нетерпения.
– Вова говорил, что кошки портвейн любят, – растерянно проговорила Крюча. – Я ему не поверила. Зря, может? Ты вообще кто?
«Сара», – возникло в голове имя. При этом Маргарита Владимировна могла поклясться: рот серой гостьи оставался закрытым. Да и с чего ему открываться? С каких пор кошки умеют говорить?
– Сара? Тебя так зовут?
Кошка совершенно явственно кивнула.
– И чего ты, Сара, хочешь? Выпить? Давай налью.
Поражаясь сама себе, ощущая мурашки, покрывшие все тело, Маргарита Владимировна все же плеснула портвейна в раковину. Вино моментально стекло в сливное отверстие, а кошка недовольно зашипела и ощетинилась.
– Да ладно, ладно, извини. – Крюча засуетилась, не сводя глаз с гостьи, будто кошка приклеила ее к себе немигающим желтым взглядом. – Сейчас найду тебе какую-нибудь плошку.
«Пойдем», – прозвучал в голове приказ.
– Это ты мне? – стало жутко до озноба, но не выполнить команду почему-то и мысли не возникло. – Куда пойдем?
Кошка спрыгнула со столешницы и подошла к двери. Тронула ее лапой, пару раз мотнула хвостом-веревкой.
– В коридор? Ага, правильно. Я же все равно домой собиралась. Сейчас эту гадость уничтожу и пойдем.
Хотела перевернуть бутылку, чтоб разом вылить содержимое, и поняла: кисть не слушается. Держать портвейн – держит, вполне крепко, а опрокидывать отказывается. Со страху, что ли? Перехватила пластик другой рукой, вторая кисть закоченела ровно так же.
– Нельзя выливать? – сообразила Крюча, взглянув на кошку. Та снова настойчиво стукнула лапой по двери. И снова голос в голове: «Пойдем».
– Ну ладно, пойдем, – безропотно согласилась Маргарита Владимировна и открыла дверь.
Кошка неторопливо, можно сказать, гордо шествовала в паре метров впереди, хвост вертикально торчком, усы врастопырку, не оглядываясь – настолько весь ее вид источал абсолютную уверенность в том, что Крюча послушно трусит следом.
Она и трусила, перебирала ногами как сомнамбула, крепко сжимала в руках пластик с портвейном, совершенно не понимая, куда идет, зачем, почему. Сказали – надо, вот и пошла.
На коридорном повороте Маргарита Владимировна замешкалась, поправляя сбившийся в ботинке носок, и кошка тут же оказалась рядом, причем – сзади. Словно конвоировала. Дождалась, пока Крюча снова наденет туфлю, и тут же снова оказалась впереди.
Пожалуй, если Маргарите Владимировне позволили бы сейчас задуматься, задав вопрос, что происходит, она вряд ли бы даже стала отвечать – настолько была поглощена самим процессом следования за кошкой. Причем ее совершенно не смущала кошкина прозрачность – вроде как идет нормальная обычная серая кошка, разве что чересчур зачуханая и тощая, а сквозь ее тело, как сквозь запыленное стекло, просвечивают плиты пола, стены, лестничные перила.
Наконец, стало ясно, куда они идут: перед входом в Египетский зал кошка настороженно остановилась, принюхалась, припала на передние лапы, видимо, осматривая представшее перед глазами пространство, не обнаружив ничего подозрительного, шагнула вперед, увлекая за собой Маргариту Владимировну коротким приказом: пошли!
Теперь сквозь кошачье тело просвечивал Древний Египет – сонный, тихий, загадочный и непостижимый. Сама Сара не отразилась ни в одной витрине, будто бы волшебным даром видеть ее тщедушную фигуру обладала лишь Маргарита Владимировна.
Вдруг кошка остановилась, вздыбилась, выгнувшись подобием вопросительного знака, оскалилась, сердито зашевелив усами, и требовательно взглянула на спутницу. Маргарита Владимировна огляделась: они стояли рядом с гранитным изваянием Мут-Сохмет. Богиня была недвижна и величава: прямой стан, гордо вздернутая голова, равнодушные руки на коленях. Возле левой руки, привычно сжимающей Анх, поблескивало что-то маслянисто-темное.
Маргарита Владимировна подошли вплотную, склонилась, рассматривая рваную лужицу. Вблизи, увеличенная очками, лужица смотрелась темно-красной, как застывающая кровь.
– Что это? Краска? – удивилась Крюча. – Кто набезобразничал? Вот же паршивцы… – обернулась к кошке. – Ты меня специально сюда привела – показать? Умница! Надо охране сказать, чтоб уборщицы, когда придут, осторожно все вычистили.
«Сама», – сказали в голове.
– Что – сама?
«Лей!» – голос звучал настолько повелительно, что Маргарита Владимировна машинально уставилась на лицо Сохмет: не богиня ли с ней разговаривает.
Нет, богиня оставалась по-прежнему бесстрастной. Зато кошка, встав на задние лапы, совершенно определенно указывала на бутылку с вином.
«Лей!» – снова стукнулось в голове.
– Ты хочешь, чтобы я… вино…
И тут в голове прояснилось, всплыла слышанная сто раз легенда о неурочном пробуждении страшной Мут-Сохмет, которое несет неисчислимые беды и смерти, вспомнилось, что перед этим ужасным событием на коленях богини проявляется красный налет – предвестник несчастий.
Уже не сомневаясь, Маргарита Владимировна наклонила бутылку и стала потихоньку лить густую сладкую жидкость прямо на кровавое пятно.
Портвейн размыл налет, образовав на коленях Сохмет лужу раза в два больше первоначальной. Крюча еще даже не успела испугаться, что сейчас он неминуемо прольется на пол, как лужица вдруг ужалась, превратившись в идеально ровный круг, в центре появилась воронка, закручивающаяся все сильнее, из самого жерла воронки выстрелил ручеек и, вопреки всем законам тяготения, устремился вверх по платью Мут-Сохмет к ее голове.
Маргарита Владимировна завороженно смотрела на это чудо: вот ручеек проскочил меж грудей, достиг шеи, не потеряв ни капли, скользнул под подбородком и проявился на лице, ровно на том месте, где у богини предполагался рот. Горло Мут-Сохмет дернулось, словно она сглотнула.
«Лей!» – прервал наблюдения Натальи Владимировны новый оклик в голове.
Наклонив бутылку, она снова лила, портвейн бежал вверх, и Сохмет глотала!
Последние капли стукнулись о гранит, обмелевший ручеек утягивался ко рту, оставляя после себя лишь сладкий шлейф запаха.
– Напилась? – вырвалось у Натальи Владимировны. – Не хочешь больше? А то смотри, я и сбегать могу.
Встряхнула бутылку, пара запоздавших капель шлепнулась на пол.
Колени Мут-Сохмет, как и вся фигура, сияли холодной гранитной чистотой. От красного налета не осталось следа – он втянулся в камень, как в вату.