— Это не тайна, — разрушил Эхион его претензии на избранность. — Многие знают, просто помалкивают. Ты в Афинах был? Басилея Эрехтея видел?
— Это мой тесть! — фыркнул Кефал. — Я на его дочери женюсь!
— Ну и как он ходит, твой тесть?
Так вот кто вспомнился Кефалу при виде Мелампа! Знакомая плавность движений, и ростом Эрехтей кажется то выше, то ниже… Верно истолковав молчание юноши, спарт подлил масла в огонь:
— Ты тень его видел?
На тень будущего тестя Кефал, признаться, внимания не обратил.
— Он никому не позволяет на нее наступать, — разъяснил спарт. — Как и его дед Эрихтоний. Я бы на их месте тоже не позволял.
— У них хвосты?!
— Правители Афин — из змееногих. У старого Эрихтония хвост все видели, да он и не скрывал. Нас еще по именам узнают[53]…
— А невеста моя? Боги, сжальтесь!
Представился кромешный ужас. Кефал с молодой женой на брачном ложе, гасит светильник, обнимает Прокриду… Он держит в объятиях гибкое, скользкое тело. Вместо бархатистой кожи под пальцами — холодная чешуя. Змеиные кольца оплетают юношу, сжимаясь; раздвоенный язык щекочет губы, скользит внутрь, проникая глубже…
— Ты не любишь змей? Дурачок! Из змей — самые лучшие жены!
— Врешь!
— Стройные, хладнокровные; никогда не ревнуют…
Орали под крышей воробьи, заглушая бормотание педагогоса. Тени домов скальными уступами громоздились по краю площади. Ослепительной белизной сиял храм Пеона. Все было, как раньше — и в то же время иначе. Мир сдвинулся с места и замер в нерешительности. Качнуться обратно? Двинуться дальше?! Практичная натура Кефала восставала против нового знания. Юноша уставился на Эхиона. Ноги спарта — жилистые, загорелые до цвета темной бронзы. Тень спарта — обычная тень. И падает, куда положено…
— Что ты высматриваешь?
— Твой хвост.
— У меня нет хвоста.
— Но ты сам сказал…
— Что?
— Что ты из змеиного племени!
— Я — спарт. Клык Ареева Змея. Бей!
Эхион выставил перед собой ладонь. «Зачем?» — хотел спросить Кефал, но вместо этого ударил. И завопил от боли в костяшках пальцев, ссаженных до крови. Словно он бил не по ладони, а по твердой кости.
Эхион пожал плечами:
— Говорю ж, зуб я. Откуда у зуба хвост?
4
— Я его не знаю, — сказал Персей. — Чего он хочет?
— Два города, — ответил Анаксагор, ванакт Аргоса.
— Зачем ему два города?
— Себе и брату.
— У него есть брат?
— Есть. Мне доносят, что вся деловая сметка досталась старшему. Младшему не хватило. Вот старший и заботится. Если удачный город, правитель может быть дураком.
— Похвальные чувства. В наше время братья норовят отгрызть у тебя яйца…
— Я ему отказал. И в первый раз, и сейчас.
— Он уже приходил к тебе?
— Да.
— Что он хотел?
— Город.
— Один?
— Тогда — один. Теперь хочет два.
Они сидели в ваннах — Тиринф и Аргос, герой и политик. Ванны, медную и терракотовую, разделяла решетка: лозы, гроздья, плющ. Иной усмотрел бы в этом намек, но Анаксагор, троюродный брат Персея, любил красивые вещи. Воды в ваннах не было. Мужчины лоснились от пота — каменный очаг раскалили заранее. Когда дым вышел, отверстие в своде потолка закупорили рабы, спустив крышку на бронзовых цепях. Сплетники злословили, что аргосский правитель изнежен, как феак[54] — моется каждый день, и даже теплой водой. Но сплетничали шепотом — правитель был мстителен, как Аполлон.
— Как его зовут?
— Меламп, сын Амифаона.
— И он берется излечить целую ватагу менад?
— Тех, кто выживет после лечения.
— Разумная оговорка. Так и я возьмусь лечить. Правда, вряд ли кто выживет.
— Вот и я усомнился.
— Сколько живых он обещал тебе? Двоих? Пятерых?
— Две трети от ватаги.
— Это совсем другой разговор.
— Уверен, он врет.
— Меламп… Он из Фессалии?
— Да. Сейчас живет в Пилосе. Врачует и прорицает.
— Почему ты не послал гонца ко мне в Тиринф? В Аргосе — эпидемия безумств, а ты молчишь…
— Истребить их никогда не поздно. Во всяком случае, так я думал раньше. Бывало, что женщины возвращались. Я надеялся…
— Кто-то из твоей семьи?
— Дочери. Все трое.
— Меламп… Это он похоронил змею?
— Да. Дети забили гадюку камнями. Меламп похоронил змею под алтарем Реи, Матери Богов, и выкормил сирот-змеенышей. В благодарность те облизали ему уши. Теперь Меламп понимает язык зверей и птиц.
— Больше они ему ничего не облизали?
Анаксагор смеялся долго, со вкусом. Когда банщик вылил ему на голову шайку холодной воды, ванакт простонал: «Еще!». На теле Персея не дрогнул ни один мускул — с равным успехом водой могли окатить статую. Банщик стал натирать Анаксагора душистой пастой. Помощник банщика трудился над Убийцей Горгоны, вместо пасты взяв мыло из золы и козьего жира. Здесь знали, что Персей не терпит благовоний.
— Где бродят вакханки?
— Северней, в горах. Они заняли перевалы, включая Трет. Буйствуют, нападают на путников. К ним прибиваются сатиры и кентавры. Дороги стали опасны, Персей. Телеги не идут мимо Немеи; пешие боятся обогнуть подножие Апесанта.
— Апесант? Вернувшись с запада, я принес там жертву моему отцу.
— Сейчас там восхваляют Косматого. Микены, где сидит твой сын, уже страдают от недостатка продовольствия. Скоро начнется голод.
— И ты отказал Мелампу?
— Убей вакханок, и нам не придется дарить земли чужаку.
— Там твои дочери.
— Я уже похоронил их в сердце моем.
Банщик с помощником взялись за скребницы. Мужчины в ваннах молчали. Ни слова не было сказано, пока их терли мочалками из стружек, обливали водой и умащали елеем. Лишь в соседней комнате, глядя, как банщик надевает на господина хитон, Персей произнес:
— Мы давно знакомы, Анаксагор. Ты — сын моего дяди.
— Да, — кивнул Анаксагор.
— Моего лучшего друга, если у такого, как я, могут быть друзья. У меня нет причин не доверять тебе. Если бы когда-нибудь…
— Знаю. Ты бы взял Аргос штурмом, а меня зарезал бы на пороге моего дома.
— Я уже брал Аргос штурмом.
— Я всегда помню об этом. И люблю тебя, как брата. Можно, я задам тебе вопрос?
— Спрашивай.
— Ты уверен, что Косматый — не бог?
— Да. Однажды боги клялись Стиксом никогда не вмешиваться в мою жизнь. Он — вмешивается. Значит, он не бог.
— Тогда почему Олимп не покарает Косматого?
Персей ответил не сразу.
— Ты не допускаешь, — наконец сказал сын Зевса, — что ему Олимп дал такую же клятву?
5
Анаксагор блаженно потянулся. Против ожидания, ничего не хрустнуло — тело, распаренное в бане, сделалось мягче пуха. Взгляд ванакта прогулялся по двору — с ленцой, как сытый зверь — и словно наткнулся на препятствие. Анаксагор скривился. Казалось, он раскусил зеленую оливку с ветки.
— Это Меламп. Легок на помине…
— Почему он сопровождает моего внука?
— Не знаю.
Персей махнул рукой спарту. Выслушав доклад, кивнул.
— Я хочу знать, что он предлагает.
— Я уже говорил…
— От него. Лично.
— Пустая трата времени, — вздохнул Анаксагор. — Лекарь против Косматого? Пусть даже лекарь — провидец, а Косматый — не бог. Ладно, если ты так желаешь…
Повинуясь его жесту, рабы установили три ложа и столик. Сюда же принесли чаши, кратер с заранее разбавленным вином — и кувшин елового пива. Пиво, напиток бедняков, Убийца Горгоны с недавних пор предпочитал вину. Зная его вкусы, дворцовые пивовары всегда держали наготове пифос-другой, куда добавляли меда для сладости и чуть-чуть плюща. Эхион увел молодежь, а темнобородый целитель с достоинством взошел под сень портика.
— Ты намерен излечить вакханок? — без обиняков спросил Персей.
— Да.
— Как?
— Твоим способом.
— Рискуешь, фессалиец. Я не расположен к шуткам.
— Ты гоняешься за вакханками по горам. Я поступлю так же.
Взгляды целителя и героя встретились. Прислонившись к колонне, Меламп улыбался. Поединок длился недолго — миг, другой, и целитель отвернулся. Но улыбка по-прежнему не покидала его лица.
— Что свело тебя с моим внуком?
— Болезнь. Сейчас твой внук здоров.
— Продолжай.
— Мы будем гнать их без остановки. Сменяя друг друга, давая отдых новым загонщикам. К концу вакханки будут валиться с ног от усталости. Безумие — жарко пылающие дрова. Но мы разведем такой огонь, что никаких дров не хватит.
— Не все выдержат длительный бег.
— О да, — безмятежно согласился Меламп. — Жертвы неизбежны.
— Те, кого ты лечил, умирали?
— Случалось.
— Продолжай.
— Я хочу пива.
— Может, вина?
— Если жалко пива, тогда вина.
Занять место на ложе целитель не спешил. Взяв из рук раба чашу с красно-коричневым, пенящимся напитком, он сделал глоток. Под портиком запахло летним днем и сосновым бором. Легкий аромат солода уловил бы лишь большой знаток. Пена хлопьями украсила бороду и усы Мелампа.
— Далее, — пена дрогнула, — последует оргия. К этому времени вакханки должны быть опустошены. Вымотаны до предела.
— Оргия? — Персей попробовал слово на вкус.
— Да.
— Для оргии нужны мужчины. Вакханки порвут их.
— Мужчинам придется сделать вид, что они тоже поклоняются Косматому. Тирсы, плющ, вино. Эван эвоэ, Вакх! Женщины примут их за своих.
— Допустим… Дальше?
Меламп повел плечами, сменив позу:
— Обряд, снадобье и холодная вода. Рядом должен быть ручей или река.
— Твой брат сможет править городом?
— Смотря каким. Мидеей или Сикионом — нет. Клеонами или Немеей — да. Кроме того, я всегда помогу брату добрым советом.
— Как ты заставишь женщин принять снадобье?
— Подмешаю в вино.
— А вода?
— Они сами прыгнут в реку. Мужчины потом их вытащат.
— Тех, кто выживет?
— По моим расчетам, выживут две трети.