— Мой брат, — задумчиво произнес Сфенел, утирая пот, — собирался отдать в жены Амфитриону свою дочь. Зачем зятю убивать тестя? Да еще до свадьбы? И как он, доброй волей сознавшись в убийстве, намеревался захватить тронос? Твои подозрения лишены смысла!
Амфитрион не верил своим ушам. Сфенел был последним, от кого бы он стал ждать помощи. Молодой дядюшка всегда его недолюбливал. И вдруг… Казалось, Сфенела подменили.
— Перстень! Перстень ванакта!
— Что — перстень? — не понял Сфенел.
Толпа затаила дыхание.
— Ванакт подарил «львиный» перстень старшему сыну. Этот перстень пропал в доме Амфитриона. Я сам слышал, как Горгофон говорил о пропаже.
— Ты хочешь обвинить подсудимого в воровстве?!
— Сыновья Электриона отправились на битву с сыновьями Птерелая, — ушел от ответа скользкий терет. — Чем закончилась битва, мы знаем. Но кто кому прислал вызов первым? Не случилось ли так, что кто-то отправил вызов Птерелаидам от имени Электрионидов? Перстень — отличный знак подлинности вызова. А когда наследники ванакта погибли — пришла очередь отца.
— Твои обвинения разят горше стрел, — еще чуть-чуть, и слюна зашипела бы на губах Сфенела, как масло на раскаленной меди. — Ты можешь их доказать? Привести свидетелей?
— Кто же вершит такие дела при свидетелях? Разумеется, их нет. А те, что были, уже ничего не расскажут — их тела герой Амфитрион привез в пифосах с маслом. Кстати, почему он кинулся догонять Электрионидов в одиночку? Скрыл побег сыновей от отца?
— Он спешил! Хотел остановить…
— Почему же не остановил? Превосходный колесничий не сумел догнать юнцов?
— Это всего лишь твои слова! Где доказательства?!
— Конечно, это мои слова. Против слов Амфитриона, сына Алкея. Ты спрашиваешь: почему он признался в убийстве? Отвечу: мог ли он не признаться? Электрион вышел из города ему навстречу — это знали все. Ты спрашиваешь: как он рассчитывал занять тронос? Отвечу: очень просто. Уйти в изгнание, вернуться очищенным, жениться на дочери ванакта — она ведь была обещана ему в жены! — и по праву стать владыкой Микен.
— В третий раз повторяю: у тебя есть доказательства? Если так — предъяви их! Или избавь нас от своих домыслов…
— Что у меня есть, спрашиваешь ты? То, что известно всем, и тебе в том числе. Да, свидетелей нет. Но у сына Алкея вообще ничего нет, кроме рук в крови!
— Казнить! — всколыхнулась толпа.
И, перекрывая ропот, над холмом взлетело:
— Свидетель есть!
Они стояли там с самого начала: выше по склону, справа от судей. Алкмена, дочь Электриона. Анаксо, вдова Электриона. Невеста убийцы и сестра убийцы. Анаксо выгорела изнутри. От женщины осталась пустая оболочка; бабочка-душа покинула надорванный кокон. Дунь ветер — улетит прочь. Черное от горя лицо. Бессильно обвисшие руки. И рядом — Алкмена, как натянутая струна.
— Свидетель! — повторила девушка.
Это было неслыханно. Женщина возвысила голос на суде! На миг Сфенел растерялся. Велеть дерзкой замолчать? Прогнать домой, к прялке и веретену? С опозданием до младшего Персеида дошло: есть свидетель! Если его рассказ спасет Амфитриона, какая разница, кто возвестил об этом? Под маской скорби, что приросла к лицу Сфенела, плескалась радость. Все складывалось на редкость удачно! Выскочка-племянник больше не герой, а сосуд скверны. А простак-братец все его нахваливал да привечал. Вот и поплатился. Теперь никто не помешает Сфенелу занять тронос Тиринфа. На днях его позвал к себе Алкей. «Я опозорен, — сказал хромец. — Я проиграл единственную битву в своей жизни. Враг пощадил меня из жалости. Мой сын — убийца моего брата. Тиринфу нужен другой басилей. Спасешь мне сына, добьешься, чтоб его приговорили к изгнанию — тронос твой.» О, Алкей хитер! Небось, рассчитывает сесть в Микенах. Хромой, горбатый, слепой — все-таки он первенец Персея и Андромеды… Что ж, Сфенела это устраивало. На Микены он не замахивался, готовый удовольствоваться Тиринфом.
— Мы согласны выслушать свидетеля.
— Выходи, — приказала Алкмена. — Ну же!
Кусты дрока зашелестели, и из них выбрался Ликимний. Робея, мальчишка приблизился к Сфенелу. Он изо всех сил старался выглядеть достойно, по-мужски. Увы, страх одолевал. Ликимний переминался с ноги на ногу, взгляд затравленно перебегал со Сфенела на Амфитриона. Губу он закусил так, что потекла кровь.
— Ты видел, как погиб твой отец?
— Да.
Мальчишка сглотнул. Кадык на его шее отчаянно дернулся.
«Вот и все, — понял Амфитрион. Чувствуя себя на краю скалы, за мгновение до прыжка, сын Алкея больше не нуждался в спасительной лжи. — Сейчас он расскажет правду. Из лучших побуждений. Как примут микенцы рассказ сироты? Мы с дядей дрались за копье, тут подоспел Тритон и размозжил голову ванакта дубиной. Слуга и господин вместе прикончили правителя Микен, ибо господин не справился в одиночку. Вернется Тритон — нас казнят обоих…»
— Свидетель слишком мал! — возвысил голос терет. — Кроме того, он сын рабыни…
— Он — сын ванакта! — рявкнул Сфенел. — Если он достаточно взрослый, чтобы биться с Птерелаидами, ему хватит ума, чтобы свидетельствовать.
И велел Ликимнию:
— Расскажи нам, что ты видел.
Казалось, умолкли даже птицы и цикады.
— Я… Отец с ним… Корова! Она… а он взял…
— Кто — он?
— Амфитрион. Он разозлился. Бросил дубину. В корову!
— Ты уверен, что в корову? — упрямец-щеголь стоял до последнего.
Ликимний вскинул голову.
— Да. Я уверен. Дубина отскочила от рогов. И убила моего отца.
— Врешь! Амфитрион сказал нам, что свидетелей не было…
— А я прятался! За телегой…
И Ликимний разрыдался.
— Я верю тебе, Ликимний, сын Электриона. Разве стал бы сын убитого выгораживать убийцу? Оставь нас, честный мальчик, и возвращайся домой. Итак, больше нет сомнений, что Амфитрион, сын Алкея, убил Электриона, сына Персея, по неосторожности. Посему…
Сфенел обернулся к судьям, дождался их согласных кивков. Жестом велел страже увести женщин с мальчиком в акрополь — и продолжил, когда они спустились с холма:
— …следует приговорить Амфитриона к изгнанию. Ты должен покинуть город, племянник. Здесь никто не очистит тебя от скверны, также как и в Тиринфе. Алкей, твой отец, и я, твой дядя, не можем дать тебе очищение в силу близкого родства. Это было бы противно богам. Иди, и да свершится воля небес.
8
— Посольство! Послы вернулись!
За Волчьей горой догорал закат. Острые зубы скальных пиков грызли объедки зарева. Пурпур темнел, перетекал в темный багрянец, готовясь слиться с мглой сумерек. День закончился. Суд закончился. Все, говоря по чести, закончилось наилучшим образом, и вот вам на ночь глядя:
— Оракул дал ответ!
Растолкав толпу, молодой стражник остановился в кругу для подсудимых. Волосы парня слиплись от пота. Грудь тяжело вздымалась, дыхание со свистом вырывалось изо рта. Микенцы навострили уши. Они были согласны ночевать там, где новости.
— Что сказал оракул? — опередил Сфенела терет-щеголь.
— Н-не знаю.
— Где послы?!
Скажи стражник: «Не знаю,» — и дурака разорвали бы в клочья.
— Следом идут. Они во дворец — никого. Мы им: суд, мол. Ну, они и двинулись сюда. А я — вперед. Доложить, значит.
— Обождем послов здесь. Пусть все услышат пророчество.
Народ зашумел, одобряя.
— Эй, кто-нибудь, с факелами! Идите навстречу, осветите дорогу. Тут и ноги переломать недолго…
Дюжина факельщиков устремилась вниз по склону. Горожане тоже не теряли времени даром, и холм засиял огнями. Глядя со стороны, можно было увериться: в Микенах учредили ночную мистерию. Послы объявились, когда ждать стало невмоготу. Трое мужчин в пыльных одеждах шли в гору степенно, с сознанием важности своей миссии. Да, усталость, да, ноги не держат, но долг — превыше всего. И снова прибывшие, как нарочно, остановились в кругу для подсудимых.
— Радуйтесь!
Глава посольства выдержал значительную паузу. Дождался мертвой тишины — лишь потрескивали факелы. Отсветы пламени плясали на лицах, превращая послов в вестников из загробного мира.
— Олимпийцы снизошли к нашей просьбе. Отец Богов устами оракула дал ответ.
Он был умелым оратором, этот пожилой человек с аккуратно подстриженной бородой и складками на лбу. Он дождался, когда неизвестность превратится в острый меч, терзающий сердца, и торжественно возвестил:
— Оракул сказал: Микенами должен править потомок Пелопса!
Багровая полоса на западе погасла. Казалось, кто-то задул светильник. Ледяной ветер, уместный на исходе знойного лета не более, чем траур на свадьбе, вцепился людям в волосы. Растрепал пламя факелов, завертел тени вакхическим хороводом — и сгинул без следа.
— Пелопиды… — эхо накрыло холм.
— …не зря явились в Микены…
— Воля богов…
Вокруг Атрея с Фиестом, ранее невидимых в толпе, образовалась пустота. Микенцы боялись прикоснуться к сыновьям Пелопса, словно те в миг единый стали священны.
— Что еще сказал оракул?
Похоже, лучшие люди города, занимавшие скамьи для судей, не слишком удивились пророчеству. Один Сфенел стоял с открытым ртом. Зять Пелопса, как и брат его Алкей, он вряд ли мог претендовать на звание «потомка», сулящее власть. В отчаянии младший Персеид возвел глаза к небесам, ища созвездие Персея, своего великого отца. Отец едва мерцал, полон отменного равнодушия к судьбам Арголиды.
— Оракул был ясен, как никогда. Боги благоволят к Микенам! Править городом будет тот из Пелопидов, в чьем стаде сыщется златорунный баран. Вот символ царской власти!
Над Волчьей горой полыхнула зарница — алая, тревожная. Персей тряхнул головой Медузы, зажатой в кулаке, и с неба сорвалась звезда. Золотой искрой рассекла чернеющий купол; погасла. Следом упала другая, третья. Впору было поверить, что ужасная голова, мертвая давным-давно, опять стала кровоточить. Вершину затопило багряное зарево — костер заката разгорался заново. Забыв о баранах и символах, микенцы обратились в мрамор. С опаской они глазели на зловещие огни. Что бы это значило? Боги подтверждают слова оракула? Или Олимпийцы, напротив, разгневаны?