Липст молча принялся за работу. Рядом с ним тихо ворковала глубоким грудным голосом Клара Циекуринь:
— Не стоит, милый, спешить…
— Что ты вчера делал? — спросил Угис, моргая белесыми ресницами и внимательно изучая страдальческое лицо Липста.
Липст угрюмо отмахнулся:
— Скотина я, Угис… Надрался. Все пропил…
— И потому сегодня на работу опоздал?
— Сказал ведь: я скотина.
— Меня интересует только один вопрос. Ты хотел напиться?
— Нет! Вышло по-дурацки.
— Вот это хуже! Будь у тебя желание напиться, дело было бы не таким скверным. А теперь ясно — у тебя нет силы воли.
— Факт, нету.
— И потому ты заслужил наказание… Ладно. В наказание тебе я сегодня оставлю себя без обеда. Я купил очень вкусные булочки, но есть их не стану. Это китайский прием. Готов поспорить: ты будешь переживать. Наказание пойдет тебе на пользу.
— Не валяй дурака, Угис!
Угис сама серьезность.
— Я ничуть не валяю дурака, — сказал он. — К главному наказанию еще дополнение: до вечера я с тобой не разговариваю. Мне надо сказать тебе одну важную вещь, но я потерплю…
Это были последние слова Угиса. Потом он молчал как рыба. Липст испробовал все способы разговорить друга. Напрасно — Угис не отвечал.
Дальше был кромешный ад. Все превратилось в сплошные мучения: стоять, поднимать руки, смотреть на безмолвного Угиса, слушать, как поет Клара. Мясорубка морального похмелья безжалостно кромсала Липста самыми острыми ножами. Будь Угис человеком, так можно бы отвести душу, и Липсту не пришлось бы столько думать о случившемся. Сперлинь молчит, и унылые мысли Липста, словно стреноженные кони в ночном, топчутся на одном месте.
«Ты негодяй, Липст. Негодяй, негодяй!.. Нет, хуже того, дурак… Первый заработок вылетел в трубу… В следующую получку ты мог бы к новым брюкам прикупить и нарядный пиджачишко… И даже очень нарядный… А теперь ничего… Таскайся по-прежнему в старье… А мать? Сколько ты, благодарный сын, даешь матери на еду, на квартиру, электричество? Да, много она видит от тебя радости… Кормилец… Глава семьи… Добытчик… Теленок молочный! Эх, плюхнуться бы сейчас на ленту «конвейера да разбить дурацкую башку о какую-нибудь железяку!»
Липст провел испачканной в масле рукой по влажному лбу и тяжело вздохнул.
Это один Липст. Но есть и другой — до него стон доносится как бы издалека, и он злится. Да, этот второй Липст суров к первому, даже жесток. И слова, с которыми он обращается, заимствованы у мастера.
«Ты стонешь? — говорит он. — А почему? Ты же сам купил себе эту боль, которая теперь разламывает голову и терзает душу. На собственные денежки. И обошлась она ни более, ни менее, как в твой двухнедельный заработок. Так чего же ты ревешь теперь? Радуйся, веселись…»
Однако суровости второго Липста тоже хватает ненадолго. В конце концов и суровость испускает последний вздох.
В обеденный перерыв Липста потянула за рукав девушка с косой.
— Вы будете товарищ Тилцен?.. Вас вызывают в отдел кадров. К товарищу Мерпелису. Он вас ждет.
— Спасибо, — сказал Липст. Но он слишком поздно спохватился. Девушка была уже далеко и не слышала. Слышал только Угис, который демонстративно крутился тут же со своими очень вкусными булочками. От внутреннего напряжения глаза Угиса потемнели и стали совсем круглыми — до того трудно было ему молчать. На миг показалось, он не выдержит и вот-вот заговорит. И все-таки Угис удержался.
Липст стоит. Он ни о чем не думает. Он просто стоит, без всякой нужды помахивает отверткой и почему-то разглядывает стекла в окне: два разбиты, одно немножко темнее остальных. Все ясно.
— Ну, ладно, — берет он, наконец, себя в руки. — Идти так идти!
Подыматься на эшафот еще не означает идти вверх. На эшафот можно спускаться и по лестнице, притом даже перепрыгивая через две ступеньки, как это делает теперь Липст.
В кабинет начальника Липст прошел вне очереди, но Мерпелис говорил по телефону, и потому пришлось подождать. На громадном столе появилась за это время еще одна чернильница — с зелеными чернилами. В остальном здесь все выглядело, как две недели назад.
«Теперь начнется самое скверное, — подумал Липст. — Интересно, когда это мастер успел наябедничать?»
Наконец начальник положил трубку и с глубоким вздохом откинулся на спинку стула. Все внешние признаки показывали, что он утомлен и в плохом настроении. Эти телефоны и чернильницы, горы бумаг и многочисленные посетители высосали из него все силы, а тут на его голову свалился еще какой-то Тилцен. Ему ведь и так хватает всяческих неприятностей.
— Послушайте, Тилцен, — заговорил начальник надломленным голосом глубоко огорченного человека. — Ну что вы там натворили? Мы приняли вас на работу, несмотря на то, что вы несовершеннолетний. У нас и так из-за вас куча осложнений. А вы еще позорите коллектив!..
«Так и есть, — Липст хрустнул косточками пальцев. — Сейчас меня уволят. Этого следовало ожидать. Хоть бы он поменьше распространялся…»
— Почему так получилось, — распалялся Мерпелис, — об этом можете мне не рассказывать. Причины известны: алкоголь, распущенность, нигилистическое равнодушие…
«Аптекарь» все ему рассказал…»
— Беда в том, что поначалу у нас с такими разгильдяями слишком много нянчатся, а потом отдают под суд и приходят в изумление — откуда, мол, такие берутся? Церемониться с вами нечего и незачем…
«Крышка. Уволят как пить дать…»
Начальник взглянул на часы, насупил брови и умолк. Он торопливо достал из ящика стола небольшой листок бумаги и подал Липсту.
— Заплатите и впредь не безобразничайте. Некрасиво!
Липст разинул рот. Он ничего не понял. До сих пор речь начальника кружила по строго определенной орбите, как мячик на резинке. Последние слова — неожиданный скачок в сторону. Платить? За что? Кому?
— Штраф?
— Нет, молодой человек. Милиция предлагает вам в течение пяти дней уплатить сорок два рубля и семьдесят пять копеек за разбитую витрину. Возьмите повестку. Неужели вы не могли найти развлечение поприличнее? Ну, все! Сейчас я тороплюсь. Поговорим в другой раз.
Чему тут радоваться? Липст ожидал атаку с фронта, а удар пришелся в спину. Какая, по сути дела, разница? Еще одной бедой больше, вот и вся радость. Еще бы! Сейчас он только о том и мечтает, как бы выложить кассиру в банке сорок два рубля из своего толстого кошелька. И именно теперь, когда у него и так петля на шее. Что делать?
Липст помял в руках повестку и пошел обратно в цех.
Навстречу бежит коридор. Вверх бетонным винтом уходит лестница. Снова коридор. Люди. Людей все больше. Липст комкает повестку.
Кто-то остановил его.
— Погоди-ка, Липст. Ты в клуб?
Это Робис. Он сунул Липсту в руки скатанную афишу.
— Приколи на доску объявлений, будь добр. Мне некогда.
— Что ты сказал?
— Приколи на доску объявлений…
— Ах, приколоть? Ладно. Приколю.
Липст даже не взглянул на афишу. Что для него афиша, если в другой руке повестка из милиции. И вообще он эту мазню приколол, оказывается, вверх ногами. Так все же оставить нельзя. Брак надо исправить.
Липст равнодушно взглянул на размалеванный лист бумаги. Однако и этого вскользь брошенного взгляда хватило, чтобы вызвать мгновенный взрыв в душе. Ведь тут изображена она, это ее изображение занимает почти половину афиши!
Юдите улыбается прохладной улыбкой Джоконды. На голове у нее легкомысленная шляпка, тело в облаке воздушного шелка, на ногах — туфельки с остро заточенными каблучками. Это она!
«Рижский Дом моделей устраивает в Центральном доме культуры вечер демонстрации мод, — читает Липст. — Вторник, начало в 8.30 вечера».
Завтра… Старый пижон в куцем пальто испарился из памяти Липста. Исчезла и долго нывшая обида. Юдите нашлась! Завтра в восемь вечера она будет в Доме культуры! Ему стоит только пойти туда, и он опять встретит Юдите, будет видеть ее, будет рядом. Он сделает это! Почему бы ему не пойти туда? Почему?
Тут Липст очнулся. «Идиот несчастный, ну что ты расфантазировался! Разве у тебя есть приличные брюки? Разве у тебя хватит денег на билет? Ты не в состоянии заплатить даже за стекло по требованию милиции. Да, Липст Тилцен, теперь испей до дна чашу возмездия. Подведи черту и подбей итоги вчерашним глупостям. Хороший урок тебе на будущее!»
Липст убит. Он медленно поворачивается спиной к афише и деревянным шагом идет в цех. В коридоре его ждет Угис.
— Ты, Угис, можешь не разговаривать. Это дело твое. Только послушай, что я тебе скажу. Ну, послушай хотя бы!
И Липст выложил все: про брюки, про вчерашнее, про милицию. Все, все. Даже про Юдите. Подробно и не щадя самолюбия. Он говорил о своих невзгодах с таким чувством, будто сбрасывал балласт с теряющего высоту аэростата. Да, так нужно, чтобы вновь обрести равновесие.
Угис слушает, его охватывает оживление, то самое, с которым он в первый день показывал Липсту, как ставят велосипедные цепи. Он с серьезным видом почесывает подбородок и расхаживает взад-вперед.
— Липст, — заговорил Угис. — Ты не вешай носа! Сейчас дела твои плохи, но ты возьмешь руль и повернешь все как надо.
— Это легче сказать, чем сделать.
— Нет! Это просто, как дважды два. Надо только захотеть. Железно! Я помогу тебе. Деньги ты можешь взять хоть сию минуту.
— Спасибо, Угис!
— Все будет в порядке, поверь мне. Вместе-то мы уж что-нибудь придумаем.
Угис произнес это столь убежденно, что не поверить ему невозможно.
— Теперь давай поедим, — добавил он, разворачивая сверток с румяными булочками. — Тебе надо поесть. Ты стал тонкий, как почтовая марка.
— Спасибо, Угис. Не хочется.
— Ешь, ешь. Я тоже буду. Понимаешь, не вышло на этот раз до конца с китайским наказанием. И я нарушил обет молчания. Но ведь были объективные причины, правда?
Они принялись уплетать булочки.
— Да, знаешь, что я хотел тебе сказать, — вспомнил Угис. — Теперь это не подлежит сомнению: в цехе будет свадьба. Робис женится на Ие.