Липст рассмеялся. Это отнюдь не искусственный смех, хоть он вроде бы и неуместен. Ему просто охота смеяться, оттого что он счастлив. Трудно скрыть это. Сейчас Липст с удовольствием запел бы или вытворял другие глупости, бегал наперегонки с трамваем, например.
— Знаешь что, Сприцис? Ты порядочная сволочь, и тебя надо сунуть в мешок и лупить о стенку. Но сегодня с билетами на «Жюльетту» ты меня здорово выручил.
Теперь, кажется, самый момент Сприцису поинтересоваться Юдите, однако он не обратил ни малейшего внимания на слова Липста.
— Я сейчас пошел в гору, — у Сприциса всегда свое на уме. — Бизнес налажен по всем линиям.
— Твоя игра в рублишки получила такой успех?
— Какие там, малыш, рублишки! Про игру я давно забыл. Я теперь орудую на ипподроме. Через месяц открытый счет в банке, и я, как Рокфеллер, буду расплачиваться только чеками.
Липста разбирает смех. Не будь он в таком настроении, он сказал бы сейчас Сприцису пару теплых слов.
— А ты все еще на заводе?
— Все там же.
— Ну-ка, выйди на свет, хочу рассмотреть тебя получше, — Сприцис взял Липста за локоть и принялся разглядывать со всех сторон. — Ну как, идет впрок трудовой энтузиазм? Толще ты вроде бы не стал. Что за книжка у тебя в кармане? Не Ремарк ли?
Липст присвистнул. Про книгу он совсем забыл. Он собирался еще утром отдать ее Угису.
— «Письма французских коммунистов, приговоренных к смерти».
— Ога!
— Да, — сказал Липст. — Всамделишные письма, написанные людьми в ожидании казни.
Сприцис поморщился.
— Чепуха все это, салатик. Не принимай близко к сердцу. Покажи мне хоть одного человека, который не был бы приговорен к смерти? Мы тут мыкаемся почем зря, но все это убиение скуки в ожидании свершения приговора.
— Высший класс философии похмелья!
— Конечно, в детских садах учат иному.
— По-твоему, мы все — это ничто?
— Нет, мы картошка. А у картошки, дорогой мой, не спрашивают, желает она вариться или не желает. И как вариться, с солью или без соли.
— Знаешь что, Сприцис? А ведь и правда у тебя в башке вареная картошка. Или, в лучшем случае, крахмал…
Сприцис прищурил один глаз.
— Тогда, может, поговорим о той даме…
Наконец! Щеки Липста обдало жаром, однако он прикинулся, будто не понимает, о ком речь.
— О какой даме?
— Да о той, с волосами коньячного цвета.
— Ах, вот оно что! А о чем тут, собственно, разговаривать?
Сприцис втянул щеки и причмокнул так, будто хотел высосать из десен редкие зубы.
— Ты, салатик, слушай меня, я старый спец по женской части. Берегись этих… жриц нейлона. Беги от них без оглядки!
— Почему?
— Не по твоему карману. И я ее немножко знаю.
Дальше Липст слушать не стал.
— Спасибо за совет. Ты можешь быть грубияном, но не хамом!
— Я облегчил душу и исполнил долг христианина. Дальше действуй по своему усмотрению. Сыворотка против любовного бешенства еще не придумана.
— Из тебя сегодня можно уксус выжимать.
— Ладно, не будем спорить. Замерз я, как черт. Пойдем-ка, отогреем чем-нибудь душу.
— Нет, Сприцис. Сегодня не пойдем.
— Ну, пошли, пошли!
— Нет, не пойдем.
— Один молочный коктейль в «Луне». Прошу! Один только…
Липст посмотрел на Сприциса — красноречивее любых просьб был его вид. Сприцис посинел, как тетрадная обложка.
— Ну, ладно уж. Один молочный коктейль. И больше ни капли!
Сприцис сплюнул.
— Подонок! — проговорил он. — Молокосос принципиальный!
На следующий вечер, как и было условлено, Липст пошел в общежитие к Угису.
В комнате друга, оказалось, произошли большие перемены. С помощью еще одного шкафа «половину» Робиса наглухо отгородили от «половины» Угиса. Для прохода оставили только узкую щель у стены, но и ту занавесили.
— Это еще что? Состояние войны? Разрыв дипломатических отношений? — удивился Липст.
Все это выглядело подозрительно. Тем более что Угис ни о чем не рассказывал.
— Все в порядке, — уклончиво пробормотал Угис из-под кровати, куда он залез в поисках упавшей книги. Наружу высовывались только ботинки.
— Брось заливать! — не отступался Липст. — Ты ведь не умеешь врать. Поссорились?
— Нет.
— Ну, не хочешь — не говори.
Книга найдена. Взлохмаченный Угис вылез из-под кровати и положил томик на стол.
— Правда, все в порядке. Теперь там живут Робис с Ией.
— Да ну? Ия здесь? — громко переспросил Липст, но спохватился и многозначительно посмотрел на занавеску.
— Можешь говорить спокойно. Все трое ушли в кино.
— Все трое? И Вия тоже здесь?
— Нет. Вия тут только по вечерам.
— Хм, — протянул Липст и почесал затылок. — Довольно сложная ситуация.
— Ничего сложного я не нахожу. Ия и Робис — семейные люди, они должны жить вместе. А как же иначе? У Ии нельзя, а здесь места достаточно.
— А комендант общежития в курсе дела?
— Нет, только Алма.
— И милиция прописала Ию?
— Смешной вопрос! Это ведь мужское общежитие.
— Да, верно.
— Пока что все тихо и спокойно.
— Когда появятся дети, тихо не будет. Ты, наверное, не слыхал, как орут дети? Жуть! И пеленки… Где в мужском общежитии сушить пеленки?
Угис не отвечал. Возможно, именно последние слова Липста заставили его призадуматься.
— Ну, хорошо, — сказал Липст. — Бог с ними, с детьми. Лучше давай выкладывай свою идею. Только не рассуждай, я ненадолго.
— Может, сегодня тебе неудобно?
— Давай говори. Полчаса у меня есть.
Угис разложил перед Липстом книги, из которых белыми дразнящими языками разной длины торчали закладки. Затем открыл шкаф и к вороху книг прибавил еще охапку чертежей, эскизов и фотографий.
— С Казисом я на этот раз советоваться не могу, — сказал Угис. — Секретарь комитета — в жюри конкурса.
— Ну, показывай, — Липст наугад выдернул из кучи какой-то рулон и раскатал его.
— У меня четырнадцать вариантов. И вот не знаю, на чем остановиться, — пояснял Угис и при этом смотрел на товарища таким жалобным взглядом, будто только от него зависела судьба всех этих чертежей.
Проект Угиса по сути дела был весьма прост и в общих чертах сводился вот к чему: сборочный от склада отделяли три этажа, подсобные рабочие таскали мешки с деталями на плечах, спины людей и мешки Угис хотел заменить лифтом.
Не это поражало Липста. Наибольшее впечатление на него производило всесилие Угиса, с которым тот в своем воображении переиначивал и перестраивал завод. В его рассказе все чаще слышались такие фразы:
«Через три этажа пробить шахту… В перекрытиях пробить отверстия… Машину перенести в другой конец цеха. Разобрать стену».
Казалось, там орудовал не Угис, а по меньшей мере Лачплесис. Все старое он безжалостно разрушал, разбирал, ломал. Вокруг него рушились стены и стояли клубы пыли. А когда Угис — пусть пока только на бумаге — завершил эти чудесные преобразования, завод стал неузнаваемым. Он превратился в мечту, в сказку.
— Ну, как? — спросил в заключение Угис. — Стоит произвести такую реконструкцию?
Липст попытался себе представить, как выглядел бы сборочный, если бы детали подавались на конвейер автоматически, но фантазии у него не хватило.
— Не плохо было бы.
— Где, по-твоему, должен разместиться лифт?
Липст пожал плечами.
— Слушай, Угис, а не слишком ли ты размахнулся? Эти вещи решают, по-моему, в другом месте — в совнархозе, а то и в Совете Министров.
— Решают, если поступает предложение. Каждый из нас, скажем, министр собственных зубов. А когда мы обычно идем к врачу? Когда зуб подает предложение: начинает ныть и болеть.
— Есть люди и поумнее нас с тобой.
— Безусловно! Только им не давят на плечи мешки с деталями. Они планируют новые цехи, новые корпуса. По сравнению с этим такой лифт — сущий пустяк. О больших делах забывают редко. А о мелочах — сколько угодно.
Согнувшись над столом и подперев подбородок руками, Угис смотрел прищуренными глазами словно сквозь Липста, вглядываясь в какую-то бескрайную даль.
— Я вижу, ты совсем не в восторге, — проговорил он задумчиво. — Лифт — это всего-навсего лифт. Душу на нем не поднимешь. Я тоже не в восторге. Хотелось открыть что-то такое… Понимаешь, совсем новое, что потребовало бы очень больших усилий. Легкой победе цена не велика. Легко поднять с земли блестящую копейку. Но ведь она только копейка. Ты знаешь, как открыли радий? Пять долгих лет Пьер и Мария Кюри работали в заброшенном, холодном бараке, пока получили из восьми тонн руды несколько граммов чистого радия. Но зато был добыт радий! Человеческий ум проник в микрокосмос, наступила новая эпоха в науке.
Угис произнес все это в своем обычном стиле — громко и нараспев, энергично потрясая маленьким костлявым кулачком.
Липсту вспомнился вчерашний разговор со Сприцисом. Что же подразумевается под понятием «человек», если это слово обозначает два столь различных существа, как Угис и Сприцис? Угиса, который хотел всего, неизменно горел надеждой, был готов взвалить на плечи тяжесть любого нерешенного вопроса. Или Сприциса, который, исключая деньги, не хотел ничего, Сприциса, для которого окружающий мир — лишь повод позубоскалить, поглумиться, убивая скуку. Трудно преодолеть пространство, разделявшее этих двух людей, оно обширней Сахары! И на одном краю стоял Угис, на другом — Сприцис.
«А кто же такой я? — неожиданно возник у Липста вопрос. — И где стою я сам?»
Он было попытался найти ответ, но оказалось, что это далеко не так просто. Выходило, что своего, определенного места у него еще вообще не было.
«Я и не Сприцис и не Угис. Я, наверно, что-то среднее между ними».
— А ты не собираешься участвовать в конкурсе? — спросил Угис.
— Что ты сказал? В конкурсе? Я? — встрепенувшись, переспросил Липст.
Откровенное «нет» уже готово было сорваться с языка Липста. С тем же успехом его могли спросить, не собирается ли он участвовать в автомобильных гонках в Монте-Карло. И все же в последний момент Липст удержался.