— Вы просите Юдите?.. Ах, это вы, молодой человек!.. — незнакомый голос преисполнился любезности. Липсту и во сне не приснилось бы, что мать Юдите может так ласково с ним разговаривать. — Как удачно вы позвонили! Будьте любезны, придите сейчас к нам.
— А вы не попросили бы Юдите к телефону?
— Это получилось так неожиданно… По телефону я ничего не могу вам рассказать. Зайдите, пожалуйста. Приходите сейчас!
— Что-нибудь случилось?
— Приходите к нам и все узнаете!
Липст положил трубку. Его слегка трясет. Тепло ранней весны обманчиво.
Что делать? Ждать троллейбуса? Из переулка выскочил «Москвич» с зеленым огоньком.
— Эй, шофер, — Липст поднял руку. — Скорее!
…За дверью долго бренчат ключами. Если бы он только знал, что случилось! Если бы он имел хоть малейшее представление… Но он теряется в догадках. Он словно мчится в тумане и ждет неминуемого удара. «Скорее, скорее!»
Мать Юдите с обворожительной улыбкой отпирает дверь. Липсту не сразу удается отдышаться. В ушах стучит. Наверно, слишком быстро бежал.
Никакого несчастья не произошло — Липсту это уже ясно. Пожилая дама настроена весьма благодушно и весело. Ее пальцы кокетливо играют сигаретой, испачканной в губной помаде. Слава богу!
— Снимите пальто, молодой человек. Заходите, пожалуйста. Что вы сегодня такой застенчивый?
Нет, лекарствами не пахнет. Тянет вином, коньяком и кофе. Из расстроенного приемника вперемежку с шумом и треском несутся звуки тирольского вальса.
«Значит, меня перехитрили. Вечеринка… Может, гости?»
— Вам жарко. Мы сейчас угостим вас холодным шампанским.
Куда девалась угрюмость и неразговорчивость этой женщины? Кислое, брюзгливое выражение лица? Кофе, коньяк и музыка сделали из нее совсем другого человека. Мадам так и распирает от блаженного самодовольства, от упоения собственной утонченностью. Она вьется вокруг Липста, словно, большая рыба, наконец запущенная обратно в родной омут.
Липст подозрительно поглядел на вешалку и, не видя иного выхода, снял пальто и повесил рядом с серым макинтошем.
— Хорошо, что вы позвонили, — пожилая дама, радостно бормоча, подталкивала Липста в комнату. — Ну, ну, пожалуйста. Проходите смелее!
Дверь в комнату наполовину открыта, Липсту остается лишь приотворить ее пошире. «Прямо-таки невероятно, — думает он. — Еще десять минут назад я стоял на троллейбусной остановке, и вот я уже у Юдите».
И тут Липст остолбенел — на диване, как раз под пестрым пластмассовым попугаем, удобно протянув ноги, сидит «Сыр голландский»…
— Познакомьтесь, — многозначительно улыбаясь, промурлыкала мать Юдите. — Директор Шумскис, большой друг Юдите, — кивнула она на «Сыра», — и… а как же вас звать, молодой человек?
— Липст Тилцен.
«Сыр голландский» поднялся и, улыбаясь, протянул руку:
— Очень приятно познакомиться.
«Очень приятно было бы выбросить вас за окно», — подумал Липст.
— Кажется, мы с вами где-то уже встречались?
— Очень возможно, — сказал Липст. — Наверно, в Доме культуры. Если не ошибаюсь, вы там как-то раз стояли на лестнице.
«Друг Юдите, — думает Липст и смотрит на «Сыра», как на приготовленную для себя петлю на виселице. — Нечего сказать, угодил же я в западню, где сверху невинные прутики, а на дне натыканы острые колья. Волку хорошо, он может оскалить зубы, кусаться, рвать когтями. А я человек, у меня собственное достоинство. Мне долго вбивали в голову, как надо себя прилично вести. И потому я сейчас должен сидеть, улыбаться, говорить «пожалуйста» и «спасибо». Конечно, могу и уйти, но я этого не сделаю, не окажусь последним трусом».
Липст впервые видит «Сыра голландского» вблизи и имеет возможность рассмотреть его во всех подробностях. На вид ему лет сорок, может, чуть больше. Круглое, румяное лицо, тщательно подстриженные и причесанные усики, прилизанные редкие волосы и длинные белые пальцы. Честно говоря, он вовсе не так уж противен. Во многом он выгодно отличается от Липста: на нем великолепный костюм, нарядный галстук; он умеет непринужденно держать себя, знает, что делать с руками и ногами в зависимости от ситуации. У него есть деньги, которыми он так начинен, что того гляди они посыплются из него.
— Альберт, дорогуша, — мать Юдите ласково коснулась плеча «Сыра», — а что, если нам выпить за ее здоровье?
«Сыр голландский» тотчас же принялся за дело. На столе несколько бутылок, тощих и пузатых, оплетенных соломой и завернутых в блестящий станиоль. Посреди стола навалены бананы, ананасы, похожие на большие еловые шишки, апельсины и яблоки. Вокруг крепостным валом расположились открытые и неоткрытые консервные банки. Прямо на скатерти раскиданы конфеты, разломанные плитки шоколада. Как видно, никто особенно не заботился, чтобы накрыть стол по-настоящему. Под столом навален ворох оберточной бумаги, бечевок.
«А Юдите? Где же Юдите? — мучительно думал Липст. — Ее же нет здесь! Ну, конечно, нет! «Сыр голландский» здесь, мать здесь, а Юдите нет».
— Да, Юдите нет, — с нарумяненных щек пожилой дамы печально осыпалась пудра. — Юдите сегодня утром улетела в Москву. Совершенно неожиданно. Вы только представьте, — мать Юдите обращалась к Шумскису, в это она посвящала только его, — сидим завтракаем — и вдруг подкатывает машина. Международный показ мод, и, вы только подумайте, одна из самых красивых московских манекенщиц заболела…
Липст взял бокал и залпом выпил.
— Она вам, молодой человек, оставила тут какой-то сверточек. Вы только подумайте, я совсем забыла про него. Слава богу, что вы позвонили…
Мать Юдите прошла в другую комнату и вскоре вернулась с небольшим свертком.
— Вот возьмите! Ну, что вы смотрите?
Она старается побыстрее отделаться от неприятной обязанности. Очень надо ей сейчас думать о каком-то дурацком свертке, когда на столе все сверкает и источает аромат, когда она снова наконец почувствовала себя хозяйкой дома, которая в состоянии угощать коньяком и шампанским, анчоусами и черной икрой, когда в ее обществе столь незаурядный, замечательный человек, как директор Шумскис, и в довершение всего у нее есть возможность произвести всем этим на кого-то впечатление. На худой конец, хотя бы вот на этого назойливого юнца, который уже давно действует ей на нервы.
— Что вам налить, молодой человек? Вам знаком вкус «Мартини»? Впрочем, разумеется, не знаком. Вы еще так молоды…
Сверток гладкий и холодный. Липсту кажется, будто он ощущает прикосновение рук Юдите. За тесемкой, которой крест-накрест перевязан сверток, письмо. Липст неловко разорвал конверт, вынул из него листок голубой бумаги и пробежал глазами несколько строчек.
«Милый Липст!
Я и огорчена и рада одновременно, и не знаю — что больше. Сегодня вечером я хотела быть у тебя, но сама судьба уносит меня туда, куда попасть было моей мечтой. Не расстраивайся, Липст! Весь вечер я буду думать только о тебе. Вернусь дня через три.
Юдите.
Р. S. Подарок сделан наспех, но, надеюсь, мама хоть отнесет его вовремя».
— Молодой человек, у вас полная рюмка…
— Коньяком «Мартини» не брезгайте. «Мартель», разумеется, лучше. Особенно если удается раздобыть «Гордон блю» с синей полоской. У меня есть один парнишка, который достает.
Липст спрятал письмо в боковой карман и, улыбаясь, поглядел вокруг. «Сыр голландский» деликатным жестом, оттопырив мизинец, поднял рюмку. Пожилая дама благоговейно чистила банан и после каждого слова «Сыра» наклоняла голову:
— Неужели? Да что вы говорите! Не может быть!
«Пусть его сидит здесь, — у Липста отлегло от сердца. — Пускай они пьют свой «Мартини» и жрут бананы. Юдите будет весь вечер думать только обо мне. Обо мне! И через три дня она вернется…»
— Спасибо, — Липст поднялся. — Я пойду.
— Что? — У мадам вид обиженного ребенка. Она свою программу еще не закончила. И этот бессовестный мальчишка так ничего и не понял. Он еще и улыбается! — Куда вы так торопитесь?
— Дела, — сказал он, — очень срочные дела.
— Но вы даже не выпили «Мартини», — отечески заметил «Сыр голландский».
— Ничего. У меня от «Мартини» болит живот.
— Очень жаль, — осклабился «Сыр». — Через полчаса я отвез бы вас на машине.
— Благодарю вас, не стоит, — Липст изобразил нечто вроде реверанса. — В моем возрасте полезнее ходить пешком.
— Может, передать привет Юдите? Завтра утром я еду в Москву.
— Спасибо. Поезжайте, куда вам угодно.
Выйдя на улицу, Липст еще раз потрогал пакет. Открыть бы его поскорее! Но нет, здесь, около «Волги» «Сыра», он останавливаться не будет. Надо уйти немного подальше.
Липст кинулся вперед, не чуя под собой ног от радости. Вот и скамейка. Чудесно! Лучше места не найти. Он поглядел по сторонам, положил сверток на колени и аккуратно развязал парчовую тесемку. Сердце глухо стучит в груди, руки налились усталостью, будто он весь день тесал камень. Последний слой бумаги. Осталось только приподнять краешек…
Из соседнего дома две старушки вывели на вечернюю прогулку маленьких лохматых собачонок. Липст принялся небрежно теребить парчовую ленточку и что-то насвистывать. Как раз напротив скамейки Липста собачонки начали рыться в земле. Старушки тоже остановились и занялись обсуждением вчерашней телепередачи о роли свежего воздуха для долголетия человека.
«Милые песики, пройдите, ради бога, подальше, — мысленно умолял Липст. — Не будьте собаками…» Наконец он снова в одиночестве. Теперь можно. Он затаил дыхание и быстро приподнял бумагу. Пальцы ощутили мягкое вязанье… Шарф! Самый красивый шарф на свете! Липст прижал к лицу пушистую вещицу. Подобно нагревшемуся на солнце камешку, который долго хранит полуденное тепло, шарф, подарок Юдите, хранил аромат ее одежды.
Липст вскакивает со скамейки. Он размахивает шарфом, словно пестрым флагом, и как одержимый мчится по бульвару.
«Липст, одумайся, — заговорил в нем разум. — Если тебя увидят, «подумают, что ты рехнулся. Пусть! Рассудительным быть легче, чем счастливым…»