— Ах, как жаль! — мадемуазель всплеснула рунами. — Да и на полу к тому же! Теперь будет пятно. Чем это здесь пахнет?
Липст промолчал.
— Это, наверно, та самая бутылка, которую принес ваш товарищ, — мадемуазель вздохнула. — Как жаль!
— Товарищ?!
— Да, — соседка лукаво улыбнулась. — Кажется, тот, что прошлой осенью привел вас однажды под утро домой…
— Сприцис? — невольно вырвалось у Липста.
— Он не соизволил отрекомендоваться.
Липст стал подбирать осколки стекла. Теперь он вообще ничего не понимал. И тем не менее предчувствие подсказывало, что странное совпадение не было простой случайностью. За всем этим что-то крылось. А если все-таки Шумскис?
«Неверно, что наибольшей скоростью распространения обладает свет, — слухи разносятся быстрее», — подумал Липст, придя на следующее утро на завод. В раздевалке все разговоры вертелись вокруг вчерашней проверки в общежитии. Сведения были весьма противоречивые. Выводы тоже звучали по-разному: одних это событие возмущало, другие сочувствовали, кое-кто зубоскалил.
Клара поочередно подходила к каждому и чуть не плакала от негодования.
— Только подумайте, что это за безобразие с моральной точки зрения! Супружеская жизнь при посторонних людях в общежитии! Каково, а?!
— Какая уж там супружеская жизнь, — сокрушенно качая головой, говорила старая Фельдманиете, сборщица колес. — Там эти женщины сущий проходной двор устроили. И чего там только, говорят, не нашли!
Завидев Липста, Клара подскочила к нему.
— Ай, ай, ай, Липст! Этакая неприятность! Говорят, и вы там замешаны?
Липст утвердительно кивнул.
— Да, — сказал он. — Я был там.
— Ну, и что нового слышно? Что теперь будет?
— Говорят, рядом с заводом построят большой загон.
— Большой загон?
— Да, — Липст с таинственным видом наклонился к самому уху Клары. — Чтобы было куда слона поставить…
— Какого слона? — Клара заподозрила подвох.
— А того, которого кое-кто раздувает из мухи!
Все, кто слышал, расхохотались. Клара обиженно фыркнула и, постукивая каблучками, умчалась в цех.
Прибежал Угис. Он еще не успел переступить порог, как уже спросил о Крамкулане. При этом он яростно почесывал ладони и с хрустом сжимал кулаки.
— Угис, не валяй дурака, — сказал Липст. — Питерис еще не пришел.
Угис посмотрел на часы, быстро снял пальто и занял позицию поблизости от шкафчика Крамкулана. Тут и произошла их встреча. Крамкулан сделал вид, что не замечает Угиса.
— Нам надо поговорить, — Угис подошел к Крамкулану. — Выйдем отсюда на минуточку.
— Чего? — поднял брови Крамкулан. — Некогда, Мне переодеться нужно.
— Выходи, говорят! Слышишь!
Крамкулан, ворча и чертыхаясь, нехотя направился к двери. Угис двинулся по пятам за ним. Дело грозило принять серьезный оборот. Вид у обоих был такой мрачный, будто они шли заказывать себе место на кладбище.
Липст надел синюю робу. Можно идти в цех. Однако он мешкал — поковырялся в замке шкафчика, сделал несколько шагов, вернулся обратно. Его все больше беспокоило отсутствие Угиса. Нет, больше ждать нельзя, надо сходить поглядеть, что там натворил Угис.
«Поздно!» — пронеслось в мозгу Липста, когда он услыхал подозрительный шум в конце коридора. Липст ринулся вперед, но никого не было видно. Однако шум угрожающе нарастал. Временами слышался голос Крамкулана, временами — Угиса. Все это довершали всякие непередаваемые звуки, будто по цементному полу двигали деревянную лавку, раздавались глухие удары и стук, словно трамбовали глину и кололи дрова.
«Они в душевой, вот откуда весь этот шум», — решил Липст и попытался отворить дверь. Она была заперта изнутри на задвижку. Липст задубасил кулаком.
— Кончайте там! Откройте!
Шум становился все громче.
— Если вы не перестанете, я выключу свет! — пригрозил Липст.
Это подействовало. Тайфун в душевой понемногу пошел на убыль. Некоторое время слышались лишь отдельные выкрики, затем все стихло, и дверь медленно отворилась.
Первым вышел Крамкулан. За ним с довольно растерянным видом плелся Угис. Оба они выглядели так, словно только что побывали в парной: красные, вспотевшие, волосы взлохмачены, дышат тяжело. Крамкулан с опаской поглядел на Липста, поддернул штаны и бросился бегом по коридору. Угис стоял, беспомощно опустив руки.
— Ну? — спросил Липст. — Стало легче?
Угис задумчиво пощупал левый бок.
— Что-то непостижимое! Крамкулан не признается.
— Не признается… Почему ты считаешь, что писал именно Крамкулан? В цехе есть несколько «П. К.» — Потримп Калнынь, Паулина Кукуринь, Питерис Киркум…
Угис затряс головой.
— С чего вдруг этим людям писать такую ересь? Крамкулан, тот хоть на меня зол. Но он не признается…
— Не верю, чтобы он на это пошел.
— А кто же?..
Рабочий день начался. Несколькими минутами позднее в цех явился рабочий Шмидре из материального склада и подошел к Робису. Они о чем-то переговорили, после чего Шмидре зашел в стеклянную конторку Крускопа. Вскоре их короткий разговор стал известен всем:
— Товарищ Красткалн, не обижайся, — сказал Шмидре. — Я тут ни при чем, но меня прислали временно исполнять обязанности мастера цеха.
В кабинете парторга Шапара Липст был впервые. Он имел полную возможность все внимательно осмотреть, так как разговор длился уже не меньше часа. Рядом с Липстом сидели Казис и Угис. Робис в последнюю минуту передумал и наотрез отказался идти к Шапару.
Парторгу не сиделось на месте. Он ходил взад-вперед по комнате. Стоя у стены, он принимался зачем-то тереть пальцем обои. Достигнув окна, он подкручивал никелированный шпингалет или внимательно оглядывал заводской двор. Подойдя к письменному столу, проводил по нему ладонью, точно проверяя, не запылилась ли полированная поверхность. За столом для видимости стояло дряхлое кресло на кривых, рахитичных ножках. Этот музейный экспонат не выдержал бы и половины веса Шапара. Центр стола занимала стеклянная пепельница с величественной горой окурков, дымивших, словно угасающий жертвенный костер. Шапар проработал двадцать лет в кузнечном цехе и мускулатурой напоминал профессионального атлета-борца. Голос у него был громкий, он любил посмеяться и при этом энергично шевелил густыми черными бровями, бегавшими по лбу, словно маленькие косматые зверьки.
Говорит Казис. Он говорит долго, и уже третий или четвертый раз. Липст никогда не видел, чтобы он так горячился.
— Я не оспариваю принципиальную сторону вопроса. Мужское общежитие есть мужское общежитие — это все верно. Но нет правил без исключений. Геологические партии где-нибудь в тайге ведь не ставят отдельные палатки для мужчин и для женщин. И в высокогорных приютах для альпинистов тоже не предусмотрено отдельных спален. Я считаю, что все зависит от самих людей, их поведения. Преступление против морали с одинаковым успехом может быть совершено и в общежитии и в отдельной пятикомнатной квартире. У Мерпелиса мещанский подход к делу. Он поднял такой крик, будто Ия пришла в общежитие с улицы, будто она не жена Красткална и не работает на одном заводе с нами. Ее комсомольского значка Мерпелис не видит, он видит только гнусную анонимку клеветника и ночную сорочку Ии.
Шапар спокойно слушает и не перебивает Казиса. Он даже не смотрит на кипятящегося комсорга и старательно заклеивает сломанную папиросу.
— Она все время была прописана. Только у себя, где снимала койку, — вмешался Угис.
— А что касается законов, — не унимается Казис, — то они справедливы, но далеко не полны. Представим себе на минуту, что произошло бы, если Робис действовал по закону. Робиса к Ии не прописали бы, потому что там нет лишней площади. Им пришлось бы жить как до женитьбы — каждый сам по себе. После десяти вечера они имели бы право встречаться только на улице, поскольку закон воспрещает непрописанным лицам оставаться на ночь в чужих квартирах. Странно, конечно, но у нас нет особого закона, который предоставлял бы право женатым людям жить вместе…
— И если Робиса прописали бы в комнате Ии, — увлеченный боевым пылом друзей, вмешался Липст, — с моральной точки зрения результат был бы тот же самый — кроме молодоженов, там жила бы и Вия. Вся разница в том, что там комната втрое меньше.
— Мы действовали так ввиду чрезвычайных обстоятельств, — Казис вскакивает со стула и становится напротив Шапара. — И я тут ничего страшного не вижу! Через несколько лет, когда молодоженам вместе с брачным свидетельством смогут вручать ключи от новой квартиры, безусловно, таких случаев не будет.
Шапар внимательнейшим образом изучает кончик папиросы и будто не слышит громких, возмущенных голосов ребят.
— Ясно, — наконец кивает он. — В отношении Мерпелиса все более или менее ясно. За незаконный обыск и «вещественные доказательства» мы его взгреем. Но теперь, может, ты сам мне скажешь, чего в этом деле не смогли понять вы, в чем вы допустили ошибку?
Казис ничуть не смущен вопросом.
— Мы виноваты тоже, — говорит он. — Я и не собираюсь этого отрицать. Нельзя делать все только по своему усмотрению.
— Что верно, то верно, — удрученно вздыхает Угис. — Малость переборщили…
Наконец сломанная папироса отремонтирована. Угрюмо наморщив лоб, Шапар прикуривает ее, подходит к столу и ударяет по нему кулаком. Однако Липст чувствует, что откровенность его друзей пришлась Шапару по душе. «Если бы мы тут жалобно расхныкались и попробовали выкручиваться и врать, он уже давно выставил бы нас за дверь», — думает Липст.
— То-то же, — ворчит Шапар. — Хотя, по сути дела, надо бы сейчас снять ремень да всыпать вам всем по первое число. И в первую очередь тебе, Казис! Когда комсомольцам нужен доклад о подпольной борьбе в буржуазной Латвии, ты находишь время разыскать старика Шапара. А когда надо открыто бороться с бюрократами, ты обходишь парторганизацию стороной. Все равно что повивальная бабка — когда операция не удалась, звонишь в «Скорую помощь»… Раз отработал Робис четыреста часов, стало быть, ему положено дать квартиру. У него еще нет детей? Другой раз те, у кого семеро ребят, могут легче перетерпеть, чем те, у кого еще не было ни одного!