— Не знаю, можно ли сказать, — Угис неуверенно смотрит на Казиса. — Но мне кажется, у Робиса скоро будет…
— Вот видите! — Шапар выпускает клуб дыма. — Здорово вы защищаете интересы своих товарищей! Вместо того чтобы вытащить несправедливость на свет, вы ее засовываете в темный угол и думаете, сотворили доброе дело. Чего же тут удивляться доносам и клевете? Сами даете повод!
— Мы пустили Ию к себе только до тех пор, пока Робису не дадут комнату, — говорит Угис. — Лишнего часа не продержали бы у себя!
Шапар ходит по кабинету и сердито ворчит. Вдруг он останавливается и снова берет Казиса за пуговицу.
— Вот ты сам скажи мне, как следует теперь поступить? Что было бы справедливо и правильно?
— Это мы пришли к вам за советом, — Казис виновато улыбается. — Мы в своих грехах покаялись. Надеюсь, парторганизация все-таки поддержит нас…
— Нет, ты не увиливай! Вот говори сам, что надо делать! Сегодня ты секретарь комсомольской организации, а завтра, возможно, тебе придется заменить меня.
Казис смотрит парторгу б глаза:
— По-моему, надо поговорить с директором. Временно, пока достроят новый дом, Ия могла бы оставаться у Робиса…
Шапар задумчиво пошевелил бровями.
— Вот пуговица, — начал он. — Пуговицы надо пришивать крепко. Ты говоришь, Ия могла бы остаться у Робиса? А куда же ей деваться еще? Но надо собрать молодежь цеха и поговорить, понял? Надо делать так, чтобы люди сознавали, что происходит вокруг них.
«Все будет хорошо, — облегченно вздыхает Липст. — Нет, Казис определенно гений. И Шапар тоже дядька что надо. С таким человеком стоит поговорить».
И Липст вдруг с удивлением начинает обнаруживать массу родственных черт в этих внешне таких различных людях — Казисе, Угисе и Шапаре. Сходство это угадывается каким-то чутьем, и тем не менее оно очевидно и несомненно, так что не обнаружить его нельзя. И если в Угисе Липст давно заметил стремление быть похожим на Казиса, то теперь он понял, кто служит примером для Казиса — им, хоть и не в таком конкретном выражении, был Шапар. «Все будет хорошо», — думает Липст.
В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошел Крамкулан.
— Что скажешь? — устало повернул голову Шапар.
Крамкулан неуверенно топчется у двери.
— Понимаете, товарищи, — робко заикнулся он. — Для справедливости я должен сказать… если собрание еще не кончилось…
— Ну, ну, говори, что ты мнешься?
Все смотрят на Крамкулана с напряженным вниманием. Липст слышит, как стучит сердце Угиса.
— Я хотел сказать… Я никакой жалобы про общежитие не писал. Это другой наврал от моего имени.
Шапар прошелся до стены и потрогал вешалку.
— Это хорошо, что ты не писал, — проговорил он.
— Но я могу сказать, кто написал…
Липст поглядел на Угиса. У того волосы стояли дыбом.
— …Циекуринь, — пробормотал Крамкулан.
— Клара? — воскликнул Угис. — Точно?
— Честное слово. Она мне сама призналась.
— Циекуринь, — повторил Липст. — Но почему Циекуринь?
— Говорит, добра, мол, хотела, — Крамкулан развел руками. — А мне сдается, из мести. И еще потому, что дура.
Шапар рассмеялся. Угис крепко сжал руку Крамкулана и не выпускал ее из своей. Казис хранил серьезное молчание.
— Ладно, — сказал Шапар. — На сегодня будем считать собрание закрытым. С директором я поговорю. А пока пусть все остается так, как есть. Но чтобы это было в последний раз, поняли?
XI
Июньское утро над Ригой еще отливало прохладной синевой, словно только что брошенный в огонь хрустальный кубок, однако белые сполохи солнца, взбиравшиеся все выше на небосклон, предсказывали, что уже скоро все вокруг засверкает и заискрится в палящем зное.
На вокзале воскресное столпотворение. Каждая электричка на взморье походила на последний поезд, вырывающийся из осажденного города. Липст втащил Юдите в вагон в последнюю секунду. Их зажали в тамбуре. Стиснули так, что не вздохнуть, но потом стало легче. В раскрытые двери врывалась приятная свежесть. Под колесами весело пели рельсы.
— Едем! — радостно воскликнул Липст. — Хорошо!
— Мы счастливцы, — Юдите попробовала повернуться. — Я не стою на твоей ноге?
Липст отрицательно мотнул головой.
— Здесь самое хорошее место, — сказала Юдите.
— Главное — самое надежное. Рукоятка тормоза прямо перед носом.
— А моя сумка у тебя?
— Ручку, во всяком случае, держу.
В Засулауксе оказалось, что вагон наполовину пуст, и в него ворвалось еще чуть не пятьдесят пассажиров. Мужчина в растерзанной ковбойке жонглировал над головой клеткой с канарейкой. До Ба́бите канарейка молчала, потом вдруг запела.
— Ей, видать, жарко, — словно оправдываясь, сказал мужчина.
— Нет, — возразил Липст, — просто она оптимистка.
— Может, платье не слишком помнется? — робко предположила Юдите.
— Ты тоже оптимистка.
Поезд подходил к Приедайне. Человек с канарейкой готовился к выходу.
— A-а, теперь мне понятно, почему она запела… У нее были основания, — сказала Юдите.
Липст тихонько свистнул.
— Юдите, а ты бывала в рыбачьем поселке Буллюциемс?
— Нет.
— Тогда для какого лешего нам ехать дальше? Тут самые красивые места. Две реки, море, лес. Извините, уважаемые граждане, мы выходим!
Растрепанные и помятые, они остались на тихом перроне вдвоем, словно крупицы огромной лавины, с грохотом умчавшейся дальше.
Держась за руки, они шагали по лесу. Сумку Юдите и темный выходной пиджак Липст повесил на палку и нес на плече. Тихо шумели кроны сосен. Ветер шелестел шелушившейся корой. По красноватым стволам и сучьям прыгали белки, бросая на тропинку вылущенные шишки. Поляны и вырубки звенели от душного зноя. Пахло смолой и багульником. Дорога временами приближалась к Лиелупе и шла над осыпающимся песчаным обрывом высокого берега.
— А что, если я брошусь вниз? — Юдите зажмурилась, стоя на самом краю Белой дюны.
Липст сжал ее руку крепче. Юдите открыла глаза.
— Шучу, шучу, не бойся, — сказала она.
— Гляди, вон море, — Липст показал вдаль.
Юдите улыбнулась:
— Словно расстеленная широкая голубая юбка с кружевными оборками.
В том месте, где спокойное течение Лиелупе сталкивалось с морскими волнами, белых кружев было особенно много. В просвеченной солнцем водной шири отчетливо виднелись мели.
— Пошли, — сказал Липст. — Нам еще далеко.
— Почему далеко?
— Я поведу тебя на край света.
— Хорошо, — без колебаний согласилась Юдите, — только я, кажется, уже проголодалась.
Старый рыбак перевез их на смоленой лодке через реку.
— Далеко еще до края света? — спросила Юдите Липста.
— Далеко, далеко. Это только Буллюциемс.
На кольях сушились сети, кукарекали петухи, лаяли собаки. Рыбачьи домики, прильнув к песчаным пригоркам, дремали на солнцепеке, как пестрые котята.
От поселка они свернули влево и снова брели вдоль Лиелупе, пока не дошли до устья.
— Так, — проговорил Липст. — Вот мы и на краю света.
— Чудесно! — воскликнула Юдите, сбросила туфли, взяла сумку и скрылась за ближайшим бугорком. Липст нашел для себя какую-то ямку. Спрыгнув в нее, он первым делом скинул рубаху. До чего, оказывается, он отвратительно белый!
— Липст, где ты? Ау-у!
Липст приподнялся на локтях. В нескольких шагах от него над поросшим травой бруствером опасливо высовывала голову Юдите. И вдруг, точно по сигналу, они выскочили и помчались к морю. Глухой топот голых пяток. Фонтаны брызг. Липст видел, как вокруг ног Юдите заискрилась маленькая радуга.
В залитом солнцем небе ни облачка. Сверкая белизной крыльев, носились чайки. Море и берег без устали играли друг с другом. Тихо улыбаясь и рокоча, море набегало и тут же виновато откатывалось назад, и тогда берег устремлялся за ним вдогонку. Это была извечная игра, старая как мир.
Волнение на море улеглось. На дюнах не шевелилась ни одна травинка. Юдите лежала, прижавшись головой к плечу Липста. Ее лицо, обращенное к солнцу, поблескивало светлым янтарем. С волос стекали сверкающие капли воды и медленно катились по шее и груди. Время от времени Юдите зачерпывала горсть песка и просеивала между пальцами. Липст старался поймать этот песок в свою горсть, и — когда удавалось, тоже цедил сквозь пальцы.
Прилетела голубая стрекоза и, шелестя крыльями, закружилась над ними. Бережно поддерживая Юдите за плечи, Липст приподнялся на колени.
— У тебя стрекоза на волосах, — сказал он.
Юдите поймала руку Липста.
— Не прогоняй. Может, это счастливая стрекоза.
— Мала́ больно.
— Она вырастет.
— Уже улетела.
Юдите приоткрыла ресницы, улыбаясь, поглядела на Липста, обняла его и прижала к себе.
— Она еще прилетит, Липст.
Губы у Юдите в песке, лицо пахнет морской солью.
— Юдите, скажи мне…
— Ну что?
Теперь они оба стоят на коленях. Друг против друга.
— Почему ты поцеловала меня тогда, в Парке культуры?
— Тогда? — засмеялась Юдите. — Теперь уже не помню. Наверно, ты показался мне забавным.
— Ты, правда, не помнишь?
— Нет. Тогда я еще не любила тебя. А когда не любишь, поцеловать очень просто. Тогда это ничего не стоит.
— Юдите, поцелуй меня! Теперь!
Она приподнялась и, вытянув губы, легко коснулась щеки Липста.
— А теперь — не просто?
— Теперь тоже просто. Но совсем по-другому.
— Я не хочу, чтобы это было просто. Слышишь?
— Да, слышу. А где стрекоза?
— Юдите… В тот раз, на карнавале, ты увидела Шумскиса?
Она отвернулась. Ее рука медленно сползла с плеча Липста.
— Юдите, я должен знать. Иначе я не могу. Мы больше никогда не будем говорить об этом. Я обещаю тебе.
— Шумскис или другой, — начала Юдите, — все они одинаково противны. Со своими деньгами и лысинами, со своими «Волгами» и дачами. У всех у них есть жены, но они им больше не годятся — устаревших моделей. Им хочется поразвлечься с более молодыми и красивыми. Они себе могут это позволить…