Липст дальше не слушал. Особенно больно его ударили слава Казиса о торговце барахлом. «Торговец барахлом… Торговец…» Липст даже почувствовал что-то вроде легкой дурноты. Лицо Казиса вдруг исчезло в зыбкой тьме. Но, возможно, дело было только во влаге, навернувшейся на глаза. «Торговец барахлом… Это он о тебе сказал…»
— Послушай, Казис, — Липст сжал кулаки с такой злостью, что хрустнули пальцы. — Ты за меня не беспокойся. Я свое барахло распродам как-нибудь и без твоей помощи!
Казис расхохотался. Он ничего не отвечал, только держался за живот от смеха. Это взбесило Липст а еще больше. «Кто он такой, что считает себя вправе учить меня? И почему он насмехается надо мной?»
Злость, нахлынувшая на Липста вечером, когда он увидел Казиса вместе с Вией, вспыхнула сызнова. И он вдруг возненавидел Казиса. Возненавидел за этот неуместный смех, за то, что Угис обманывался в своей любви к Вии. Возненавидел за причиненное Ии огорчение и за испорченный вечер. Но Казнсу и этого было мало. Теперь, наверно от зависти, он хотел еще вмешаться в дела Липста.
Ему захотелось сказать Казису что-нибудь поехиднее.
— Интересно, кто стал бы учить меня в экспериментальном цехе токарному делу? Может, ты? Но ведь тебе надо искать алмазы…
— Нашлось бы кому учить, — Казис не обратил внимания на насмешливый тон Липста. — Я и сам охотно учил бы тебя.
— Ты?! А почему же ты не учишь Угиса? Он тебя уже сто раз просил.
— С Угисом дело другое. Угис должен закончить школу. И физически он слабоват.
Липст отрывисто усмехнулся:
— Я тебе могу назвать настоящую причину. Если решил отбить девушку у приятеля, очень выгодно в глазах других сделать из него чудака и заморыша…
Липст и сам испугался своих слов. Откуда они взялись? Как у него повернулся язык? Но слово не воробей… Казис опешил, на его лице удивление и растерянность: не ослышался ли он?
Липст ожидал всего, чего угодно — удара железного кулака Казиса, нового приступа уничтожающего смеха, отеческого поучения, проклятий, — всего ожидал Липст, но только уж никак не растерянности. Казис медленно провел рукой по волосам.
— Как ты сказал? О ком ты говоришь? Об Угисе и Вии?
— Точно — об Угисе и Вии.
— Хоть убей меня, ничего не понимаю.
— Тут и понимать нечего: Угис любит Вию.
— Угис любит Вию?
— Ха! Вот чудеса-то, правда? Вспомни, как она хлопотала около него, когда он лежал избитый.
Замешательство Казиса доставило Липсту удовольствие. «Ага, у тебя тоже есть чувствительное место… Вот видишь, парень, все мы одинаковы…»
— Тебе Угис сам сказал об этом?
— Конечно. Я удивляюсь, как он не завалил экзамены. Он же стал сущим лунатиком.
Казис посмотрел Липсту в глаза.
— Я не знал, — сказал он. — Все это очень плохо.
Липст отвернулся. Казис ерошил волосы и, прищурив глаза, смотрел туда, откуда должен был появиться поезд.
Неподалеку мерцал огонек стрелки. За железной дорогой в доме отдыха радиола играла польку. Прощупывая ночь километровым лучом прожектора, подошел поезд. Казис поднялся в вагон первым. Липст хотел последовать за ним, но почему-то не двигался с места. В последний момент, когда поезд уже тронулся, он вскочил в соседний вагон.
«С вокзала поеду к Угису и расскажу ему все, — размышлял Липст. — Пускай знает. Рано или поздно — все равно узнает. Лучше раньше, чем позже. Но ведь это убьет беднягу…»
Липст вспомнил: Угису предстоит экзамен. «Он наверняка срежется. Рассказывать нельзя. К Угису зайду, но скажу только о результатах конкурса. Остальное в следующий раз, когда будет не так опасно. А вдруг Казис сам пойдет к Угису и захочет объясниться? Что тогда получится?»
От этой мысли Липста бросило в дрожь. Полупустой вагон ритмично покачивался. Кто-то сел рядом с Липстом, вытянул ноги и громко крякнул. Липст не отрывал взгляда от окна. «Тут есть и моя вина тоже. Давно надо было сказать Угису правду. Почему я не сделал этого?»
Сидящий рядом пассажир фыркнул и толкнул Липста ногой.
— Пардон!.. Мы случайно не знакомы с мосье?
Липст вздрогнул. От неожиданности он, кажется, даже вскрикнул: рядом сидел Сприцис! Он не узнал Узтупа! Комизм фантастического стечения обстоятельств развеселил Липста и оторвал от мрачных раздумий.
Насмеявшись, он почувствовал известное облегчение. Это сразу настроило его благожелательнее к Сприцису, чем он сам того хотел бы.
— Сприцис! Ты откуда свалился?!
— Нашел чему удивляться! — Сприцис, поддернув брюки, закинул ногу на ногу. — Рижское взморье — излюбленное место отдыха трудящихся.
— И такое превращение! Будь я католиком, я подумал бы, что дева Мария сотворила с тобой чудо!
— Со мной чудеса творит только святой Рубль.
Сприцис был живым подтверждением своих слов. От старого Узтупа сохранились лишь дряблые, как гриб-дождевик, щеки и жиденький хохолок надо лбом. Все остальное на нем было новехоньким и стоило не одну тысячу. Светло-серый бостоновый костюм сидел с таким шиком, что Липст только поежился от зависти. К ярко-голубой нейлоновой сорочке как нельзя лучше подходил вишневый в горошек галстук. Носки серых замшевых туфель были острее бычьих рогов. Даже от круглого подбородка Сприциса пахло деньгами, воплощенными в стойкий запах «Шипра».
Липст с простодушным любопытством разглядывал соседа. Что за жалкий и убогий вид был у Сприциса, когда они встретились в последний раз, и какой солидный, благообразный джентльмен сидел теперь рядом! Совсем другой человек! Липст изучал костюм Сприциса с недоверчивым удивлением, подобно тому как в цирке рассматривают букет цветов, только что вынутый фокусником из уха ассистентки. Какой-то фокус тут определенно был, но со стороны ничего подозрительного не заметно.
— Чем ты тогда занимался, игрой в «рублики» или ипподромом? — пытался вспомнить Липст.
— Оставим историю в покое, — отмахнулся Сприцис. — Лошади — животные вымирающие, а ипподром — жидкая баланда для нищих. В моду, малыш, входят международные связи — экспорт, импорт, посредничество…
— Высоко хватил, Сприцис!
— Все в пределах закона и существующей глупости.
— Да-а?
— Не ной, салатик. Нытики ничего в жизни не добиваются.
— «Посредники» нет-нет да садятся в тюрьму…
Сприцис осклабился и самоуверенно потрогал узел дорогого галстука.
— У нас с тобой нет взаимопонимания, — сказал он. — Ты говоришь о темной уголовщине, а я о светлом искусстве жизни. Мое новейшее увлечение — научно-практическое усовершенствование учения Фрейда. Я исхожу из соображений психологического порядка. Все моряки пьяницы. Из этого факта закономерно вытекают два следствия. Во-первых, у пьяниц всегда в наличии пустые бутылки, но никогда нет денег. Во-вторых, чтобы раздобыть денег, пьяницы с удовольствием продают бутылки.
— О бутылках лучше не будем вспоминать.
— Я говорю не о молочных бутылках. Меня интересует заграничная стеклотара с благородными этикетками. Представь себе такую картину: с Мадагаскара прибывает лайнер «Бель Ами». Стюард пожелал в ресторане «Рига» пропустить русской водочки, а рубликов маловато. Что делает он? Он собирает пустые пузырьки из-под виски, добавляет к ним бутылки из-под выпитого капитаном французского коньяка и сходит на берег к Сприцису Узтупу. Навстречу таможенник. «Ну-ка, иди сюда. Что у тебя тут, милый?» Моряк любезно открывает чемоданчик. «Эмпти, милорд, — совсем пустой. Бонжур, елки-палки». Пустые бутылки никогда не считались контрабандой. Моряк получает честно заработанный червонец, а Сприцис Узтуп может выбросить на рынок очередную партию виски и «Мартеля» своего изготовления. Все счастливы и довольны, и покупатели и продавцы.
Липст слушал захлебывающегося от восторга Сприциса, и перед его взором туманно маячила кирпично–красная физиономия Шумскиса. И тут же Липст вспомнил бутылку с яркой этикеткой «Мартель. Гордон блю» и бутылки на маленьком столе в комнате Юдите. И ему снова пришлось расшифровывать загадочный ребус, в котором существовала определенная, но еще не известная Липсту связь между Сприцисом, Шумскисом и этими бутылками. А может, к нему причастны и Юдите и он сам?..
— Если божьи люди могут торговать телячьими ребрами, выдавая их за кости Христа, велик ли грех продавать хороший армянский коньяк за знаменитое заграничное сусло? Люди испытывают потребность в поклонении. Одни перед костями Иисуса, другие перед заграничными этикетками. Для чего лишать их этой радости? У нас свобода вероисповедания.
— Благодарю тебя, Сприцис.
— За что?
— За армянский коньяк, который ты принес мне на день рождения…
— Стоп! Это был настоящий «Мартель». Честное слово! Мой единственный оригинальный экземпляр, так сказать, эталон фирмы. Я его достал у полупьяного бельгийца. Он хотел купить невесте янтарные бусы.
Они с любопытством смотрели друг на друга.
— Клянусь тебе, тот был настоящий! — божился Сприцис. — Друзей я не околпачиваю. Да еще в день рождения!
Хитро улыбаясь, он добавил:
— Я подумал тогда — ведь Липст один пить не станет. У него в гостях, наверно, будет нейлоновая принцесса Юди Жигур. Ну, думаю, пускай мисс разок попробует, каков на вкус настоящий «Мартель». Она знает толк в таких вещах…
Сприцис подмигнул, исподтишка наблюдая, как отзовется на собеседнике это замечание. Липст не обратил внимания на изменившееся выражение лица Сприциса. И подчеркнутая интонация тоже прошла мимо его слуха. Но то, что Сприцис отдал единственную бутылку настоящего «Мартеля», растрогало Липста.
— Дай пять, Сприцис, — проговорил Липст. — Ты все-таки железный парень. Не сердись на меня.
— Людям свойственно ошибаться.
— Беру свои слова обратно.
— О’кэй. Обойдется. У тебя сегодня чертовски кислый вид. Неприятности?
— Всякое бывает.
Сприцис понимающе покачал головой.
— Жизнь коротка и несовершенна, — зевнул он. — С этим приходится мириться. Свинство существует испокон веков. Почитай историю. Почему именно мы с тобой обязаны улучшать мир? Да и можно ли его улучшить? Вот, скажем, в этом вагоне грязный пол. Так что ж, мы должны немедленно снять с себя рубахи и начать мыть? Мы едем только до своей станции, а там сойдем. Незачем делать жизнь сложнее, чем она есть.