— Я никогда не выигрывал ни в одной лотерее, — сказал Угис. — Наверно, для меня годится лотерея с одним билетом…
— Ничего, когда-нибудь ты еще выиграешь, — отозвался Липст. — Определенно. Самый большой выигрыш.
— Не утешай меня. Дураков незачем утешать, дураков надо бить.
Угис сел к столу и стал выгружать портфель.
— Что ты собираешься делать? — спросил Липст.
— Буду учить химию. Сегодня последний экзамен. Теперь буду думать только об экзамене. Двадцать седьмой билет: «Органические кислоты. Катализаторы. Промышленные способы получения искусственного волокна». Эх, Липст, хорошо такому вот искусственному волокну — ни сердце у него не болит, ни ревность не мучает! Друзей тоже нет…
— Не мели чепуху.
Липст отошел к окну и закурил. «Угиса жаль, но как он мог быть таким слепым? Ну, пусть я ему не сказал — очень плохо, но где были его собственные глаза? Ходил шальной от любви и ничего не ридел. Я вот тоже люблю Юдите… Люблю так, что сильнее уж нельзя любить… — Вдруг Липста охватил ранее неведомый ему страх. — А что, если я тоже слепой? Если я тоже хожу словно с завязанными глазами?»
Но Липст тут же прогнал эту мысль и взглянул на часы — в семь его будет ждать Юдите.
Липст пошел обычной дорогой — через парк. До семи времени еще много. Он решил свернуть с главной диагонали и сделать небольшой крюк по боковой дорожке, которая петляла среди клумб и цветущих кустов. Во всех уголках парка слышался ребячий галдеж. Около скамеек прогуливались невозмутимые голуби и ссорились нахальные воробьи. На подстриженных газонах благоухали трогательные копенки сена. «Спешить некуда, — подумал Липст. — Прогуляюсь».
Около фонтана он повернул обратно. У детской площадки крайнюю скамейку обступила кучка взволнованных женщин.
— Вот оно каково старому-то человеку! — громко рассуждала словоохотливая нянька. — Из дома вышел, а назад и не вернулся.
Липст протолкнулся к скамейке. Прежде всего он заметил валявшуюся на земле шляпу. Какая-то девочка подняла шляпу и стряхивала с нее песок. Лысина человека показалась Липсту очень знакомой, так же как и черный суконный костюм.
— Молодой человек, что вы толкаетесь! — горластая нянька сердито ткнула Липста кулаком. — Издали поглядеть не можете? Надо вперед других лезть?
Липст был уже возле скамьи.
— Товарищ Крускоп! Что с вами?
«Аптекарь» с трудом поднял морщинистые веки.
В груди у него свистело и клокотало. На шишковатом лбу блестел пот.
— Мне уже лучше, — сказал он. — Теперь совсем хорошо. Ступай, Тилцен, ступай. Не задерживайся из-за меня.
— Надо бы «Скорую помощь» вызвать.
— Нет, нет! Мне уже лучше. Совсем хорошо. Сейчас пойду домой.
— Я отведу вас. Вот ваша шляпа.
— Да я сам. Слушай, когда тебе говорят.
«Аптекарь» огляделся и попробовал встать.
— Где мое пенсне?
Под его ногами что-то хрустнуло.
— Наверно, оно уже не годится… — Липст подобрал стекляшки.
— Ничего, Тилцен. Ничего.
— Гляди, заговорил, — вздохнула нянька. — Сухие, они всегда живучие. Их так скоро не свалишь. Юрик, крошка, ты что там делаешь? Цветочек сорвал! Ах ты, проказник…
Она отбежала. Остальные женщины восприняли это как сигнал отбоя и стали расходиться. Минут через десять «аптекарь» еще раз попытался встать. Липст взял его под мышки. Он не желал опираться, старался идти сам, но быстро выдохся, и тощее тело обмякло на руках Липста.
— Я сам, Тилцен. Ступай, ступай. Нечего тебе нянчиться со старой развалиной.
— Может, посидите немножко?
— Мне хорошо. Совсем хорошо. Я пойду.
Маленькое землистое лицо было неузнаваемо и напоминало расплавленную оловянную пуговицу: на подернутом окалиной верхнем слое угадывались прежние очертания, но это лишь расплывающийся отпечаток того, что навсегда исчезло.
«Что с ним произошло за эти несколько недель! — думал Липст. — Всего за несколько недель. Так быстро…»
Крускоп жил на четвертом этаже старого дома. Деревянная спиральная лестница была узкой, крутой, со стоптанными ступеньками. Даже с помощью Липста Крускоп еле-еле, с трудом взбирался наверх. В его груди опять шипело и клокотало. На каждом этаже приходилось подолгу отдыхать.
На верхней площадке было три двери. Крускоп позвонил в среднюю. Вышла сгорбленная старушка. Она сразу все поняла, испуганно всплеснула руками и тихонько ахнула:
— Боже ты мой! Так я и знала! Я всегда говорила — не расхаживай ты один, не дойдешь до дому!
— Помалкивай, и без тебя тошно, — проворчал «аптекарь».
— Видите, вот всегда он такой, — старушка изучала Липста слезящимися глазами. — Разве он когда послушает? Больной человек, а бегает с утра до вечера то за водой на нижний этаж, то за дровами…
— Полно болтать, слышишь, — проговорил Крускоп через силу.
— А чего тебе было одному в город тащиться?
— Надо было. Не надо — не пошел бы.
По темному коридору они прошли в комнату. «Аптекарь» присел на краешек кровати. Старушка, не переставая охать, сняла с него пиджак, разула, расстегнула сорочку.
Кроме кровати, в комнате еще шкаф, стол и несколько плюшевых стульев. Посредине стола старинный будильник. Этот громкий учетчик времени, по-видимому, был сердцем дома.
На стене две фотографии в самодельных деревянных рамках. Одна, уже изрядно пожелтевшая, запечатлела мастерскую с несколькими верстаками. На переднем плане — группа гордо улыбающихся мужчин. Усатый молодой человек с пышной волнистой шевелюрой смахивает на Крускопа. На уголке надпись тушью: «Велосипедный завод Эренгельда. 1922 год». Второй снимок совсем новый. Он мог быть сделан незадолго перед уходом Крускопа на пенсию. Старый мастер с серьезным выражением лица стоит посреди сборочного на фоне конвейера.
Больше на стенах ничего не было. Не было даже традиционных свадебных портретов. Только две эти фотографии. Два моментальных снимка. Но в них вся жизнь Крускопа.
— Спасибо, Тилцен, — посмотрел на него «аптекарь». — Благодарю тебя. Как дела на заводе?
— Хорошо, мастер. Скоро начнем выпускать мопеды.
— Если тебе надо идти, иди. Я тебя не задерживаю… Кто теперь на моем месте?
— Шмидре из материального склада.
— Почему не Робис?
— Робис будет мастером мопедного цеха. Сегодня уехал в Харьков учиться.
Крускопу стало хуже, он дышал с трудом.
— Это все потому, что по лестнице бегом бегаешь. Вверх-вниз, вверх-вниз, — сокрушенно укоряла старушка.
— Я мимоходом зайду как-нибудь, — сказал Липст. — Вам нельзя дрова пилить.
— Насчет этого не беспокойся.
— У вас лестница очень плохая. Крутая и узкая.
— Да, лестница паршивая, — Крускоп смотрел остановившимся взором в потолок.
Липст вышел на улицу, полную кипучей жизни и движения, с минуту постоял, затем двинулся к центру. В ушах еще не смолк глухой гул, которым отзывалась узкая деревянная лестница на его шаги. О Юдите Липст вспомнил только у следующего квартала. Он взглянул на часы: пять минут девятого. «Поздно!»
«Я все расскажу Юдите, и она поймет, — думал он. — Встретимся с ней завтра или послезавтра. У нас ведь еще столько времени… Удивительная эта штука — время!» Тем не менее он прибавил шагу, питая слабую надежду на то, что Юдите еще ждет его.
«Может, еще не поздно. Пробегу мостик через канал и увижу ее». Липст даже не заметил, как с шага перешел на бег. Над перекрестком горел красный огонь. Липст бросился через улицу, ловко лавируя среди мчавшихся машин.
Ее не было. Липст остановился. Без Юдите оживленная троллейбусная остановка казалась мертвой пустыней.
«Может, она не успела уйти далеко. — Липст пробежал до конца бульвара. Юдите не было. — Ну, конечно… Уже половина девятого. Позвонить? Еще не успела прийти домой. Надо попозже».
Через полчаса Липст дважды пробовал дозвониться к Юдите. Никто не отвечал. Она еще не вернулась.
С тяжелым сердцем Липст поехал домой.
Липст не успел войти в дверь, как его поймала за рукав мадемуазель Элерт.
— Ах, боже! Если бы вы, милый Липст, знали, что здесь только что происходило! Если бы вы знали! — от волнения ее гиппопотамий зоб трясся, а коричневые глазки косили и стреляли по сторонам. — Эта персона хотела вывалить на меня кипящую кашу. Я вхожу на кухню, ставлю на конфорку кастрюлю, и что вы думаете? Она снимает ее! «Не прикасайтесь к моей посуде! — говорю я ей. — Вы, к кому по ночам стоит целая очередь мужчин». Больше я ничего не сказала, но эта некультурная извозчица — если бы вы только слышали, какой она крик подняла!
Липст вытер ноги о коврик.
— Да, — проговорил он, — это уж я, видно, пропустил. Что поделать, не взыщите.
— Скажите, сколько все это может продолжаться?
— Мне тоже хотелось бы знать.
Из комнаты вышла мать. Вид у нее был смущенный.
— Где ты, сын, был так долго? Заходи скорее, у тебя гости.
— Гости?
— Ну да, иди в комнату. Я чайник поставлю.
«Сприцис, — промелькнуло в голове у Липста. — Опять принес какой-нибудь «эталон фирмы». Черт бы его побрал!»
— Как же, как же, у вас ведь гости, — понимающе закивала головой мадемуазель. — И, представьте, эта извозчица позволила себе учинить на кухне скандал. Фу, какая неприятность…
Липст шутки ради постучал в свою дверь. Приоткрыв чуть-чуть, он просунул в щель руку и помахал кулаком. Затем услышал голос Юдите: «Пожалуйста» — и от неожиданности едва устоял на ногах.
— Юдите, ты? Я думал, Сприцис… Вот уж не ожидал!
Юдите стояла спиной к окну, в котором пылал огненный закат. На фоне солнечного зарева она выглядела особенно стройной и изящной. В сверкающие волосы вплеталось живое пламя. Видеть Юдите в своей комнате Липсту казалось настолько неправдоподобным, что в первый момент он никак не мог свыкнуться с этим. Внезапная радость свалилась на него как снег на голову.
— Юдите! Как ты здесь очутилась?
Липст хотел обнять ее и привлечь к себе, но Юдите взяла его за руки и слегка отстранилась.
— Пришла, и все, — сказала она. — Ты меня приглашал уже раз десять. Когда ты надул меня, я решила тебя наказать и воспользоваться приглашением.