На лице Крускопа мелькнуло болезненное выражение.
— Надоело мне с вами грызться без конца. Дай, думаю, уйду, да и дело с концом. Поживу без забот. Глупости! Раньше я по вечерам валился усталый в кровать, но это была усталость от сделанной работы, приятная, сладкая. А теперь я устаю оттого, что без сна ворочаюсь в постели, и меня только совесть мучит, что день прошел и ничего не сделано…
Крускоп умолк. В канализационных трубах под потолком подвала негромко журчало и булькало. Липст смотрел на спокойный рыжеватый свет лампочки.
— А разве только каждый день надо принимать в расчет? — сказал он. — Это слишком мало! Берите побольше — годы, десятилетия. Вот тогда увидите, сколько вы сделали.
Крускоп нетерпеливо стукнул пилой.
— Нашелся утешитель! Ты лучше о себе подумай. Ты ведь точь-в-точь такой же, как и все вы, молодые, все по верхам да по верхам. Было время, играл в ящике с песком, пирожки пек, а теперь забавляешься у конвейера — собираешь велосипеды. Никакой серьезности. Жизнь для тебя этакий веселый танец — кружись, и ладно. Но когда-нибудь и ты станешь искать и прикладывать друг к другу каждый прожитый час, положишь на весы все сделанное тобой и скажешь: только-то…
Липст улыбнулся:
— Правильно! Признаюсь… Танцевать мне пока нравится больше, чем работать.
— Ну вот видишь!
— А вы в молодости не любили танцевать?
Крускоп молчал. «Чего я ему в душу лезу? — подумал Липст. — Может, только зря расстраиваю человека? Старики никогда по-настоящему не понимали молодежь. И все-таки каждый старик был когда-то молодым и делал все, что положено делать в молодости, — и плохое и хорошее. Со временем Робис будет мастером не хуже Крускопа. Даже лучше! У него будет все, что есть у Крускопа, и еще много такого, чего у Крускопа не было и быть не могло. Ведь мир не стоит на месте, а идет вперед».
Липст посмотрел на согбенную спину «аптекаря». Пила, взвизгнув, сызнова въелась в сухое полено, старик тянул ее со злобным упорством. Вторая рука крепко вцепилась растопыренными пальцами в чурбак, словно оберегая от тех, кто вздумал бы посягнуть на него.
Как же велика должна быть сила, столь крепко державшая в своей власти больного и ослабевшего Крускопа! Ему необходим был труд. Труд он любил с неослабевающей страстью, ревниво и сурово. «Конечно, может, труд — самое важное в жизни, — размышлял Липст. — Но только не сам по себе, не как угрюмая одержимость, а труд, который сделает мир прекраснее, счастливее. И в этом мире — не взыщи, милый Крускоп, — найдется место и для смеха, и для танцев, и для любви…»
— Ну хоть оттащить наверх мешок наколотых вы мне разрешите? — постояв еще, спросил Липст.
— Нет, нет, — тряс головой Крускоп. — Пускай здесь останется. Наверх ничего нести не надо. Там места нет.
— Тогда я пойду. Когда же вы зайдете на завод?
Полено перепилено. Крускоп отложил пилу, вытер лоб и, тяжело вздохнув, уселся на колоду. Это и был его ответ.
В три часа в клубе должен был состояться матч по настольному теннису с командой электротехнического завода. Противников ожидали уже с час. Но никто не появлялся.
Липст сыграл несколько партий с Румпетерисом и собрался было уже ехать домой. В коридоре он попался на глаза Угису.
— Липст, ты куда? — позвал тот.
— Домой.
— В такой чудесный денек?! — удивился Угис.
Он был в коротких спортивных штанах и красной майке, на руках кожаные велоперчатки, похожие на кондукторские в зимнее время — пальцы до половины обрезаны.
— Ты куда?
— На Псковское шоссе. Сегодня небольшая прикидка. Можешь поехать с нами. Нам как раз не хватает секундометриста.
— Кто еще едет?
— Вся команда: Казис…
— А-а, — протянул Липст. Дальше он уже не стал слушать. — Я, пожалуй, все-таки не поеду…
Угис покраснел, взглянул Липсту в глаза и нервно передернулся.
— Я тоже буду там, — произнес он твердо. — Интересы команды стоят выше. Понял?
Липст колебался. Погода действительно была прекрасная. К тому же дома его никто не ждал. Разве что мадемуазель Элерт…
— Ну, поедешь? — Угис дернул Липста за рукав.
— Я еще не обедал.
— У меня бутерброды.
— Дождь не пошел бы…
— Не растаешь! Не морочь голову, Липст. Нам нужен секундометрист.
— Ну ладно, тогда придется съездить.
— Урра! — Угис хлопнул в черные негритянские ладоши с белыми пальцами. — Ты об этом не пожалеешь!
Минут через десять из заводских ворот выезжал крытый грузовик с гоночными велосипедами и спортсменами. Липст с Угисом вскочили последними.
— Привет, Липст! — сказал Казис. — Давненько не виделись. Как дела?
— Спасибо, что интересуешься, — холодно ответил Липст. — Дела идут отлично.
— А как Юдите?
— Тоже не жалуется. Улетела в Таллин.
Казис ни о чем больше не спрашивал. Убедившись, что официальный обмен любезностями завершен, Угис наклонился к Липсту ближе:
— Юдите в Таллине?
— Да, — сказал Липст, — в служебной командировке.
— Надолго?
— В среду вернется.
— Всех куда-нибудь да командируют, — с завистью заметил Угис, — всех, кроме меня.
Казис внимательно изучал проплывающие мимо дома и стучал по коленкам.
— Первый раз еду в таком цыганском дилижансе, — Липст перевел разговор на другие рельсы. — Чего тут только нет — целая аптека, даже шины для поломанных костей…
— Шоссейные гонки не шутка, — отозвался Угис. — Всякое бывает.
Машина, нетерпеливо гудя, выскочила, наконец, за город. Кузов время от времени подпрыгивал, словно радуясь приятной прогулке.
Договорились, что Липст будет засекать время на финише. Его высадили первым. Остальные уехали дальше.
Кругом была глубокая тишина. Под тронутыми желтизной березками краснели несколько сыроежек и большой пестрый мухомор.
Липст сидел на заросшем травой откосе кювета и грелся на нежарком осеннем солнце. Все было подготовлено: на шоссе, против километрового столба, прочертили широкую белую полосу, предупредительные флажки повешены, поставлен щит с надписью «Финиш». Оставалось только ждать первых гонщиков, но они могли подъехать не ранее как через полчаса.
Время от времени мимо проносились автомашины — вдали гудение мотора напоминало комариный писк, потом все нарастало, приближалось с ревом и постепенно замирало опять. И снова воцарялась тишина.
Потом до слуха Липста донесся странный звук. Вначале было даже непонятно, откуда он шел, — Липст посмотрел на шоссе, окинул взглядом лесную опушку. Лишь позднее он сообразил взглянуть на небо — к югу длинным клином летели перелетные птицы! Смешались, опять построились и, сильно взмахивая крыльями, полетели дальше. Клин уже давно исчез, но беспокойные крики птиц все еще звучали в ушах.
Сегодня вечером в Таллине показ. Юдите, наверно, одевается и нервничает. Гуляя по незнакомому городу, возможно, она задержалась где-нибудь и теперь бежит со всех ног. Свидание с ней еще страшно далеко — пройдет понедельник, вторник, утро среды, полдень среды…
В прозрачно-голубом небе высоко-высоко плыли три белых маленьких облачка. «Они летят к Таллину. Эх, сесть бы на одно из них, — мечтал Липст, — тогда, возможно, мы еще сегодня вечером увиделись бы». Липст лежал на траве и мечтал. От ветки березы отделилась паутинка и, легкая, как дыхание, медленно полетела через шоссе.
Уткнувшееся в горизонт копье шоссе. На его острие появилась крохотная светлая точка. Липст вскочил на ноги, взял в каждую руку по секундомеру и замер у линии финиша. Точка медленно растет. Уже виден зеленый картуз — это Казис. Метрах в трехстах за ним — гонщик в красном. Вероятно, Угис. Лидер приближается в стремительном темпе. Липст видит молниеносное мелькание ног, динамичный выгиб спины. Расстояние между Казисом и полоской финиша быстро сокращается. Угис отстает.
И тут Липст замечает серую «Волгу», которая тоже быстро приближается. Громко сигналя, машина обгоняет Угиса. Съезжает на обочину и выскакивает на середину шоссе. Вот она уже за спиной у Казиса. Сигналит, гудит. Казис бросает велосипед в сторону, оглядывается, машет рукой. Машина делает зигзаг.
— Как ты едешь, идиот! — вскрикивает Липст.
Машину заносит, потом она рывком кидается вперед. Казис сворачивает на другую сторону.
Визг тормозов. Поздно! Казис вместе с велосипедом описывает в воздухе мертвую петлю и падает на черный асфальт.
Липст видит катастрофу в малейших подробностях, словно смотрит замедленную киносъемку.
Машина, виляя, мчится дальше. Она в двадцати шагах от Липста. Липст выскакивает на середину шоссе и поднимает руки. «Волгу» необходимо задержать! Любой ценой!
Сверкающей хромировкой, глухо рокочущим мотором, широко раскрытыми глазами фар машина льнет к Липсту.
— Стой! Остановись, слышишь!
В лицо Липсту ударяет горячий воздух. Широко раскрытые от ужаса глаза все ближе, ближе, ближе.
Юдите! Юдите! Неужто это твои глаза?!
Машина остановилась. Трясущейся рукой Липст распахивает дверцу. Он стоит и безмолвно смотрит. Ему надо прийти в себя. Он стоит и не может отпустить ручку дверцы.
— Вылезайте! — говорит он.
Юдите сидит на месте водителя, закрыв лицо руками. Брошенный руль держит Шумскис.
Липст бежит к Казису. Каждый шаг дается с таким трудом, будто ноги по колено вязнут в асфальте. Жив ли Казис?
Переднее колесо велосипеда цело и продолжает вращаться в торчащей кверху вилке. Рама искорежена. Из заднего колеса — крендель.
Казис силится встать. Половина лица будто содрана грязным напильником. Сквозь черноту пунцовой росой проступает кровь. Но левая рука! Главное — левая рука!
— Юдите ни при чем, — говорит Казис. — Я сам виноват. У меня, наверное, слабые нервы…
— Казис! Что с рукой?
— Ерунда! Все в порядке.
Казис хочет согнуть локоть, но вскрикивает и прикусывает губу. Подъезжает Угис.
— Что случилось? — кричит он еще издали.
— Где грузовик? Нужны бинты.
— Шина лопнула.
— А, черт! Когда надо, так его нет.