– Она ни над чем в последнее время не работала?
– В каком смысле?
– Над новой ролью, например.
– Вряд ли, – удивился Ник. – Я же говорил, с ней больше никто не хотел иметь дело. Ее не позвали бы даже в эпизод. Даже агент ее предпочитал общаться с матерью по телефону, лично он уже давно не приезжал. И то – это мама ему названивала, а он говорил, что ничего не может поделать.
– Но когда мы с Лекси у вас ночевали, я видел на ее столе разложенные сценарии. Я подумал, что она выбирает новую роль.
– Вы заходили к маме в кабинет? – сощурился Ник.
– Случайно забрел. Искал, что почитать на ночь.
– Спросили бы у меня. Книги только я в доме держу. По поводу сценариев – думаю, что это было какое-то старье. Мать любила пустить пыль в глаза. Если бы вдруг у нее оказался какой-то посетитель, то бумаги на столе создавали впечатление, что она загружена предложениями. Хотя… правда, странно. Я заставал ее в кабинете пару раз после возвращения, и она действительно что-то читала. Даже делала пометки и что-то выписывала в свой блокнот.
– Какой блокнот?
– Когда мама работала над ролью, раньше во всяком случае, она всегда заводила особый блокнот. Туда она выписывала ключевые черты характера своего персонажа, размышления о том, как это сыграть. Иногда собственные идеи, которые она предлагала режиссеру. Мама была очень хорошей актрисой, если вы знаете. И очень серьезно подходила к своей работе, пока у нее не началась паранойя.
– Значит, не исключено, что перед смертью она над чем-то работала. Вы не могли вы спросить ее агента?
Ник кивнул. Необходимость чем-то заняться его явно приободрила.
– А эти бумаги из ее кабинета. Сценарии, блокноты. Не знаете, где они?
– Вы же видели, какой там был разгром. Все валялось на полу в полном беспорядке. Пока что мы с Розмари, маминой служанкой, сложили все в коробки. Я думал вывезти их на помойку или сжечь.
– С этим стоит повременить. Вы не могли бы просмотреть ее бумаги? Вдруг наткнетесь на что-то необычное.
– Спрятанные деньги, вы хотите сказать, – оживился Ник. – Но это вряд ли. Все свои финансовые документы она давно хранила у адвоката.
– Нет, но может, какие-то свежие записи. Например, относящиеся к общине «Собранного пути».
– Вы полагаете, они как-то связаны с ее смертью?
– Не знаю. Но то, что к вам вломились на третий день после возвращения Лоры Латимер из общины, кажется мне уж слишком невероятным совпадением.
– Я попробую что-то поискать. Но это же такая прорва работы… – тоскливо протянул Ник.
Я хотел ему подсказать, что у него не так уж много вариантов, чем занять свое время в ожидании выплаты страховки или заключения под стражу.
– А чем займетесь вы? – нетерпеливо спросил юноша.
– Своей работой, – мрачно ответил я и выпроводил его вон.
Глава 20
Отделавшись от Никки, я поднял телефонную трубку позвонил в «Сан» Луэлле Смит. К счастью трудолюбивая девушка вновь оказалась на месте.
– Вы так часто мне звоните, что в редакции могут подумать, будто вы мой новый информатор, – засмеялась она.
– Вряд ли я когда-либо буду вас снабжать сплетнями для светской хроники. Кстати, ко мне заходила ваша приятельница.
– Да. Она сообщила мне, что уезжает и больше не хочет иметь никакого дела с «Собранным путем» и любой другой калифорнийской общиной. Ей, кажется, повезло встретить хорошего парня. У вас для меня какие-то новости или вам снова нужна информация?
– Я прочитал вашу статью.
– О. Боюсь спрашивать, что вы о ней думаете. Наверняка нарвусь на незаслуженный комплимент.
– Если честно, она меня действительно заинтересовала. Там наверняка много преувеличений…
– О, это просто заготовка. Что-то мне рассказали местные жители, что-то я нашла в архивах, что-то додумала сама. Вы представляете – при старом Торне в Ноубле даже выходила своя газета! Несколько экземпляров хранятся в архиве местной школы. Это жуткий фашистский бред. Но дает вполне ясное впечатление в характере Люшиуса и нравах, царивших в то время в городе.
– Меня удивило упоминание клиники Санта-Люсия в соседнем округе. Откуда вы получили эту информацию? Неужели тоже из местной газеты?
– Нет. Мне рассказал старый врач Торнов.
– Он еще практикует?!
– Естественно, нет. Но он по крайней мере жив. Мне рассказали, что он давно продал практику и переехал в Лос-Анджелес. Так что найти его было нетрудно. Хоть он и на пенсии, все равно есть в телефонной книге. Доктор Мортимер Хартли-Пенн. Живет в Шерман-Окс. Мне показалось, что он без восторга относится к Торнам и мог бы многое про них рассказать, но ему не понравилось, что я журналистка. Особенно когда он рассказывал про маленького Роланда, из него так и сочилась злоба.
– А в саму клинику вы ездили?
– Нет. Все-таки это очень далеко. Я бы непременно съездила, если бы редактор дал добро на эту историю, но тот считает это глухой затеей.
– Если вы мне подскажете адрес старого доктора, это будет очень любезно с вашей стороны.
– О, вы что-то учуяли, – оживилась Луэлла. – Конечно, одну минуту, – я услышал шелест бумаг на ее столе. – Вот, 4319, Сидрос-авеню. Это недалеко от бульвара Вентура. Скажите, Дуглас, вы же сообщите мне, если раскопаете что-то интересное? Что годится для публикации? Я не собираюсь всю жизнь писать о разводах голливудских знаменитостей.
Я попрощался с девушкой и отправился в Шерман-Окс. Указанный ею адрес оказался внушительным особняком за оградой, увитой цветами и виноградом. Вблизи дом мне очень понравился. Я ожидал увидеть что-то в привычном для этих мест «испанском» стиле, но здание оказалось современным, построенным из стекла и ровных панелей, идеально вписанным в садовый пейзаж. Я задумался, уже не Габриэль ли Торн спланировал дом для старого семейного доктора. Хотя, скорее всего, Хартли-Пенн вышел на пенсию и переехал в Лос-Анджелес уже после исчезновения архитектора. В таком случае, он неплохо продал свою практику в Ноубле.
Дверь мне открыла женщина средних лет в простом, но очень дорогом домашнем платье и с тщательно уложенными волосами.
– Мистер Хартли-Пенн сейчас отдыхает, – сказала она, забирая мою визитку. – Я спрошу, может ли он вас принять.
Женщина удалилась, продемонстрировав мне отточенные лодыжки и прямую спину. Ее можно было принять за домоправительницу или даже дальнюю родственницу хозяина, но что-то в ее продуманных движениях, внимательном взгляде и скупой манере общения выдавало принадлежность к медицинской профессии. Такой же взгляд я частенько замечал у Габи, как будто она пыталась определить, не случится ли со мной в ближайшее время инсульт или припадок.
– Мистер Хартли-Пенн вас примет. Следуйте за мной. Только недолго. Он очень болен.
Хозяин дома сидел в кресле в просторной шестиугольной комнате, три стены которой представляли собой сплошные окна. Наверное, из них открывался впечатляющий вид на сад, но сейчас жалюзи были наполовину прикрыты, наполняя помещение мягким рассеянным светом. Когда я подошел поближе, то понял, что никак не могу причислить Хартли-Пенна к «бодрым калифорнийским старикам». Его худое лицо было изъедено рытвинами, а кожа была серо-землистого цвета. Под глазами чернели набухшие мешки, напоминающие свежие фингалы. Потерявший форму нос выдавал многолетнее пристрастие к спиртному. Узловатые пальцы беспокойно теребили край пледа, накрывавшего его колени.
– Анна говорит, вы хотите расспросить меня о Торнах, – сипло прокаркал старый доктор. – Что-то много интереса вызывает это семейство в последнее время. С чего бы?
Я вкратце рассказал о возвращении Габриэля в родное поместье и его странное поведение.
– Габриэль? Основал секту и решил построить какой-то Храм? – искренне удивился Хартли-Пенн. – Совершенно не ожидал от него такого. Он всегда был самым нормальным в этой семье. Видимо, горе меняет людей.
– Я разговаривал с Гертрудой Торн. Она рассказала мне, что первая жена и маленький сын Габриэля погибли прямо у него на глазах, под колесами его собственного автомобиля, который он забыл поставить на ручник.
Доктор внимательно посмотрел на меня своими тусклыми глазами с желтыми белками.
– Гертруда все еще жива? Интересно. Впрочем, и я не рассчитывал, что доживу до таких лет. Хотя разве это жизнь? У меня и цирроз и диабет. И чего только нет. Теперь я – постоянный источник дохода для целой армии докторов и медсестер. А самая ужасная из них Анна. Она как будто нарочно хочет продлить мои мучения в этой юдоли. Строго следит, чтобы я не мог побаловать себя никакими маленькими радостями. Наверное, рассчитывает, что я упомяну ее в завещании. Кстати, молодой человек, у вас случайно нет с собой глоточка виски?
Я покачал головой, и бывший доктор разочаровано почмокал губами.
– Так что вы хотели у меня узнать? Только давайте побыстрее, я уже устал от нашего разговора. Между прочим, я не знаю, что сказать вам о Габриэле Торне. Я не видел его ни разу после… трагедии.
– У меня два вопроса, доктор Хартли-Пенн. Во-первых, почему Роланда Торна отправили в психиатрическую клинику? Как я понял, у него было какое-то врожденное заболевание.
– Откуда вы узнали? А, маленькая журналистка. Неужели она опубликовала статью?
– Пока нет. Но ее по-прежнему интересует эта история.
– Зря я ей проболтался. Но у нее были с собой конфеты с ментоловым ликером. Впрочем, мне уже нечего терять, – старик подмигнул мне. – Ролли действительно был болен с рождения. Какой-то гормональный сбой. Все это не умели тогда лечить. Но его болезнь действовала и на психику. К пятнадцати годам парень стал совершенно неуправляем. К тому же у него начались припадки. Он то становился беспричинно агрессивен, то мог впасть в кататоническое состояние на несколько часов. Гертруда уже не могла за ним ухаживать дома, еще и генералу становилось все хуже.
– Но в чем причина была болезни Роланда?
– Не знаю, – раздраженно сказал старик. – Злосчастное стечение обстоятельств. Плохая наследственность. У них с Габриэлем были разные матери.