ает меня. Как могла она остаться белой, если в помещении был пожар?
Значит ли это, что передо мной сверхъестественное? А за ним? С детства занимала проблема предела. Бесконечная вселенная. Чтобы это постичь, надо границу перейти. Возможно, маркиз прав и счастливым делает только преступление. Плеточкой по живому. Девственниц на фасциний. Заложников привязать к стулу. Но делать это следует не корысти ради. Преступление искусства должно быть посвящено идее бесконечности. Садовник перетрахал анархистов. Розы увяли. Салон красоты закрыт по техническим причинам. Взгляните на мир глазами камер видеонаблюдения. Битый час вам объясняю разницу между арт-рынком и настоящим искусством. Зачем открывать, если можно скрыться? Сейчас мы встанем все вместе — захватчики и их жертва, писатели и их читатель, религиозные фанатики и их пророк — пойдем к двери, чей цвет уже не имеет значения, и подвиснем в очаровании вопроса, решение которого часто занимает всю жизнь. Открыть или скрыться?
Дмитрий ГригорьевПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ
Нам не дано предугадать
Как слово наше отзовется…
— Пермь — удивительный город, — произнес Дэгэ, затягиваясь дымком из трубочки, а потом, прежде чем передать соседу, сидящему слева, приложил ее ко лбу со словами «Бум Шанкар». Эти слова, точнее интонация, с которой он их произнес, неспешность в движениях, благообразный вид и длинная седая борода говорили даже непосвященному человеку, что рассказчик является носителем некоей древней традиции, о которой многие может сейчас и не знают.
— В Перми, например, — продолжил он, — все достопримечательности нанизаны на красные и зеленые линии, которые в свою очередь нарисованы на асфальте. Если двигаться по ним, можно обойти весь старый город. Впрочем, от старого города осталось немного. Мы прошли по линиям, читая на специальных стендах разные легенды о домах и улицах. Это было весьма занятно, однако, нас интересовало совершенно другое место… Река Стикс. Для буйных старцев, исследователей пространства не бывшей советской и, тем более, не бывшей российской империи, а совсем другой, Незримой, только такие места по-настоящему значимы.
— Погоди, — сказала Настя, — трубка теперь уже была в ее руках, — река Стикс тоже незримая?
— Нет. — Дэгэ улыбнулся.
Я пишу «Дэгэ улыбнулся», однако, не совсем уверен в этом: губы «буйного старца» были полностью скрыты усами, и об улыбке можно было судить только по глазам. Но и глаза прятались где-то в глубине черепа под густыми нависшими бровями. Плюс еще сверху — затемненные очки.
— Стикс не мифическая, а вполне реальная река, — старец почесал свой картофелевидный нос, — ты можешь даже её загуглить и увидеть на карте. По крайней мере, два года назад, она существовала. Правда, как и полагается Стиксу, протекает она под землей, в бетонных трубах. Лишь в одном месте выходит на поверхность. А начало свое берет почти под центром города… Можно сказать, что Пермь стоит не на Каме, а на Стиксе, в самом прямом смысле этого выражения. Да, и первые пермские люди поселились именно на берегах Стикса еще во времена палеолита — это, сударыня, совершенно научный факт. Но вот что удивительно, многие пермяки о Стиксе не знают. Или не хотят говорить. Мы спрашивали людей на улице, и лишь один человек, дедок весьма бомжеватого вида, указал нам путь к нему. «Осторожнее с этой рекой, — предупредил он нас, — там странные вещи с людьми происходят».
Тем временем, трубка совершила свой круг и снова вернулась в руки Дэгэ. Он прислонил ее ко лбу, но курить не стал, а передал дальше.
— Так вот, — сказал он, — Стикс выходит на поверхность земли в единственном месте, и там он протекает по довольно глубокому каньону, с правой стороны от которого тюрьма, а с левой — кладбище. Чего еще ждать от Стикса? Я сразу понял, что это наше место. Мы подошли уже в сумерках со стороны кладбища, это самое старое кладбище Перми — Егошихинское. Понятное дело, пора ночевать, и Носов предложил поискать склеп с хорошей крышей поближе к реке. Кладбища — это его конек. Когда в Ладаке, в Гималаях, он с канлингом, трубой из кости какого-то древнего мертвеца, если кто не знает, ночью попёр на буддийское кладбище созывать голодных духов, я совсем не удивился.
— И созвал? — спросил Андрей.
— Не уверен, я не столь продвинут в буддийских ритуалах. Но утром вернулся целым. То ли духи не пришли, то ли невкусным оказался. А, может, его и съели, и теперь это другой Носов.
Все рассмеялись.
— Но, — Дэгэ вернулся к рассказу, — нам действительно нужна была крыша для ночевки, ибо накрапывал дождь, и палатку мы с собой не брали. Склеп в таком случае — идеален. Однако, мы нашли место еще получше — в самом каньоне Стикса находились останки умершего садоводства — заросшие кустами огороды, времянки, в общем, самое то, что надо. Могилы веками сползали к реке, и перемешались с этими жалкими домиками, так что границы кладбища оказались весьма размытыми. Может это и не садоводство было, а просто бывшее жилье каких-нибудь кладбищенских работников. Суть не в этом. Чтобы не привлекать внимание ментов, мы, не разжигая костра, расстелили спальники под крышей одной из времянок, и под звук дождя заснули. Выспались весьма неплохо — встали уже в районе десяти, позавтракали всякими ништяками, что у нас еще с Вологды остались, и отправились через заросли крапивы и лебеды к Стиксу, омыть ноги. Дождь так и шел. А переться с утра через мокрые заросли, скажу я вам, совсем не в кайф. Впрочем, Стикс этого стоил.
Дэгэ задумался, словно вспоминая какие-то детали. Я представил, как они продираются к реке, чья черная вода медленно движется, разделяя миры — с одной стороны зелень и буйство красок, а с другой — серый индустриальный пейзаж. Река, которую я увидел в своем воображении, напоминала нашу питерскую Смоленку, также протекающую вдоль старого кладбища. Однако, дальнейший рассказ разрушил созданную мной картину.
— Стикс оказался скорее ручьем, чем речкой. Мы дважды перешли его туда и обратно. Можно было перепрыгнуть, не замочив ног. Но ноги все равно были уже мокрыми. Меня, помню, поразила огромная красная мальва на берегу. Цветок, видимо, сбежал из какой-то могилы и здесь прекрасно себя чувствовал.
— И чем же отличается мир живых от мира мертвых? — спросил я.
— Ничем, — уверенно ответил Дэгэ, — но слушай дальше. Когда мы стали выбираться из каньона наверх, случилось странное. Там, на кладбище, на пригорке — какой-то обелиск. И к нему вдруг походит какая-то молодая, прилично одетая женщина, Носов ее первым заметил. А она обращает голову к небу и начинает кричать:
«Отец!»
Громко так, с надрывом. Мы замерли. Жуть…
А она снова:
«Отец!»
Странный молебен. Впрочем, на берегах такой реки…. «Сумасшедшая», — говорю я Носову. А он: «Смотри, это секта, там еще народ идёт». И действительно, к обелиску еще несколько человек подошли.
А девица эта не унимается: «Отец!» И потом, еще громче, сложив рупором руки и приложив к лицу: «Напиши письмо!» Я смотрю на небо, а там, в низких облаках вдруг голубой просвет появился.
— Чудо, — сказала Настя, выбивая пепел из трубочки.
— У этой истории есть реальное объяснение. — Дэгэ, похоже, снова улыбнулся, — Как я уже говорил, на противоположном берегу находится тюрьма. И лишь с холма, где обелиск, видны ее верхние окна. Так что девушка кричала не небесному, а вполне телесному отцу.
— Однако же появился просвет, — добавил Андрей.
— Да. И удивляться тут нечему. Обычное дело, — закончил свой рассказ Дэгэ.
Андрей ФилимоновОБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Мы с вами люди образованные — знаем, что мир это фикция. Даже участковый — не что иное, как проекция наших вытесненных страхов. Но, пожалуйста, давайте не будем разрушать магию условности. Тыкать деревянным носом в очаг, нарисованный на холсте, и глумливо прикуривать от мраморных факелов. Это все дурное воспитание. Я имею в виду желание выпытывать «как все было на самом деле».
Потому что пустое это дело. Скажем, участковый, если уж он пришелся к разговору, вовсе не интересуется правдой жизни. Ему что надо? Составить по всей форме протокол, а не выяснять, какая она из себя, вещь-в-себе.
Приведу только один пример для назидания. Курил недавно поэт Филимонов траву-коноплю в компании некоего Пьера, русскоговорящего бельгийскоподанного. Этот чувак уехал в Сибирь, потому что ему надоела Европа. Случается и такое. Редко, но бывает обратное, с Запада на Восток, движение одиночек, рассекающих волны колбасной эмиграции, которые накрывают Старый сытый свет, потому что уж очень красива загробная жизнь на Елисейских полях и обворожительна игра теней в туманах Альбиона.
С этим у нас все соглашаются, а когда наоборот — не понимают. Зачем он в наш колхоз приехал? — бьются в корчах параноики. Зачем покинул пляс Пигаль? Не иначе — шпион. Сидит тут, понимаешь, долгими зимними вечерами, слушает рэггей и курит гидропонику, которая во всем мире одинакова. Ну да ладно, мы-то с вами не патриоты. Не о том речь.
Зависают, стало быть, поэт с бельгийцем на кухне, смолят джойнт, шутят, что у них тут joint venture, наслаждаются жизнью, как вдруг раздается звонок в дверь. Бельгийский подданный идет открывать. А Филимонов расслабился, не проконтролировал. Заслушался Бобом Марли. Сидит на табуретке, как попугай, и подпевает, несмотря на вопиющее отсутствие слуха:
babylon system is the vampire, yeah!
Потом все же заинтересовался, куда ушел китайчонок Ли, то есть, Пьер? Выглянул из кухни — матерь божья! Праздник в нашем доме. На пороге мент стоит. Как живой. А бельгиец наоборот — краше в гроб кладут. Потому что состав преступления налицо. В квартире Марли голосит, и марихуаной накурено — хоть топор вешай, хоть сам вешайся из-за того, что спалились так по-идиотски. Вздыхает Филимонов и невеселыми ногами идет навстречу злой судьбе. И слышит вдруг такой разговор: